Почти женский роман… - 30

Жид, трепеща, опустил руку за пазуху, но медлил — ему, казалось, трудней было расстаться с кошельком, чем с жизнью.

—               Подавай! — закричал разбойник громовым голо­сом. Еврей отдал ему кошелек, но все еще держался за ремешок.

—               Не погуби, не разори,— вопил он,— будь ласков!

—               Я тебя приласкаю,— зверски сказал Яся, ударив жида по руке.— Ну, Лейба, душа твоя у меня в кармане — пора и туловище записать в расход. Лучше и не теряй слов на ветер! Пусти тебя живого, так не оберешься хлопот да жалоб,— а по мертвом жиде не поют панихид ни монахи, ни судьи! — Он медленно поднял дуло, забавляясь отчаянием несчастного. Видя это, сидящая в углу девушка с воплем кинулась удер­жать руку убийцы.

—               На то ли вы томите меня в неволе, чтобы кроме своих горестей быть свидетельницею злодейства!

—               Прочь,— вскричал с негодованием Яся, отталки­вая ее,— прочь, если не хочешь камня на шею и в пруд головой! Что ты, матушка, дала волю этой дев­чонке — благо полюбилась брату Яну плакса негодная. Прочь, говорю!

Старуха схватила пленницу, желая ее вытащить, та упиралась, жид кричал — эта борьба раздражила разбойника — он вытащил его на средину — и упер дуло в грудь.

—               Помилуй! — шептал полумертвый жид.

—               Спасите! помогите! — восклицала девушка.

—   Это она! — произнес кто-то под окном; выстрел сверкнул, и разбойник безгласен упал на землю. Стрель­цы на этот знак со всех сторон ворвались в дом и в село. Крайняя изба запылала, чтоб отманить мужчин на пожар. Вопль испуганных женщин, плач детей, крики грабежа, завыванье собак, выстрелы и звон оружия раздавались на улице; зарево играло в небе. Наконец всё уступило отваге — вооруженные и без­оружные бежали в лес. Стрельцы таскали рухлядь, вы­водили скотину, ловили птиц,— одним словом, посту­пали по-военному. Агарев с распростертыми объятиями бежал к другу.

—               Поздравляю, брат, поздравляю,— кричал он издали,— наконец ты нашел свою Вариньку!

—               Нет,— отвечал Серебряный сердито.

—               Как нет? Да разве та красивая девушка, которую велел я выпроводить из драки и беречь как зеницу ока, не...

—               Не та, которую я ищу. Она тоже русская пленни­ца и недавно увезена из-под Острова этим бездельни­ком Жеготою. Он, кажется, дал зарок перетаскать всех наших красавиц в Польшу, но будь я не князь, а грязь, если он не расплатится за свои разбои головою. Мне одно всего досаднее, что я наделал столько шуму даром.

—               Как даром? Добыча презнатная: у этих панцерных разбойников лари не пустые — да и рогатого скота, кроме коней, голов двести.

—               Что мне в них, когда не поймали ни куницы, ни волка, пусть ад закабалит мою душу, если я не полечу головней и не размету конским хвостом пепел замков магнатов окрестных, если мне не выдадут пленницы. Притащите ко мне старую ведьму, мать Жеготы.

Старуху привели бледную, дрожащую, с растрепан­ными волосами,— она рухнулась в ноги разъяренному князю.

—               Разорил вконец, не сгуби хоть души, родимый, даруй час на покаяние!— сказала она.

Старуха,— возразил Серебряный,— если бы тебе три прежних века оставалось жить на белом свете — даже их бы не стало замолить все грехи твои, и те, ко­торые потакала ты в сыновьях, и те, на которые наводила. На твоем пороге дымится кровь гостей, и руки твои при­выкли считать цену чужой погибели. Не жалуйся на разграбленное: что приходит, то и уходит неправдой...

Однако послушай, я ворочу тебе треть твоего добра, отпущу самое на волю, если ты мне скажешь без утай­ки, куда девали вы пленную дворянку Варвару Васильчикову.

Старуха всхлипывала и молчала; страх мужа оковал язык ее.

