Почти женский роман… - 87

Разбойники, заметив нас, вскочили и выправили ружья; только один, широкоплечий, видный, с самым зверским лицом лезгин, остался лежащим на земле: он хладнокровно приподнял голову, посмотрел на нас и махнул своим рукою. В одну минуту мы очутились в кругу их, между тем как узкая тропа вперед заграж­дена осталась атаманом.

—            Прошу долой с коней, милые гости,— произнес он, улыбаясь; но видно было, что вторым приглашением будет пуля. Я мешкал, но Аммалат-бек проворно со­скочил с коня и прямо пошел к атаману.

—            Здорово,— сказал он ему,— здорово, сорвиголо­ва; не чаял я тебя видеть; я думал, из тебя уж давно черти лапшу сделали.

—            Скоро ездишь, Аммалат-бек,— отвечал тот.— Я надеюсь еще выкормить здешних орлов телами рус­ских и вашей братьи татар, у которых киса больше, чем сердце.

—            Ну что, какова ловля, Шемардан? — спросил небрежно Аммалат-бек.

—            Было плохо. Русские сторожки, и разве с лезвия случалось угнать полковой табун или продать в горы человек двух солдат. С мареной и шелком громоздко возиться, а персидских тканей стали мало возить на арбах. Приходилось и сегодня порыскать и повыть даром по-волчьи, да, спасибо, Аллах смилос­тивился: в руки дал богатого бека и русского полков­ника!

У меня замерло сердце, когда я услышал эти слова.

Не продавай сокола в небе,— возразил Аммалат,— продавай, когда посадишь его на перчатку.

Разбойник сел, схватился за курок ружья и устре­мил на нас проницательные взоры.

—            Послушай, Аммалат,— сказал он,— неужели вы думаете убежать от меня, неужели дерзнете защищать­ся!..

—            Будь покоен,— возразил Аммалат.— Что мы за глупцы идти двум на шестерых. Любо нам золото, однако душа дороже. Попались, так нечего делать: лишь бы ты не заломил беспутной цены за выкуп. У меня, сам ты знаешь, ни отца, ни матери, а у полковника и подавно ни роду, ни племени.

—            Нет отца, так есть наследство от отца. Ведь мне с тобою не роднею считаться. Впрочем, я человек со­вестливый — нет червонцев — так я возьму и баранами; а про полковника ты не пой мне песен: я знаю, что за него отдадут все солдаты последнюю пуговицу с мундира. Уж коли за Швецова (Полковник Швецов был выкуплен офицерами Кавказскогокорпуса. (Замечание принадлежит автору))  дали выкупу десять тысяч рублевиков, за этого дадут и больше. Впрочем, увидим, увидим! Коли будете смирны — я ведь не джеуд (жид) какой, не людоед. Первиадер (всевыш­ний), прости!

—            Ну, то-то же, приятель: корми да пои нас хоро­шенько, так присягу даю и честью моей заверяю, мы не задумаем ни бить тебя, ни бежать от тебя.

—            Верю, верю! люблю, что без шуму дело сладили. Какой ты молодец стал, Аммалат: конь не конь, ружье не ружье — загляденье, да и только. Покажи-ка, друг, кинжал свой. Верно, кубачинская насечка на ножнах?

—            Нет, кизлярская,— отвечал Аммалат, покойно расстегивая поясок кинжала.— Да клинок-то посмотри: диво! гвоздь пополам, словно свечку... на этой стороне имя мастера: на, хоть сам читай: Али-уста Казанищский! — И между тем он повертывал обнаженным клин­ком перед глазами жадного лезгина, который хотел показать, что знает грамоте, и со вниманием разбирал связную надпись...

Но вдруг кинжал сверкнул, как молния: Аммалат, улуча миг, рубнул Шемардана по голове со всего раз­маху, и удар был столь жесток, что кинжал остановился в зубах нижней челюсти. Труп рухнул на траву. Не сводя глаз с Аммалата, я последовал его примеру иположил из пистолета ближнего ко мне разбойника, державшего за узду моего коня. Это было знаком к бегству остальных бездельников, как будто со смертью атамана расторгся узел своры, на которую были они привязаны.

Между тем как Аммалат, по азиатскому обычаю, снимал с убитых оружие и связывал вместе повода оставленных коней, я выговаривал ему за его притвор­ство и клятвы перед разбойником. Он с удивлением поднял голову:

—            Чудный вы человек, полковник,— возразил он мне.— Этот злодей наделал исподтишка русским тьму вреда, то пожигая стоги сена, то уводя в плен одиноких солдат, дровосеков! Знаете ли, что он бы замучил, истиранил нас для того, чтобы мы пожалобнее писали к своим и тем более дали выкупу.

—            Все это так, Аммалат,— сказал я,— но лгать, но клясться не должно ни в шутке, ни в беде. Разве не могли мы прямо кинуться на разбойников и начать тем, чем кончили?

—            Нет, полковник, не могли. Если б я не заговорил атамана, нас бы при первом движении пронзили пуля­ми; притом, я знаю эту сволочь весьма хорошо — они храбры только в глазах атамана, и с него надобно было начать расправу.

Я качал головою. Азиатское коварство, хотя и спасло меня, но не могло мне понравиться. Какую веру могу я иметь к людям, привыкшим играть честью и душою!

Мы собрались было садиться на коней, когда услы­шали стон раненного мною горца. Он очнулся, припод­нялся и жалобно умолял нас не покидать его на съе­денье зверям лесным. Мы оба кинулись помогать не­счастному, и каково было удивление Аммалата, когда он узнал в нем одного из нукеров Султан-Ахмет-хана Аварского. На вопрос, как он попал в шайку разбой­ников, отвечал:

—    Шайтан соблазнил меня. Хан послал меня в со­седнюю деревню Кемек, с письмом к славному гакиму (доктору) Ибрагиму за какой-то травой, что, говорят, всякую болесть как рукой снимает... на беду, повстречал меня на дороге Шемардан; пристал: поедем да поедем со мной понаездничать, из Кубы едет армянин с деньгами. Не утерпело сердце молодецкое... Ах, Алла, гиль Алла! Вынул он из меня душу!

—            Тебя послали за лекарством, говоришь ты,— спросил Аммалат.— Да кто же у вас болен?

—            Наша ханум Селтанета при смерти, вот и писанье к лекарю про болезнь ее.— При этом слове он отдал Аммалату серебряную трубочку, в которую вложена бы­ла свитая бумажка.

• Назад
• Вперед