Почти женский роман… - 76

Занялась заря, расступились туманы и открыли картину вместе пышную и ужасную. Главная толпа наездников влачила с собою пленных, кого при стре­мени, кого за седлом, со связанными руками. Плач и стон и вопль отчаяния заглушались угрозами и неис­товым криком победной радости. Отягощенные добы­чей, замедляемые в ходу стадами рогатого скота, они медленно подвигались к Тереку. Князья и лучшие наездники в кольчугах и шлемах, блистающих, пере­ливающихся, как вода,— увивались около поезда, словно молнии из сизой тучи. Вдали со всех сторон скакали линейские казаки... залегали за дубы, за кустарники — и скоро завязали перепалку с высланными против них удальцами. Там и сям сверкали, гремели выстрелы; порой падал черкес с коня. Между этим передовые успели переплавить часть стада, когда пыль­ное облако и топот коней возвестили, что на них не­сется гроза. Сот шесть горцев, предводимых Джембулатом и Аммалатом, оборотили коней, чтоб отразить нападение и дать время своим убраться за реку. Без всякого порядка, с гиком и криком пустились они навстречу казакам — но ни одно ружье не было вынуто из нагалища за спиною, ни одна шашка не сверкала в руках: черкес до последнего мгновения не обнажает оружия. И точно, доскакав лишь на двадцать шагов, они выхватили ружья свои, выстрелили на всем скаку, забросили ружья за левую руку — и ударили в шашки. Но линейские казаки, ответив им залпом, понеслись прочь, и, разгоряченные преследованием, горцы дались и обман, столь часто самими употребляемый. Казаки навели их на скрытых в опушке егерей храброго 43-го полка. Будто из земли выросли небольшие ка­реи — штыки склонились и белый огонь посыпался наперекрест. Напрасно, спешась, хотели они занять лески и с тыла ударить на наших... подоспевшая ар­тиллерия решила дело. Опытный полковник Коцарев, гроза чеченцев, человек, которого они равно боялись храбрости и уважали праводушие, бескорыстие, распоряжал действиями войск, и успех не мог быть со­мнителен... Пушки развеяли толпы хищников, и картечь прыснула в бегущих. Поражение было ужасно: две пушки заскакали на мыс, невдали которого черкесы кидались вплаьь с берега, и пронизывали вдоль всю реку. С ревом прыгала картечь по вспененным вол­нам — и за каждым выстрелом несколько лошадей обращались вверх ногами, утопляя своих всадников. Жалко было видеть, как раненые цеплялись за хвосты и узды чужих коней,— погружали их и не спасали себя,— как бились усталые у крутого берега, желая выползть,— обрывались — и несытая пучина уносила, поглощала их. Трупы убитых неслись между полуживыми, и кровавые полосы змеями вились по белой пене; дым катился по Тереку, и вдали снеговые вершины Кавказа, нахмуренные туманами, грозно замыкали поле боя.

Джембулат и Аммалат-бек дрались как отчаян­ные: двадцать раз опрокинуты и двадцать раз напа­дая,— утомлены, но не побеждены, с сотнею удальцов переплыли они за реку, спешились, сбатовали коней (Русской коннице не худо бы перенять горский образ батовaть (связывать при спешивании) коней. Мы батуем, продевая повод в повод, но для этого нужно много сторожей, и лошади имеют слишком много места беситься. Черкесы, напротив, ворочают через одну лошадь головой к хвосту, продевают повод сквозь пахви соседней и потом уже петляют в узду третьей. От этого кони не могут шевель­нуться, так что можно их оставлять без надзора. (Замечание принадлежит автору))и завели жаркую перестрелку с другого берега, чтобы прикрыть остальных спутников. Занятые этим, они поздно заметили, что выше их плавятся за реку линейские казаки наперерез им. С радостным криком перескакивали, окружали их русские... Гибель им не­избежна.

—               Ну, Джембулат,— сказал бек кабардинцу,— судь­ба наша кончилась... Делай сам как хочешь, но я не отдамся в плен живой. Лучше умереть от пули, чем от позорной веревки.

