Почти женский роман… - 25

Сначала голос Ольги был тверд и выразителен, но когда речь коснулась до братской привязанности... он стал тише и нежнее; дыхание прерывалось, замирало; тоска высоко вздымала грудь; очи ее, отягченные слеза­ми, наконец пролили их в три ручья, и она, рыдая, опустилась на стул. Князь Гремин, энтузиаст всего высокого и благородного, тронутый до глубины души прекрасным самоотвержением Ольги,— стоял в востор­ге, нем и неподвижен. Он поглощал взорами великодуш­ную примирительницу. Сладостное чувство умиления проникло все его существо — одна искра чистой люб­ви осветила всю его душу... Как молния превращает полюсы компаса, так всемогущие слезы невинности превратили в доброту все семена зла и злобы, в груди таящиеся. Он был уже счастлив, ибо высочайшее счастье есть сознание чужих совершенств, сознание высокого и прекрасного.

Ольга, однако ж, почитая безмолвие князя колеба­нием или отказом, гордо встала — и произнесла, свер­кая взором:

—               Но знайте, князь Гремин, если речь правды и природы недоступна душам, воспитанным кровавыми предрассудками,— то вы не иначе достигнете до брата моего,— как сквозь это сердце. Не пожалев славы,— я не пожалею жизни.

— Нет, нет! существо неземное,— воскликнул Гре­мин,— свою жизнь, хотя бы тысячу раз обновленную, готов теперь пожертвовать я за вас, за Валериана!.. Ольга! ваше великодушие победило меня!

С этим словом он вошел в залу и громко сказал Валериану:

—               Господин майор, я прошу у вас извинения в своей горячности — очень сожалею о том, что вчерась произошло между нас, и если вы довольны этим объ­яснением, то сочту большою честью возврат вашей дружбы.

Стрелинский, вовсе не ожидая такой развязки, пере­читывал весело какое-то письмо,— очень вежливо, од­нако ж, очень охотно протянул руку Гремину.

—               Тому легко примирение,— сказал он,— кто сам имеет нужду в прощении,— и друзья обнялись снова друзьями.

—               Господа секунданты, скажите по совести, не имеем ли мы в чем-нибудь укорять себя как благородные люди и офицеры?— сказал Гремин.

—               Никогда и никто не усумнится в вашей храбро­сти,— отвечал гвардеец, обнимая князя.

—               Признаваться в своих ошибках есть высшее мужество,— возразил артиллерист, сжимая руку майора.

—               Сделав все для света, я прошу у тебя, любезный Стрелинский, для самого себя пять минут особенного разговора.

Рука об руку с князем вошел Валериан в другую комнату весело и беззаботно — но чело его подер­нулось, как заревом, когда он увидел там сестру свою!

—               Что это значит?— вскричал он грозно. Но когда сестра с радостным приветом:

—               Вы не будете врагами, вы не будете стреляться!— упала к нему на грудь, бесчувственная, голос его смяг­чился.

—               ...Ольга! Ольга! что ты сделала,— произнес он пе­чально,— невинная, неопытная душа, ты погубила себя!

Тихо опустил он на софу драгоценное бремя, и не­вольный взор упрека пронзил сердце Гремина; между тем призванный доктор суетился около Ольги.

Друг! друг!— сказал глубоко тронутый князь,— не уничтожай меня, я сам чувствую, сколько бед накликало мое безрассудство — подумаем лучше, как исправить ошибку. Поездка сестрицы твоей едва ли утаится от клеветы, и бог весть, какими баснями украсит ее свет! Чувствую, что я не стою этого ангела, но чувствую, что без нее нет для меня счастия на земле... и если сердце ее не занято... если... я как старый друг твой спрашиваю тебя, Валериан... хочешь ли ты иметь меня зятем?

Стрелинский мрачно взглянул на него...

—               Князь, я откровенно скажу тебе, что прежде не желал бы лучшего мужа Ольге, но вчерашняя твоя горячность за графиню заставляет меня сомневаться в счастье сестры!

