Почти женский роман… - 72

Печальная весть скоро проникла до Селтанеты, и, как ни желали смягчить ее,— она жестоко поразила девуш­ку, столь много любящую. Со всем тем она против ожи­дания казалась спокойною: не плакала, не жаловалась; но зато и не улыбалась более, не молвила слова. Ей го­ворила мать — она не слышала. Искры из трубки отца прожигали ее платье — она не замечала. Холодный ве­тер веял на грудь ее — она не чувствовала. Все ее чув­ства сжались в сердце на муку его — но это сердце глубоко лежало от взоров — и ничего не отражалось на гордом лице ее. Ханская дочь боролась с шестнадцати­летнею Селтанетою — можно было предсказать, кто па­дет прежде.

Но эта скрытая тоска удушала Селтанету... ей хо­телось убежать от людских глаз и на свободе выплакать горе.

«Боже мой,— думала она,— зачем, потеряв друга, не имею права плакать о нем! Все так и смотрят на меня, чтобы посмеяться после... так и стерегут каждую слезку, чтоб поймать ее на злословный язык свой. Чужое горе им потеха».

—               Секине! — молвила она своей прислужнице,— пойдем гулять по берегу Узени!

На треть агача (Агач — семь верст. Он называется конным. Пешеходный четыре версты. (Замечание принадлежит автору)) расстояния от Хунзаха к западу есть развалины старинного христианского монастыря, уединенного памятника забытой веры туземцев. Рука времени, будто из благоговения, не коснулась самой церкви, и даже изуверство пощадило святыню предков. Она стояла цела между разрушенных келий и павшей ограды. Глава ее с остроконечною каменною кровлею уже почернела от дыхания веков; плющ заплел сеткою узкие окна и в трещинах стен росли деревья. Внутри мягкий мох разостлал ковер свой — и в зной влажная свежесть дышала там, питаемая горным ключом, кото­рый, промыв стену, прислоненную к утесу, падал через ка­менный алтарь и распрядался в серебристые, вечнозвуч­ные струны чистой воды — и потом, сочась в спаи плит­ного пола, вился ниже и ниже. Одинокий луч солнца, закравшись сквозь окно, мелькал и переливался сквозь зыбкую зелень по угрюмой стене, как резвый младенец на коленях столетнего деда. Туда-то направила Селта- нета свою прогулку; там-то отдохнула она от взоров и вопросов, тяготивших ее. Все было так мирно, так пре­лестно, так счастливо около нее — и все это тем более множило печаль — первую печаль ее. Переливный свет на стене, лепетание ласточек и журчанье ключа расто­пило в слезы свинец, лежавший у нее на сердце, и горесть ее разлилась жалобами. Секине убежала нарвать груш, растущих в изобилии около церкви, и Селтанета тем беззаветнее предалась природе, требующей облегчения...

И вдруг, подняв голову, она вскрикнула от испуга... перед нею стоял стройный аварец, забрызганный грязью и кровью. Кожа тигра падала наземь с плеч его...

Ужели твои глаза, твое сердце, Селтанета, не узнали своего любимца? Нет, с другого взора она узнала Аммалата — и, забыв все на свете, кинулась на шею, обви­ла ее руками своими и долго, долго вглядывалась в истомленное, но всегда милое лицо — и наконец огонь уверения, огонь восторга заблистал сквозь необсохшие еще слезы печали. Мог ли тогда удержать пылкий Аммалат радость свою? Он прильнул, как пчела, к розовым губкам Селтанеты. Он довольно слышал за минуту для своего счастия — теперь он был наверху блаженства. Еще ни слова не вымолвили любовники о любви своей — но они уже поняли друг друга...

—               И ты, ангел, любишь меня! — произнес, наконец, Аммалат, когда Селтанета, застыдясь поцелуя, уклони­лась из его объятий.— Ты меня любишь?