—               Не думаешь ли ты,— возразил Джембулат,— что мои руки сделаны для цепей? Сохрани меня Алла от такого поношения! Русские могут полонить мое тело, но душу — никогда, никак. Братцы, товарищи,— крик­нул он к остальным,— нам изменило счастье — но бу­лат не изменит: продадим дорого жизнь свою гяу­рам — не тот победитель, за кем поле,— тот за кем слава,— а слава тому, кто ценит смерть выше плену!

—               Умрем, умрем! — только славно умрем! — закри­чали все, вонзая кинжалы в ребра коней своих, чтобы они не достались врагам в добычу, и потом, сдвинув из них завал, залегли за него, приготовляясь встретить нападающих свинцом и булатом.

Зная, какое упорное сопротивление встретят, ка­заки остановились, сбираясь, готовясь на удар. Ядра с противоположного берега иногда ложились в круг бесстрашных горцев; порой разрывало между них гранату, осыпая их землей и осколками,— но они не смущались, не прятались и, по обычаю, запели гроз­но-унылым голосом смертные песни, отвечая по очере­ди куплетом на куплет.

СМЕРТНЫЕ ПЕСНИ

Хор

Слава нам, смерть врагу,

Алла-га, Алла-гу!!

Полухор

Плачьте, красавицы, в горном ауле,

Правьте поминки по нас:

Вслед за последнею меткою пулей

Мы покидаем Каф-каз.

Здесь не цевница к ночному покою.

Нас убаюкает гром;

Очи, не милая черной косою,—

Ворон закроет крылом!

Дети, забудьте отцовский обычай,

Он не потешит вас русской добычей!

Второй полухор

Девы, не плачьте — ваши сестрицы,

Гурии, светлой толпой,

К смелым склоняя солнцы-зеницы,

В рай увлекут за собой.

Братья, вы нас поминайте за чашей,

Вольная смерть нам бесславия краше!

Первый полухор

Шумен, но краток вешний ключ!

Светел, но где он — зарницы луч?

Мать моя, звезда души,

Спать ложись, огонь туши!

Не томи напрасно ока,

У порога не сиди;

Издалека, издалека

Сына ужинать не жди.

Не ищи его, родная,

По скалам и по долам:

Спит он... ложе — пыль степная,

Меч и сердце пополам!

Второй полухор

Не плачь, о мать, твоей любовью

Мне билось сердце высоко,

И в нем кипело львиной кровью

Родимой груди молоко;

И никогда нагорной воле

Удалый сын не изменял.

Он в грозной битве, в чуждом поле,

Постигнут Азраилом — пал.

Но кровь моя на радость краю

Нетленным цветом будет цвесть;

Я детям славу завещаю,

А братьям — гибельную месть!

Хор

О братья, творите молитву,

С кинжалами ринемся в битву!

Ломай их о русскую грудь...

По трупам бесстрашного путь!

Слава нам, смерть врагу,

Алла-га, Алла-гу!

Поражены каким-то невольным благоговением, егеря и казаки безмолвно внимали страшным звукам сих песен, но наконец громкое «ура!» раздалось с обеих сторон.*

* Ур, ура — значит бей по-татарски. Нет сомнения, что этот крик вошел у нас в употребление со времени владычества моголов, а не со времен Петра, будто бы занявшего «hигга!» у англичан. (Замечание принадлежит автору)

Черкесы вскочили с воплем, выстрелили в послед­ний раз из ружей и, разбивая их о камни, кинулись на русских с кинжалами. Абреки, чтоб не разорваться в натиске, связались друг с другом поясками и так броси­лись в сечу — она была беспощадна — все пало под штыками русских.

— Вперед, за мной, Аммалат-бек,— вскричал не­истовый Джембулат, кидаясь в последнюю для него схватку.— Вперед, для нас смерть — свобода!

Но Аммалат уже не слышал призыва... удар сзади прикладом по голове поверг его наземь, усеянную убитыми, залитую кровью.

• Назад
• Вперед