—               Куда вы девали Варвару Васильчикову? — вскри­чал вспыльчивый князь, скрежеща зубами.— Говори или ты будешь молчать до Страшного суда. Я горячим свин­цом припечатаю язык твой к гортани, змея подколод­ная! Признавайся, где она.

—               Муж мой отдал ее вместо погодной платы за зеленпольскую аренду,— отвечала наконец устрашенная старуха.

—               Но когда, но кому продал он?

—               Вельможному пану Колонтаю режицкому.

—               Иду на Колонтая! — грозно вскричал Серебря­ный.— Пан Зеленский, свежего коня и тридцать стрель­цов за мною!

—               Стой, князь,— сказал решительно Агарев, засту­пив ему дорогу.— До сих пор наезд наш был только вздорен — он будет безрассуден, если ты пойдешь да­лее. Горсти людей недостаточно.

—               Храбрость крепче силы.

—               Но обе вместе крепче одной храбрости: подумай. Заря скажет полякам, как мал отряд твой; притом в рогах осталось не более как на пять зарядов пороху, и вас возьмут руками, словно мерзлых щуров, или перестреляют из-за деревьев, как тетеревов. Идти на славную опасность молодцу любо, но в бесполез­ную гибель — глупо. Как ты хочешь, я не пущу тебя.

Князь почувствовал справедливость этих доводов и потупил взоры, молча сжал руку Агареву, надвинул на глаза шапку и вышел на улицу.

—               Готово ли? — спросил он.

—               Все в порядке,— отвечал пятидесятник.— И в го­лове, и в хвосте поезда наряжены люди надежные, с саблями и копьями.

—               Ступай! — вскричал князь; караван двинулся.

Назад возвращались уже прямою большою дорогою, и стрельцы ехали в несколько рядов. Захваченных коней и быков гнали в средине; раненых вели под руки. Многие из вершников были уже навеселе, все шутили, смея­лись — рассказывали друг другу свои подвиги. Агарев, который везде и всегда сохранял свое равнодушие, ста­рался развлечь, раззабавить друга — но тот ехал мрачен и печален. Вдруг остановился он, как будто какая счаст­ливая мысль перелетела ему дорогу.

—               Прощай, Агарев,— сказал Серебряный,— похо­зяйничай за меня в Опочке: я еду искать судьбы моей. Не спрашивай, как и куда,— если я не дойду и не выйду сам — так уж другие мне не помога. Жди меня три дни, жди неделю — а потом давай знать родным и властям, что я пропал без вести.

—               Удальство и любовь заманивают тебя, друг,— возразил Агарев,— и заманивают напрасно. Кто тебе порука, что Варинька еще у Колонтая? Как увезешь ты ее, хоть бы она и там? Согласится ли она сама на опасное бегство, а пуще всего, проберешься ли ты до нее в земле, переполошенной наездом нашим? Теперь всякий на коне и всякий настороже — слы­шишь ли?

Далекий набат разносил тревогу в окрестности.

—               Это звон моего свадебного или похоронного колокола: дело решено, и я не ворочаюсь с полдороги. Судьбы не встретишь и не догонишь, если самой не вздумается. Пан Зеленский, ты едешь со мною: выбе­ри что ни лучших коней под себя и в завод — таких, чтоб убить да уйтить! Здесь ли мой дорожный чемо­дан?

—               Здесь,— отвечал Зеленский, переседлывая коней и пристегивая в торока что надобно.

—               Возьми его с собою, а все тяжелое оружие отошли домой: теперь нам нужнее лисий хвост, чем волчьи зубы. Готов? — вперед. Прощай, любезный Агарев,— не по­минай лихом!

—               Да сохранит тебя Николай-чудотворец и Тихвин­ская Богородица — в дальней дороге и на чужом пороге! Дай бог свидеться подобру-поздорову.

Друзья обнялись — Серебряный помчался.

— Жаль мне тебя, умная, только буйная головуш­ка,— примолвил Агарев, провожая глазами друга в темноте ночи и вытирая рукавом слезу.— Жаль тебя, доброе, только слишком ретивое, сердце!

Скоро умолк и гул топота. Агарев медленно по­воротил коня и, задумчив, поехал догонять отряд свой.

• Назад
• Вперед