—               Валериан, не разрывай могил минувшего... кто не был молод! От сего дня я новый человек; прежняя привязанность к сестрице твоей обратилась в страсть неодолимую и неизменную.

—               Верю,— сказал Валериан, сжимая руку другу, и указал на сестру, которая начинала приходить в себя.— Милая, добрая Ольга! здесь ты видишь людей, тобою примиренных и благодарных,— но кроме благодарности, здесь есть некто, желающий получить награду, заслужив наказание,— он уверяет, что любит тебя, клянется в верности... доканчивайте, князь Гремин!

И Гремин с пылкостью и страхом вступил в трудное объяснение.

—               Я буду краток,— сказал он, приближаясь к Ольге,— как ни вредно виноватому быть им. Так, Ольга, я дерзаю искать руки вашей, хотя в глубине души соз­наюсь, как недостоин я такого блаженства. Не говорю теперь о взаимности,— я буду счастлив и тем, если вы меня не ненавидите, и терпеливо стану ждать чувств нежнейших, как награды!

—               Теперь я не имею никакой причины ненавидеть вас; я, напротив, обязана вам благодарностию!— возра­зила Ольга едва внятно.

—               Это лишь слабый образчик моей беспредельной покорности; имея образцом такого ангела, какое доброе качество мне недоступно? Ольга! жизнь без вас для ме­ня пустыня, с вами — рай; решите участь мою!

Ответ Ольги можно было прочесть в каждой черте лица, в трепетании каждой жилки; слезы наслаждения стояли в ресницах, румянец счастия пылал на щеках ее... все сны, все мечты ее разгадались — она была так невинно счастлива, но ей было так ново и страшно это положение — наконец она преклонила милое лицо свое к плечу Валериана и тихо, тихо сказала:

Братец, отвечай за меня!­

—               Князь Николай! вручаю тебе лучшую жемчужину моего бытия. Есть бог в небе и совесть в сердце, если ты не сделаешь мою Ольгу счастливою!—Тут положил Валериан руку сестры в руку Гремина — и седьмое небо распахнулось для влюбленного.

—               Я сегодня так счастлив, что боюсь — не во сне ли вижу все это: друзья мои, вот письмо от Алины,— примолвил Валериан, отдавая для прочтения письмо Гремину. Гремин читал:

«За свою недоверчивость, милый Валериан, ты заслужил наказание и получил его — но чего эта шутка стоила моему сердцу! Как можно было сомневаться, что, куда б ни забросила тебя судьба, куда бы ни увлекла воля, в горе и счастии — я всегда с тобой неразлучна. Впрочем, эти три дни я посвятила на убеждения моих нравственных и политических опекунов,— теперь все в порядке, и я могу ехать за тобой к полю­су — не только в прекрасную деревню. Сегодня ожидаю неверующего на мир, и чрез два месяца,— о сладкая мысль! я буду уже иметь священное право называться твоею Алиною!»

Поздравления и объятия полетели к счастливцу... Сам доктор, со слезами умиления на глазах, смотрел на небо, скинув ошибкою парик вместо колпака.

—               Еще пара таких женщин,— бормотал он,— и я выброшу всех редких букашек за окно! Жаль только, что Ольга заставит меня переправить целую главу о женщинах!

Стрелинский, посадив сестру в свою карету, оста­новился у дверец.

—               Господа,— сказал он,— милости просим ко мне откушать и запить прошедшие безрассудства. Господ же секундантов, благодаря сверх того за их участие, прошу сделать нам честь — переменить роли секундан­тов на должность шаферов у меня и жениха сестры моей, князя Гремина!

Он умчался при радостных приветах.

—               А вы, худо-доктор?— спросил восхищенный князь, целуя всех и каждого с радости.— Валериан ждет вас.

—               Еще рано, и я зайду домой приписать кое-что к своему рассуждению.

—               Конечно, о страстях устрицы?

—   Нет, об удачных глупостях человека.

• Назад
• Вперед