Почти женский роман… - 44

Пробравшись до старой башни, князь долго ходил взад и вперед, волнуем нетерпением и опасениями. Трудно было решить, для какого употребления вы­строена была в том месте башня. В старину не помещали в садах развалин замков, никогда не существовавших, не оклеивали мохом пещер, сбитых из сосновых досок и убранных устричными раковинами на гвоздях; а за­мок, казалось, не был никогда назначаем выдерживать осаду,— и примыкающие к ней садовые стенки были очень невысоки и надстроены частоколом. Как бы то ни было, только верх древней этой башни занят был теперь голубятнею,— а железная дверь, ведущая вниз ее, стояла настежь,— по всему видно было, что там уже издавна никто не жил. Заглохшие дорожки, мрачно и однообразно обсаженные липами и дубами, тянулись в обе стороны.

Скоро послышался князю топот коней за стеною. «Это мой Зеленский»,— подумал князь, не смея, однако ж, подать ему голоса.

Через пять минут быстрые шаги кого-то привлекли его внимание,— он слушал не переводя дух,— видеть было невозможно.

—               Здесь ли? — прошептал робкий голос, и рука Серебряного встретила трепещущую руку Варвары.——         Поспешим,— сказала она,— земля горит под моею стопою — Колонтай так страшно следил меня взорами... спаси меня от плену — от собственного сердца!

—               Одно слово, Варвара, прежде чем пустимся на жизнь и смерть; слово надежды, если бог нас вынесет, слово отрады, если моя доля — пасть: скажи, любишь ли? можешь ли ты любить меня?

—               Как брата, князь! Не могу обещать более. Сердце не вольно в выборе — оно любило Льва Колонтая!

Князь Серебряный от этих слов оцепенел, как будто наступил на змею.

—               Скорее, скорее,— говорил им Зеленский, сбивая замок,— двери заперты изнутри!

—               Мы погибли! — вскричала Варвара, сплеснув ру­ками,— этого никогда не бывало... Боже мой, я вижу свет!

—               Теперь мне красна смерть,— сказал князь, обна­жая саблю.

Зеленский напрасно рубил частокол, взобравшись на стену: жерди были крепки, темнота и торопливость мешали ему.

Крики приблизились — кровавый отблеск озарил башню — Лев Колонтай задыхался от бешенства.

—               Стой, стой! — восклицал он.— Ты не уйдешь, робкий злодей, от моего мщения — я и в аду найду тебя!

—               Ступай туда искать себе подобных! — отвечал, вспыхнув, князь, встречая саблею саблю.

Бледная, как мрамор, упала между ними Варвара бесчувственно, но, не внимая ничему, кроме своей ярости, они еще злобней схватились над телом ее в битву. Колонтай нападал с запальчивостию, огла­шая воздух проклятиями неверной и угрозами оболь­стителю. Князь рубился молча от злобы — и уже кровь текла из ран обоих на несчастную виновницу их гнева.

Картина была ужасна. Колонтай махал саблей и пла­менником, в левой руке его пылающем; голуби, про­бужденные шумом и светом, хлопая крыльями, вились около и, натыкаясь на острия, падали, трепещась, на землю. Робкая толпа, озаренная зеленоватым огнем факелов, и, наконец, женщина, распростертая у ног сражающихся, побелевшая от холода смерти,— все на­водило трепет на сердце. Появление устрашенного отца было уже поздно для отвращения кровопролития — Лев с разрубленной головою упал к ногам его!!

—               Спасайся,— вскричал князь Серебряный Зелен­скому, который невольно был только зрителем битвы, притаясь за частоколом,— и во что бы то ни стало уве­домь обо всем Агарева. Пусть он не думает обо мне, пусть он заботится только об отражении набега — вот последняя воля моя — спеши!

—               Это он, это он! — произнес Зеленский, когда тол­па гостей окружила князя, и скрылся из виду.

Опершись на саблю, вперив неподвижные очи на соперника и любезную, простертых у стоп его,— на два предмета его ненависти и привязанности, теперь для него уже не существующих, поражен безнадежностию в ту минуту, когда, казалось, он хватал за крыло счастие,— князь не замечал, что новое лицо — высокий, сурового вида мужчина вглядывался в него пристально.

—               Я не ошибаюсь,— сказал он наконец,— этот уда­лец — князь Серебряный, тот самый, с которым я был знаком в Москве, с которым дрался под Москвой и ко­торый третьего дня сделал набег в наши границы от Опочки!

—               Стрелецкий голова?..— вскричали многие голо­са,— повесить его как разбойника, как лазутчика!

Князь медленно, но гордо поднял очи, с усмешкой презрения окинул ими собрание и снова впал в задумчивость. Какая угроза, какая беда могла увеличить его злополучие!

Но если зловещий голос лисовчика не произвел ни­какого впечатления на князя, зато он пробудил всю злобу отчаянного отца, который напрасно старался привести в чувство любимого сына. Горесть его превратилась в ярость и потоком проклятий излилась из сердца.

Схватите его, скуйте его, бросьте этого самозванца в сарай сырой, в самый душный погреб, чтоб оттуда был один шаг до ада,— кричал он неистово.— Злодей русской породы,— тебе мало было грабить в границах польских, в моих деревнях, губить и похищать во мраке ночи — нет, ты дерзнул еще вкрасться в дом мой, на­смеяться над гостеприимством и, наконец, убийством сына заплатить за хлеб-соль хозяина. Бедный мой Лев, единственная моя утеха... кому теперь передам я имя Колонтаев!

Старик сплеснул руками над головой, и рыдания пре­рвали речи его. Но скоро любовь родительская зажгла в нем опять воспоминание обиды и жажду мести за кровь...

— Но если на старости лет мне придется лечь в гроб сиротою,— воскликнул он,— ты, Серебряный, ты, убийца моего сердца, моего имени и племени, ты бесчестною смертью умрешь на могиле, в которой схоронят все мои надежды; ты будешь первым памятником моей любви к сыну... Тогда!., нет, всегда — жив он или мертв — ты все-таки не избегнешь погибели; в этом клянусь моей честью и отчизною! Ничто, никто не спасет тебя — я не возьму бочки золота за твой выкуп... Ты падешь на жертву моей мести, на страх всем врагам моим. Сорвите с него польскую одежду,— примолвил он, сверкая взо­рами,— которую он позорит, и киньте злодея в эту башню. Шесть человек часовых мне жизнию отвечают за его тело — а душу его я с наслаждением вырву завтра!

Во всяком состоянии есть низкие люди, готовые в радости сердца исполнить самые бесчеловечнейшие, самые бесчестнейшие приказания торжествующей силы, отравляя насмешками побежденное несчастие. Многие из шляхтичей надворных кинулись обрывать и вязать окруженного князя, и хотя благородные поляки с него­дованием смотрели на это, но они знали, что противоре­чия только раздражили бы Колонтая,— и молча­ли. Сопротивление со стороны князя было бы без­рассудно — он не произнес ни звука, не сделал ни одного движения в защиту свою — он только бро­сил презрительный взор на хозяина. Наглые челядинцы грубо втолкнули его в темный погреб и со сме­хом захлопнули двери.

• Назад
• Вперед