Почти женский роман… - 20

VII

   B u r 1 e i g h

Ihr wart es doch, der hinter meinem

                                           Rücken

Die Kônigin nach FotherinaschloB

 Zu locken wuBtet?

                L e i s t e r

...Hinter eurem Rücken?

Wann scheuten mein Thaten eure Strin?

                                                  Schiller

      Бэрлей

Не вы ли за спиной моей сумели

Направить королеву в Фотрингей?

Л е й с т е р

 ...За вашею спиною? Да когда же,

Когда в своих делах я укрывался

От вашего лица?

                                  Шиллер (нем.).

—               Подполковник князь Гремин! — провозгласил слу­га, возвещая гостя тетке Стрелинского, которая, сидя одна в гостиной, раскладывала grande-patience (Гранпасьянс, большой пасьянс (фр.)). При­кажете принять-с?

—               Милости просим,— отвечала она, снимая очки и расправляя шаль свою.— Видно, князь недавно в Пе­тербурге? — прибавила она.

—               Только вчера с дороги-с. Они хотели видеть Валериана Михайловича, однако ж, когда узнали, что вы не выехавши, просили доложиться.— Сказав это, слуга поспешил пригласить приезжего.

Князь Гремин, которого долг службы удержал во фронте вопреки всех его надежд, и просьб, и желаний, должен был вести полк на другие квартиры, на границу Литвы, и он тем скорее помирился с судьбою, что обязанности по делам хозяйства и занятий строя, и новые знакомства в кругу польских дворян давали ему тысячу развлечений и забав. Он бы, вероятно, и вовсе отдумал ехать в отпуск, если бы внезапная смерть одного из дедов в Петербурге не призвала его туда для получения наследства и всех хлопот, с наследствами не­разлучных. Пылкий только на день в преследовании замыслов,— внушенных прихотью,— он не слишком дивился молчанию Стрелинского и очень покоен сердцем приехал в столицу. Но когда на него полились новости о близком браке Валериана с графинею Звездич,— он был оглушен и раздражен этим водоворотом. Рев­ность его пробудилась. Мысль, что он в этой связи играл смешную роль Криспина, привела его в бешенство; удача Стрелинского, которую он величал изменою и коварством, вызвала его на месть. В этих враждебных мыслях поскакал он в дом прежнего друга, чтобы излить на него всю желчь своего негодования; так-то злона­правленные страсти и худопонятые правила чести превра­щают самые благородные существа в кровожадных зверей!

Не застав дома Валериана, князь, однако ж, почел неприличным не засвидетельствовать почтения его тетке, и вот, скрыв досаду свою, как благовоспитанный офицер, пробирался он в гостиную, не брякнув ни саблей, ни шпорами,— но в зале он невольно остановился, увидя и услышав Ольгу, которая, ничего не зная о госте и ничему не внимая вокруг себя, пела следующее, акком­панируя чистый выразительный голос свой звуками фортепьяно:

Скажите мне: зачем пылают розы

Эфирною душою, по весне,

И мотылька на утренние слезы

Манят, зовут приветливо оне?

Скажите мне?

Скажите мне: не звуки ль поцелуя

Дают свою гармонию волне?

И соловей, пленительно тоскуя,

О чем поет во мгле и тишине?

Скажите мне?

Скажите мне: зачем так сердце бьется

И чудное мне видится во сне?

То грусть по мне холодная прольется,

То я горю в томительном огне;

Скажите мне?

Ольга умолкла; но князь еще слушал, и между тем как персты ее перебегали, фантазируя, по клавишам, его взоры точно так же странствовали по всем чертам певицы. Он едва верил глазам своим. Чтобы это была та самая Ольга, которую он так любил, как дитя, которую покинул, когда она едва становилась девушкою, и которая теперь предстала ему во всем блеске, в полном цвету очаровательных прелестей! Он любовался и строй­ным станом ее и аттическою формою рук, и высоким челом, на коем колебались гроздья русых кудрей, и яхонтовыми ее очами, в коих сквозь дымку мечтатель­ности — сверкали искры души, вместе гордой и нежной; ее лицом, на коем разлит был тонкий румянец, как юное утро мая, и невинная беспечность с глубокою чувствительностию; брови ее так выразительно подняты были думою, уста ее так мило сомкнуты улыбкой! ...каза­лось, она усмехалась девственным мечтам своим — созданиям пробуждающейся любови; казалось, она ловила взорами отдаленное в очарованный круг фан­тазии, которая, подобно часовой стрелке, пробегает время и пространство, не удаляясь от средоточия сво­его — сердца... и все было прелестно в ней... и волшеб­ство звуков, проникающих душу, и красноречие безмол­вия, пленяющее взор. Это не было уже земное существо для Гремина; это был идеал совершенства.

Он тогда только прервал свое созерцательное молчание, когда Ольга, повторяя в задумчивости припев песни, вполголо­са произнесла: «Скажите мне?»

—               Я могу только то сказать вам, сударыня,— ска­зал Гремин с чувством,— что вы поете, как ангел.

Ольга вспрянула с криком радостного изумления...

—               Ах! Боже мой, это вы, князь Николай! Вообра­зите себе: я сейчас о вас думала — и вы передо мной, как будто мысль моя перенесла вас в столицу! — Яркий румянец вспыхнул розами на щеках Ольги.

—               Вот доказательство, что вы можете творить чудеса, Ольга Михайловна; и вы еще не забыли меня?

—               Я не так ветрена, князь Николай, чтобы позабыть своего кузена и наставника.

—               Считаю себя счастливым, удостоясь внимания особы, столь полной совершенств!

—               Скажите, князь: неужели правда есть игрушка, пригодная только малолетним? Вы сами учили меня всегда говорить истину — а теперь, когда я в состоянии ценить ее, говорите мне комплименты. По крайней мере, я искренно скажу вам, что мне приятно бывало думать о вас, потому что мысль эта неразлучна с воспо­минанием самой счастливой поры моей — жизни в мо­настыре.

—               Мне кажется, сударыня, вы бы скорее могли обвинить обманчивый свет, вселивший вам недовер­чивость, скорее скромность свою, чем мою правдивость.

Полноте ссориться, князь Николай,— и еще в первый раз после долгой разлуки. Я рада вам тем более, что вы приехали как нарочно помочь нам развеселить братца: он два дни сам не свой — печален, и сердит, и прихотлив, как никогда в жизни. Но тетушка, верно, ждет вас... пойдемте!

Князь был принят как родной. Доброта почтенной тетки Стрелинского и чистосердечная веселость, непри­нужденное остроумие Ольги очаровали его. Час мелькнул, как минута, и негодование его вовсе было утихло, как вдруг голос усатого слуги — Валериан Михайлович приехал и просит к себе на половину — бросил всю кровь в голову князя; он раскланялся и поспешил к Ва­лериану.

• Назад
• Вперед