Почти женский роман… - 40

—               То-то, Жегота, не положи охулки на руку. Се­годня ввечеру выступят мои, чтобы соединиться с твоими под Люценом,— последние приказы получишь с паном Горжельским.

—               Лихо грянем! — сказал Жегота, потирая руки со злобною радостию,— не привести ли вельможному мос- каленка для потехи?

—               Ни медвежонка; мне и русский дух надоел. На тебя уж давно грызутся судьи воеводы, Жегота; смот­ри — если успеешь за Великой — я тебе стена; а нет — так нет, и на глаза не кажись.

—               Либо пан, либо пропал! — отвечал атаман, рас­кланиваясь.

—               Впрочем, господа,— сказал, успокоясь, хозяин,— эта вздорная сделка не помешает нам ввечеру потанце­вать, а теперь съездить в церковь. Молодежь — охот­ники — могут отправиться ночью и догнать отряд на дороге. Просим, просим.

Тяжелые кареты, линейки и брички потянулись к костелу через грязное местечко, полунаселенное жи­дами, дворней и немногими ремесленниками. Неопрятные домишки, казалось, кланялись прохожим или ожи­дали первого ветра, чтобы повалиться. Маленькие окош­ки, очень похожие на глаза с бельмами, заклеены были бумагою или тряпками. Почти нагие жиденята выполз­ли дивиться на поезд, и оборванные жиды снимали не только шляпы, но даже ермолки свои, низменно кла­няясь панству, которое не удостоивало их даже взором. У самой церкви колеса брички, в которой сидели князь и Солтык, совсем утонули в луже.

—               Неужели здесь всегда столько воды? — спросил первый из них.

—               Сохрани бог,— отвечал Солтык.— Весной и осенью здесь гораздо менее воды, но зато втрое более грязи.

—               Прекрасное утешение! И этот шинок противу самых дверей церковных — не очень благонравное соче­тание: в нем уже звонят стаканами, прежде чем бряк­нуло кадило.

—               Где бог строит свой храм, там и лукавый ставит свою западню... Но как быть? Колонтаю жид платит за корчму, а добрые католики здесь греются, озябнув в церкви, или освежаются, когда в ней жарко.

—               Недалек, только труден здесь переход из ада в рай.

— О, конечно; из этого чистилища не вытащат одни молитвы.

Колокольный звон встретил Колонтая, и высыпав­ший на паперть народ низко кланялся и раздавался врознь, когда он важно шел в средину. Казалось бы, у престола всевышнего человек должен был забыть или, по крайней мере, умерить гордость свою,— напротив, он выказывает ее в храме больше, чем где-нибудь, и вы­ставляет себя, как на идолопоклонение. Кудрявые гербы, пышные балдахины, богатые подушки, непри­ступные перины отделяют и отличают его от собра­тий — он и тут не хочет казаться человеком. Бегущие впереди Колонтая пахолики с ковриком и молитвен­ником не очень учтиво толкали дробных шляхтичей, комиссаров и экономов и, наконец, простой народ и без всякого внимания наступали на крестьян и крестьянок, которые по католическому обычаю лежали на полу крестом, распростерши руки, не слыша в набожном углублении шуму приезда.

Сиповатые органы прогремели, и началась служба. По окончании обедни патер удостоил прихожан латинскою проповедью, которая, без сомнения, была превос­ходна, потому что ее никто не понял, не исключая, может быть, и самого проповедника. Большая часть дворянства, несмотря на изучение латинского языка, не больше понимала его, как турки арабский, и несколько десятков заученных пословиц, прибауток и судейских выражений заключали всю премудрость знаменитого шляхетства польского.

Все почтенные соседи, не успевшие приехать ранее, собрались в церковь и, как водится, приглашены были в замок. Званый обед продолжался чуть ли не до завтра, со всеми причудами того времени, и как ни привычен был князь Серебряный к долгим именинным обедам на родине, только этот показался ему длиннее ноябрьской ночи. Намерение Жеготы по долгу и по сердцу отзывало его в Опочку — он кипел нетерпением перемолвиться с Варварой не одними взорами и решился во что бы то ни стало увезти ее сквозь тысячу опасностей: Колонтай мрачно следил взорами малейшее движение обоих.

Уже давно встали из-за стола: дамы были милы, как обыкновенно, кавалеры любезны необыкновенно -— ве­селость и любовь одушевляли всех. Наконец раздался народный польский танец, и все мужчины, заправляя распашные рукава за спину, опираясь левой рукой на саблю и по временам лаская сановитые усы, с гордой осанкою, но с покорным лицом пошли вокруг, каждый со своей дамою, улыбаясь на ее речи и лестно отвечая на них. Каждая выступка, всякий оборот отличался раз­нообразием движений, вместе ловких и воинственных. Князь Серебряный кинулся к Варваре — но рука Колонтая предупредила его: они несколько мгновений стояли, пожирая друг друга гневными взорами.

—               Что это значит, пан Маевский? — надменно спросил Лев Колонтай,— мы на всяком шагу стал­киваемся!

—               Это значит, что пан Колонтай заслоняет мне дорогу.

—               Дорога широка, пан Маевский!

—               Не шире моей сабли! — вскричал в запальчивости князь Серебряный.

Оба схватились за рукоятки.

—               И, верно, не долее моего терпения. Пан Маев­ский, завтра мы померяемся клинками!

—               Зачем же не теперь, не сейчас?

—     Ради меня, ради бога, оставьте вашу ссору! — вскричала по-русски бледная, трепетная Варвара, кидаясь между ими; но противники не переставали гро­зить друг другу.

—               Пали! — раздалось из ближней комнаты; выстрел грянул, и перепуганные дамы разбежались во все сто­роны: жена старика Колонтая с криком упала на пол.

—               Помогите ей, помогите! — шумели дамы; мужчи­ны с изумлением толпились около... Лев Колонтай, по­бледнев, кинулся к матери.

—               Безрассудный,— произнесла торопливо Варвара князю,— ты накликаешь себе опасностей — но я ре­шилась... в десять часов ровно я буду в саду у старой башни.

Сказав это, она мелькнула в круг женщин, суетив­шихся около хозяйки.

• Назад
• Вперед