Почти женский роман… - 6

РОМАН В СЕМИ ПИСЬМАХ

I had a dream that was not all a dream.

Byron

Я видел сон... не все в нем было сном.—Байрон (англ.).

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Ах, как она мила, Жорж, как она мила! Я уверен, что, если б ты увидел очаровательницу Адель в ее кабинете, где и зимой раскинулись цветники, где всякая безделка льстит глазу и заговаривает воображению; когда б ты взглянул на нее, одетую в легкое платье, окруженную благовонною розовою атмосферою, вею­щею с кассолета: ты бы назвал ее воздушною полубогинею Пери, порхающею в испарении цветов; и каждое ее слово — поэзия, каждый взор облечен в мысль.

Не шутя, любезный друг, я боюсь, чтобы твое пред­сказание не сбылось, то есть чтобы мне не влюбиться в самом деле. Я впервые теперь начинаю чувствовать, что мундир мне узок в груди,— а это плохая примета для сердечного здоровья. Впрочем, я хоть и нередко вижу ее во сне, но сплю так спокойно, что еще сегодня опоздал на проездку. А на прошедшем бале, когда мне случилось сидеть против Адели за ужином, мой аппетит был в разительной противоположности с влюб­ленными моими взорами; и я не раз прятался за вазы с цветами, чтобы под приютною их тенью скрыть обломки пастета или остов рябчика. Я вижу, что ты, улыбаясь, произносишь уже свой приговор, будто эта склонность принадлежит к числу еженедельных офицер­ских страстей, которые загораются от шарканья во французском кадриле и тухнут в вихре двух или трех котильонов. Признаться, и от одного зевательного случалось мне не однажды разлюблять некоторых кра­савиц, на взгляд милых, как радость: не удержите иную — и, кажется, она улетит; взглянет — вы таете; отворит ли прелестный ротик свой — зажмете уши... Но такой пример не идет к Адели,— с нею, не скучая, можно провертеться около земного шара, так она умна и любезна. «Все это занимательно и прелестно,— ска­жешь ты,— но разве эта девица особенно благосклонна к тебе, что ты посвятился в ее рыцари? Разве?..» Сделай милость, не докучай такими вопросами; я и сам не знаю, как это сделалось, и никак не уверен в ее взаимности. Ты знаешь, до какой умертвительной холодности дошло здесь обращение, до какого утоми­тельного единообразия доведен разговор; притом везде тысячи глаз, которые не близоруки только для кри­тики, и столько же ушей, чтобы на полете ловить полуслова и составлять из них целые басни; а потому, подобно всем влюбленным, скажу: мне кажется... я на­деюсь,— и только. Без сомнения, самолюбие обманы­вает нас часто и горько; толкует в свою пользу каждое словцо и нередко записывает на свой счет взгляды, к другому посланные; но... но или она слишком ко всем чувствительна, или я настоящий глупец, если ошибся.

ПИСЬМО ВТОРОЕ

(месяц спустя)

Адель любит меня! Когда б ты, Жорж, был здесь, я бы выкупал тебя в шампанском на такой радости! Вообрази, она носит мой любимый цвет, поручила мне выбор романов для чтения и учит наизусть отмеченные мною места, и, словом, множество безделиц, видных и важных только влюбленным, изменяют ее тайне, льстя моему самолюбию. Конечно, ты можешь сказать: «Она носит твой цвет — это значит, что она любит его, а не тебя; она полагается на твой выбор в словес­ности, из этого я вижу, что ваши вкусы сходны; но из чего же следует, что взаимны ваши склонности?» Пусть это так, друг мой, но если б ты видел ее радость при нечаянном возврате моем из курьерской поездки,— ее румянец, изменивший внутреннему волнению, если б чувствовал прерывающееся ее дыхание — ты бы сознал­ся, что до такой степени не достигает никакое при­творство. А я примолвлю, что с той минуты она мне стала милее всех и всего дороже, и ни одна женщина, кроме ее, не будет любима мною, доколе бьется в моей груди маятник жизни. О, как часто летаю я ныне, танцуя с нею, от бального паркета за седьмое хрусталь­ное небо. Всё, кроме ее, исчезает для меня; все мель­кают перед глазами, будто китайские тени, и я в каком-то сладостном восторге дышу упоительною атмос­ферою. Можешь догадаться, что я не пропускаю ни одного случая танцевать с нею,— и я счастлив. Ты напрасно не любишь балов: без этой благодетельной выдумки наши девушки умерли бы от скуки посреди праздников и увеселений своих, потому что в театре у нас едва кланяются знакомым, а на вечерах Прекрас­ный и непрекрасный пол зевают особенно. Мудрено ли же после этого, что девушки страстно любят балы и танцы как средства избавиться от скучного надзора и вечного молчания? Там одна желает блеснуть бирюзами, другая — бирюзовыми глазками, третья — показать прекрасную ножку, иная — ловкость в новом парижском па, а все — увидеть и дружески позлосло­вить друг друга.

Все довольны, любопытство удовле­творено, тщеславие находит пищу, сердце бьется силь­нее, и под шумок котильона (танца, которого изобре­тение я ставлю наравне с паровою машиною, компасом и летанием по воздуху) речи льются, улыбки расцве­тают — и вот красавице снятся эполеты суженого,— а там и кольца, как в руку сон. Завтра же, не далее как завтра, буду я танцевать котильон с нею, и, прости мое ребячество... мне уже воображается, будто я соби­раюсь на бал, верчусь перед зеркалом, рву с нетерпе­нием перчатки... минуты длятся, часы стоят — кажется, век не придет пора! Но вот бьет десять — я кричу: «Пошел к князю Г.», и в карете качусь, выдумывая фразы, которых не удастся высказать. Но вот приехали... подножка падает — и я прыгаю на лестницу, уни­занную дремлющими лакеями, два шага — и я в перед­ней зале, оправляю волосы, осматриваю пуговки и крюч­ки и с трепещущим сердцем, но спокойным лицом вхожу в танцевальную залу, где музыка гремит и всё горит, всё блещет. Кланяюсь хозяйке, прошу кого-ни­будь, чтобы мне указали хозяина,— и наконец даю волю глазам искать ту, которая одушевляет для меня бал и единственно для кого я ринулся в вихрь света. Взор мой перепрыгивает через перья и цветы — сколь­зит мимо шалей и блонд, блуждает, можно сказать, в цветнике красот — и нет ее!.. Вот, кажется, ее стан, ее походка... но сердце безмолвно; это не она... но там далее... О, я ее увижу, я ее увижу!

• Назад
• Вперед