Почти женский роман… - 39

ГЛАВА VI

Их вера — в колокольном звоне,

Их образованность — в поклоне.

(с польского)

Ненастно было утро, и утомленный князь проспал бы долее обыкновенного под однозвучный ропот дождя, если б Зеленский не разбудил его извещением, что пора идти к завтраку, напоминая притом, чтобы он приго­товил приветствие хозяйке на день ее рождения. Князь встрепенулся, освежил себя водою, расчесал кудри на буйной головушке, нарядился молодцем и по пословице «утро вечера мудренее» гораздо покойнее рассуждал о том, что случилось, и смелее пошел навстречу тому, что могло случиться. Все гости собрались уже поздравить пани Колонтаеву и шумели вокруг нее, как пчелы около запертого улья. В широких фижмах, в высоком кружев­ном чепце она жеманно поворачивалась на деревянных каблучках, отвечая на все желания и приветствия, кото­рые имеют удивительное свойство никогда не изнаши­ваться и приходиться ко всякому лицу. Отдав пошлину хозяйке и раскланиваясь дамам, князь заметил, что на лице Варвары разлита была какая-то бледная томность, и она отвечала на взор столь нежно-укорительным взором, что он тысячу раз укорил себя за вчерашнюю подозрительность.

Старик Колонтай любил шутить и любил, чтобы смеялись, когда он намеревался смешить. Разумеется, зная его слабость, догадливые хохотали прежде, нежели он успевал отворить рот.

—               Поздравляю дам с ненастною погодою,— сказал он,— грибы в лесу и лестные приветы в гостиных от дождя высыпаются; теперь молодежь прильнет к вам как тень на целый день!

И не мудрено,— возразил Солтык,— прекрасный пол наше солнце.

—               Много чести,— сказала пани Ласская,— и еще больше заботы; довольно с нас быть скромными цветами, которых живит и красит солнце, нежели самым солнцем, на которое ропщут нередко и за то даже, что от него загорают.

—               Я бы готов стать арабом, лишь бы приблизиться к пылкому светилу,— сказал Войдзевич, поглядывая на даму, подле которой сидел он. Ласковая улыбка была ответом на приветствие.

—               Для мотылька довольно и свечи, чтоб ожечься,— возразила пани Ласская, лукаво посматривая на эту чету и желая, что называется, одним камнем убить двух воробьев.

—               О, конечно, для мотылька довольно и свечи,— воскликнул князь Серебряный, устремя пылкий взор на Варвару,— зато орел бесстрашно глядит на лучезарное светило.

—               Берегите свои восковые крылышки, чтобы они не растаяли в чужом небе,— сказал Лев Колонтай сердито.

—               Что значит «в чужом небе», пан Колонтай? — гордо спросил князь,— в любви и в воздухе нет границ.

—               В любви, в любви?., это дело другое, пан Маев- ский, я не знал, что вы зашли так далеко,— насмешливо возразил Лев.

—               Полноте вам летать и трещать по ветру, как бу­мажные змеи,— сказал старик Колонтай, взявши за ру­ки обоих противников.— Господа, прошу завтракать — натощак не споро и богу молиться, а уже повозки у крыльца, чтоб ехать до костела.

Гораздо легче сказать, чего не было, нежели то, что было за старинным завтраком польским,— и потому, не желая растравлять охоты к еде в тех, которые еще не кушали, и не желая скучать тем, которые уже сыты, я умолчу о том. Вилки уже перестали звенеть по та­релкам, рюмки смирно стояли на столе и языки опять сменили зубы,— когда вбежал покоевец в комнату ска­зать на ухо старому Колонтаю, что пан Жегота просит позволения видеть его.

—               Прах побери этого Жеготу, у него вовсе не праздничное лицо,— ворчал хозяин,— ну, что ж стал? Кликни его сюда. Ведь мне не встречать его на крыльце; верно, с поздравленьем подъехал, старая лиса.

Лев потихоньку заметил отцу, что Жегота не стоит чести быть принятым в хорошем обществе.

Сам я терпеть не могу этого подорожного разбойника, да человек-то нужный. Он стережет мои деревни от русских наездов и порой посужается день­гами — хоть и за адские проценты. Да ведь мне не с ним детей крестить, плеснул ему рюмку водки, да и подалее от нас; теперь ведь не на сейм собираемся. Здорово, пан вахмистр,— сказал он входящему Жеготе.— Как живешь, можешь?

Жегота был старик высокого роста, широк плечом и зверовиден на лицо. Под орлиным носом подвешены были два огромных уса; серые очи сверкали из-под густых бровей — все черты и приемы выражали дерзость и жестокость, худо скрытые под униженными поклонами и лживыми словами. Изношенный синий кафтан его вовсе был создан не для посещений, но за поясом заткнут был пистолет, оправленный в серебро, и широкая сабля качалась на боку. Он с ног до головы обрызган был грязью. Чудная его фигура обратила на себя общее внимание.

—               Ну, что скажешь, пан Сорвиголова? — спросил хозяин, когда тот обнял его колено.

—               Я едва унес свою на плечах, ясновельможный,— отвечал смиренно Жегота.— Русские наехали на наше селение в позапрошлую ночь, разграбили, выжгли, угна­ли скот, перестреляли многих панцерников. Панская деревня Тримостье, что на дороге,— хоть шаром покати.

—               Русские осмелились сделать наезд? разграбить мою деревню? Это неслыханная наглость, за это надо их проучить, за это надо втрое им выместить. Да что же ты делал сам, пан Жегота, чего глядели твои панцерники? Разве даром держит вас король на гра­нице? Разве затем даны вам преимущества шляхетские, чтобы вы провозили запрещенные товары да шильничали по большим дорогам? Я уверен, что русские в погоню за тобой ворвались в наши границы, а твои удальцы — до старого леса, привыкши воевать больше с карманами, чем с ладунками!

Прошу извинить, ясновельможный; я, правда, был на полеванье, только в другом краю, за Великою. В Опочку приехал новый стрелецкий голова, князь Се­ребряный,— и ему-то вздумалось показать свое молоде­чество. Я догнал их уже близ переправы, но после небольшой перестрелки ничего не мог отбить. Приез­жаю домой — одни головни курятся, сундуки разбили, старший сын тяжело ранен. С обеда я поскакал сюда просить у пана защиты и помощи и вчерась бы вечером был здесь, да на дороге конь пал, и я верст пятнадцать тащился ночью пешком.

—               Это срам, это позор имени польскому, я не стерплю этого!

—               Не дай в обиду нас, бедняков, пан Колонтай; если спустит им магнат, так они будут у шляхты хозяйничать, как в своем кармане. Смилуйся, ясно­вельможный!

—               Пусть меня убьет не бомба, а пивная бутылка, лопнувши, если я с русских не возьму за каждую баранью шкурку по коже. Я с ними разочтусь, раз­ведаюсь!

Многие шляхтичи кричали: «На Русь, на Русь!»

—               Я кровью смою след их с земли польской. Пан Жегота, назначаю пятьдесят рейтаров с моим ротмист­ром, чтобы вместе с панцерниками ударить под Опочку. Понимаешь?

—               Где я пройду лисой, там со страху три года курицы не несутся, а где волком проскачу, там долго и трава не будет расти. Положись на меня, ясновельмож­ный: будет где погреть руки и выкрасить контуши!

• Назад
• Вперед