Почти женский роман… - 96

—      Послушай, Аммалат, я скажу тебе побасенку: баран ушел на поварню от волков — и радовался своему счастию и хвалился ласками приспешников. Через три дни он был в котле. Аммалат, это твоя история! Пора открыть тебе глаза. Человек, которого считал ты своим первым другом,— первый предал тебя. Ты окружен, опутан изменою. Главное желание мое свидеться с тобою было долгом предупредить тебя. Сватая Селтане- ту, мне дали от шамхала почувствовать, что через него я вернее могу примириться с русскими, нежели через безвластного Аммалата, что тебя скоро удалят так или сяк, безвозвратно, следственно, нечего бояться твоего совместничества. Я подозревал еще более и узнал бо­лее, чем подозревал. Сегодня перехватил я шамхальского нукера, которому поручены были переговоры с Верховским, и пыткою выведал от него, что шамхал дает пять тысяч червонцев, чтобы извести те­бя... Верховский колеблется и хочет послать только в Сибирь навечно. Дело еще не решено, но завтра отряд идет по домам, и они согласились съехаться в твоем доме, в Буйнаках, торговаться о крови или кровавом поте твоем: будут составлять ложные доно­сы и обвинения, будут отравлять тебя за твоим же хлебом и ковать в чугунные цепи, суля золотые горы!

Жалко было видеть Аммалата во время этой ужас­ной речи. Каждое слово, как раскаленное железо, вторгалось в сердце его. Все, что доселе таилось в нем утешительного, благородного, высокого,— вспыхнуло вдруг и превратилось в пепел. Все, во что он веровал так охотно и так долго, рушилось, распадалось в пожаре негодования. Несколько раз порывался он говорить, но слова умирали в каком-то болезненном стоне... и наконец дикий зверь, которого укротил Верховский, которого держал в усыплении Аммалат,— сорвался с цепи: поток проклятий и угроз пролился из уст разъ­яренного бека.

—            Месть, месть! — восклицал он,— неумолимая месть — и горе лицемерам!

—            Вот первое достойное тебя слово,— сказал хан, скрывая радость удачи.— Довольно ползал ты змеем, подставляя голову под пяту русских; пора взвиться орлом под облака, чтобы сверху блюсти врага, недося­гаем его стрелами. Отражай измену изменою, смерть смертью!

—            Так смерть и гибель шамхалу — хищнику моей свободы; гибель Абдул-Мусселиму, который дерзнул простереть руку на мое сокровище!

—            Шамхал? сын его? семья его? — стоят ли они первых подвигов! Их всех мало любят тарковцы, и, если мы пойдем на шамхала войною, нам все его семейство выдадут в руки. Нет, Аммалат, ты должен сперва нанести удар подле себя: сверзить своего глав­ного врага; ты должен убить Верховского.

—            Верховского! — произнес Аммалат, отступая.

—            ...Да, он враг мой, но он был моим другом, он избавил меня от позорной смерти!

—      И вновь продал на позорную жизнь!.. Хорош друг! Притом же ты сам избавил его от кабаньих клыков,— достойной смерти свиноеду. Первый долг заплачен; остается отплатить за второй: за участь, кото­рую он готовит тебе так коварно...

—            Чувствую... это должно... но что скажут добрые люди? что будет вопиять совесть моя?

—            Мужу ли трепетать перед бабьими сказками и плаксивым ребенком — совестью, когда идет дело о чес­ти и мести! Я вижу, Аммалат, что без меня ты ни на что не решишься,— не решишься даже жениться на Селтанете. Слушай: если ты хочешь быть достойным зятем моим — первое условие: смерть Верховского. Его голова будет калым за невесту, которую ты любишь, которая любит тебя. Не одна месть, но и сама здравая расчетливость требует смерти полковника. Без него весь Дагестан останется без головы и оцепенеет на несколь­ко дней от ужаса. В это время налетим мы на рас­севшихся по квартирам русских. Я сажусь на коня с двадцатью тысячами аварцев и акушинцев — и мы падем с горы на Тарки, словно снежная туча. Тогда Аммалат — шамхал дагестанский — обнимет меня, как друга, как тестя. Вот мои замыслы — вот судьба твоя! Выбирай любое: или вечную ссылку, или смелый удар, который сулит тебе силу — и счастье. Думай, решайся — но знай, что в следующий раз мы встретимся или родными, или врагами непримиримыми!

Хан исчез.

Долго стоял Аммалат, обуреваемый, пожираемый новыми, ужасными чувствами. Наконец Самит напом­нил ему, что время возвратиться в лагерь. Не зная сам, как и где, взобрался он вслед за своим таинствен­ным провожатым на берег, нашел коня — и, не отвечая ни слова на тысячу вопросов Сафир-Али, примчался и свою палатку. Там все муки душевного ада ожидали его. Тяжка первая ночь бедствия, но еще ужаснее первая ночь кровавых дум злодейства.

• Назад
• Вперед