—       Сохрани, Алла,— отвечала невинная девушка, опустя ресницы, но не очи...— любить! Это страшное слово... С год тому назад, проходя по улице, я увидела, как побивали каменьями девушку,— с ужасом убежала я домой... но нигде не могла спрятаться... кровавая греш­ница везде стояла передо мною, и стон ее еще до сих пор отзывается в ушах моих. Когда я спросила, за что так бесчеловечно казнили эту несчастную, мне отвечали: она любила одного юношу!

—               Нет, милая, не за то, что любила она, а за то, что любила не одного, за то, что изменила, быть может, обо­им, ее убили!

—               Что значит: изменила, Аммалат? Я не понимаю этого!

—               О, дай бог, чтоб ты никогда не испытала, никогда не выучилась изменять... чтобы ты никогда не забыла меня для другого!

—               Ах, Аммалат,— в эти четыре дня я узнала, как тяжела для меня с тобой разлука! Бывало, долго не вижу братьев, Нуцала и Сурхая,— и рада с ними свидеть­ся — но без них не тоскую — без тебя же на свете жить не хочется!

—               Для тебя я готов умереть, звезда моя утренняя... за тебя положу свою душу, не только жизнь, милая!

Шелест шагов прервал речи любящихся... то была прислужница Селтанеты. Втроем они поспешили обрадовать хана, и хан был рад, был утешен непритворно. Аммалат в коротких словах рассказал, как было с ним дело.

—        Чуть завидел я павшего товарища впереди меня — я встретил зверя на лету пулею — она разбила ему челюсть. Чудовище с ужасным ревом кинулось кружить­ся, прыгать, метаться — несколько раз порывалось ко мне и снова, развлекаемо болью, бросалось в сторону... В это-то время, ударив его прикладом по черепу, изло­мал я ружье. Я долго гнался за ним, когда он пошел на уход — то на виду, то по кровавому следу; между тем день вечерел, и, когда я вонзил кинжал в горло павшего тигра, темная ночь падала на землю. Волей и неволею принужден я был ночевать, имея палатами утесы, а собеседниками волков и чакалов. Утро было дождливо и туманно — облака, задевая меня за голову, выжимали, как губки, на мне свою воду... В десяти шагах перед но­сом ничего нельзя было видеть... Не видя солнца, не шая места, напрасно бродил я вокруг да около... дорога убегала меня — усталость и голод томили. Застреленная из пистолета куропатка подкрепила на время силы — но все-таки не мог я найти выхода из этого каменного гроба. Только шум вод, ниспадающих с крутин, только шум крыльев пролетающих в туче орлов слышались мне вечером, а ночью дерзкие чакалы в трех шагах от меня заводили свою плачевную песню. Сегодняшним утром красно встало солнце, и сам я встал бодрее, направил бег к востоку — и скоро послышал крик и выстрелы... это были твои посланцы. Утомлен жаром, зашел я напиться чистой ключевой воды в старую мечеть, и там нашел Селтанету. Благодарность тебе,— слава богу!

—               Слава богу, хвала и тебе! — сказал, обнимая его, хан.— Но удальство твое чуть-чуть не стоило жизни твоей и вместе твоего товарища. Промедли ты день — он бы отправился плясать лезгинку на воздухе. Кстати явился ты. Джембулат, известный наездник малой Кабарды, присылал звать тебя в набег на русских... вот достойное тебе поле. Вместо того чтоб дразнить судьбу, гоняясь за тиграми,-— лучше гонять русских. Тебе же надо выкупить свою славу, плененную в прошлом бегст­ве... Время не терпит — завтра чем свет тебе должно отправиться.

Как ни досадна была такая весть Аммалату, но он скрепя сердце отвечал, что едет охотно... он очень чувст­вовал, что громкое имя наездника есть порука будущих успехов.

Но Селтанета поблекла, склонилась, как цветок, голо­вою, услышав о новой, грознейшей разлуке, взор ее, остановленный на Аммалате, выражал тоску опасения — боль предчувствия беды...

—               Алла,— произнесла она с горестию,— опять на­беги, опять убийство... Когда-то перестанет литься кровь на угориях?..

—               Когда горные потоки потекут молоком и сахар­ный тростник заколышется на снежных вершинах,— сказал хан с усмешкою.

• Назад
• Вперед