Почти женский роман… - 29
- Опубликовано: 28.02.2024, 20:50
- Просмотров: 42603
Содержание материала
ГЛАВА II
Однажды по ночи глубокой
Мы слышим воющий набат,
Вдали стенанья, вопль жестокий
И тучи заревом горят.
«К коням, седлай, бесценно время,
На пояс меч, и ногу в стремя!..»
Ночь была темная, дорога лесом дремучим. Проводник ехал впереди по излучистой тропинке; за ним начальники, за ними по двое стрельцы, тихо, безмолвно. Изредка слышалось храпение коня, или бряк узды, или удар подковы в подкову. Повременно вожатый останавливался, и тогда дремлющие всадники насовывались друг на друга. Он прислушивался, иногда припадал ухом к земле — и опять вскакивал на коня, и поезд снова трогался далее.
— Близко ли? — спросил князь у проводника вполголоса.
— Вот изгорода,— отвечал тот,— вели, батюшка князь, изготовиться к делу: неровен случай, всполошатся раньше времени, а ведь эти головорезы с лезвия берут и только с лезвия уступают добычу!
Князь подъехал к Агареву.
— Друг,— сказал он,— решительный час близок — сердце у меня будто хочет выпрянуть из груди: это перед свиданием с милою.
— Либо с могилою,— возразил Агарев.— Ну, что ж вы стали? собаки скоро нас пронюхают. Надобно обойти селение!
Тут он отсчитал самых отчаянных в средину, назначил, кому отрезать конское стадо, кому напасть с улицы.
— Пан Зеленский,— сказал своему стремянному князь Серебряный,— этот стрелец проводит тебя к дому пана Жеготы, ты перелезешь с огорода и осмотришь, что там делается, между тем как товарищ отвлечет собак к воротам.
— Видно, что был в науке у лисовчиков,— ворчал Агарев.
— Да, брат, ведя четыре года разбойничью войну, поневоле научился разным хитростям, чтоб не остаться внакладе.
— Да заметь, где висят оружия, пан Зеленский,— примолвил Агарев,— и нет ли куда боковых выходов. Надо, как шапкой, накрыть это ястребиное гнездо, а то, говорят, у них есть подпольные норы — мигом дадут стрекача.
— Будет все исполнено,— отвечал стремянный, надевая шапку,— я привык лазить по стенам, словно кошка, и вижу ночью, как рысь.
— Что это за выходец? — спросил Агарев Серебряного, когда Зеленский удалился.
— Польский шляхтич: служит у меня стремянным.
— И ты доверяешь ему в польской земле?
— Для него Польша — теперь не отчизна. Он служил шеренговым под командою полковника Лисовского и, бушуя пьяный, дерзнул выхватить против него саблю. Лисовский не любил шутить — и его ждала петля вместо похмельного стакана. Это было под Троицею — он бежал и явился ко мне, прося защиты. С тех пор он служит мне очень верно: я не раз имел случай убедиться в его преданности. Всем хорош, только чуть попало за ухо — так и черт ему не брат. Постой, кажется, это выстрел!
— Нет, только собаки возрились. Ого, уж приступом лают, теперь и нам пора поближе.
— Отдайте коней в завод — мы пешком проберемся вслед Зеленского. Там главная засада — там лучшая добыча. Вперед, товарищи,— да тише тени!
Зеленский влез на высокий плетень подле самой хаты Жеготы, и взоры его упали прямо в окно. При тусклом свете одной свечи лишь до половины видна была внутренность комнаты. Стены увешаны были звериными шкурами и оружием, пол усыпан болотною травою. В одном углу рослый молодой мужчина чистил пистолет. Подле стола старуха показывала жиду, пред ней стоящему, разные золотые украшения, на которые жадно смотрел он, потряхивая пейсиками. В другом углу, подле высокой изразцовой печи, сидела статная женщина в русском сарафане и горько плакала, закрыв лицо руками. Никто не обращал на это внимания.
— Але сто тридесяц злотых будет досыц, пани Охмистрина, за эци сережки,— говорил жид, играя перед свечкой широкими подвесками.— Вода в жемчугах мутновата!
— Глаза у тебя мутны, христопродавец! — отвечала старуха,— да эдаких перлов сама пани Воеводина во сне не видала. Навесь эти серьги хоть на моську, так на ее уши станут заглядываться пуще, нежели на хваленые глаза пани Завиши. А что ты оцениваешь это ожерелье, решетная совесть? Говори, не заминайся.
— А стось, оно бы недурно, да переделки много; иной камень лопнет, оправка угорит — такой моды уж давно нет у вельможных паненок.
— Куда больно спесивы твои паненки! Да знаешь ли ты, что это ожерелье было на окладе у пресвятой Катерины-мученицы под Изборском, так после нее не стыдно и Старостине надеть! Видно, Лейба, с тобой не пивать мне литок. Ко мне обещал быть Иоссель из Риги с ярманки, так с ним поскорее сделаемся: навезет всякой всячины, так что глаза разбегутся. Деньги на безмен и товары на промен: выбирай, чего твоей душеньке угодно.
— Але, пани Охмистрина, и мои злоты не обрезанные.
— Не стрижены, так бриты, не купаны, так обшарканы; уж знаком ты мне вподноготную! В прошлый раз много было недовесу в твоей расплате.
— За стось сердиться, пани Охмистрина? Ведь я не кую денег.
— А может, куешь и плавишь! Береги свой загривок, Лейба, я кое-что знаю. Попадешься в когти белому орлу, так и воронам достанется позавтракать!
— Але не гневайся, ясневальмозная,— возразил оробевший еврей,— рука руку моет; мы зе добрых людей не обегаем — даю десять червонцев за этот перстень.
— Иезус баранок божий! только десять червонцев — ах ты, пеньковое семя! Да одна осыпка стоит более.
— А пану Зеготе эции клейноты дешево пришлись.
— Смотри, пожалуй! он ни во что ценит кровь христианскую! Прошу прислушать, Яся,— то, что вы добывали из огня и воды, подставляя шею под топор и саблю, для него безделица, дрянь!..
— Что с ним долго толковать,— отвечал угрюмо сын старухи,— мне хочется попытать новый пистоль на черепе этого искариота.
Он взвел курок, испуганный жид упал на колена. В это время послышался лай собак у подворотни.
— Это отец,— сказала старуха,— поди, Яся, отвори ему калитку; он, чай, не с пустыми руками воротился.
Но собаки замолкли, и не слышно было никакого стуку.
— Нет, это не он,— сказал Яся, прислушиваясь, и захохотал, увидя, как жид увивается у ног его, прося пощады.— Полно кланяться, полно, ведь ты лбом злотых не напечатаешь. Как ты думаешь, синайская пиявка, знаю я или нет, что ты продал пана Цыбульского, моего закадычного друга, гетману, когда тот свел с конюшни его арабского жеребца?
Жид побледнел как полотно, услыша это обвинение.
— Конечно, пана Цыбульского не воротишь из аду — однако ж как ты вил ему веревку, чтоб туда спуститься, так ступай же туда обмеривать его старою водкою. Подавай деньги!