Почти женский роман… - 43

ГЛАВА VIII

Ужели сердца тайный страх

Нам семена грядущей муки?

Ужели вестницей разлуки –

Дрожит слеза в твоих очах?

Вечеринка шла своим чередом, шумно и весело. Хозяин, хлопая в ладоши, велел музыкантам играть мазурку.

Польские косточки и в гробу запрыгают от этой музыки,— сказал он, подстрекая молодежь к танцам. Круги сомкнулись, и кавалеры, побрякивая не шпора­ми, которых не носили на сафьянных сапогах, но подковами, загнутыми на закаблучье, пустились то по двое с своими дамами, то по трое попеременно в сре­дину и снова свивались в цепи, в круги, в кресты. Труд­но вообразить что-нибудь живее и живописнее мазурки, и если польский есть танец войны, то мазурка — танец победы. В ней отпечатан дух народа более отважного, нежели скромного, более пылкого, чем нежного. По смелости своей он принадлежит наиболее военным, по живости — одним юношам; и точно, старики, окружа танцующих, поглядывали только, сверкая очами, друг на друга, как будто говоря: «бывало, и мы гарцевали!»

Многие из них, однако же, припевали куплеты, не име­ющие связи между собой, которых в Польше и до сих пор бесчисленное множество. Вот те, которые были в устах старика Колонтая.

Милы полякам

Битвы, беседы;

Храброму лаком

Кубок победы!

Любит он звон мечей,

Любит он блеск очей,

Стройные пляски,

Нежные ласки!

Хором

Кубок и сабля!

Сабля и кубок!

Сладостна капля

С розовых губок!

Молодые люди выбирали куплеты понежнее и по­замысловатее этих, но старик Колонтай любил все, что напоминало ему его время, что дышало старинною простотою и удальством напольным.

Князь Серебряный, улучив время, когда все ноги, и глаза, и сердца заняты были мазуркою, сошел вниз, отыскал своего Зеленского и, отведя его на сторону в саду, спросил, нет ли каких новостей.

—               Покуда самое хорошее, что перестал дождик, а самое худое, что Мациевский в околице и не сегодня завтра нагрянет сюда. Про тебя, сударь князь, слухи, будто убит в наезде!

—               Я докажу этим сорванцам, что я живехонек. Отправлены ли рейтары Колонтаевы под Опочку?

—               Ушли недавно; только они так хмельны, что нам не трудно будет обогнать их. У них в каждой корчме привалы.

—               Тем лучше... мне хоть умереть, а поспеть домой для отражения. Я поссорился с молодым Колонтаем, но частные ссоры можно отложить и потом разведаться на границе. Осмотрел ли ты сбрую и оружие?

—               Даже подковные гвозди в исправности — этот прокля...

—               Тсс! тише — мне кажется, кто-то мелькнул за деревьями!

Оба замолкли, прислушиваясь, но только остальные капли падали с кровли в лужу — все было безмолвно.

—        Это тень из окон,— сказал, ободрясь, Зеленский.

—               В исходе десятого, по моим часам (князь отдал их Зеленскому), ты проведешь коней для нас и для Варвары Михайловны за садовою стеной к старой башне. Я с ней выйду туда — и поминайте как звали. Надеешься ли ты сделать это незаметно?

—               Теперь если бы конюхов положить в пушку и выстрелить, так они и тогда бы не проснулись от хмеля.

—               Условный знак — два свистка, ответ — удар в ладоши!

Оба потихоньку прокрались в разные стороны.

—               Ну что же, homo di poco fede (маловерный), каковы женщины? — сказал, засмеявшись, хорунжий Солтык Льву Колонтаю, подслушав тайну беседы.— Этот Маевский, право, лихой малый — он в один миг обернул около пальца твою суровую красоту; ей-ей, я хочу проситься к нему в ученики!

—               Кровь! — произнес Колонтай едва внятно; так гнев задушил его голос.— Коварная обымет труп сво­его обольстителя!

—               Полно дурачиться, милый друг! Если бы мстить за каждую неверность жен и любовниц, так польскому королю пришлось бы набирать амазонские дружины, чтоб воевать с неприятелями. Последуй мне: я с от­чаяния глотаю рюмку венгерского, выучиваю новую песню, влюбляюсь снова — и утешен!

—               Но кто этот злодей? Как мог он?..

—               Это мне самому любопытно узнать, diletto amico mio (возлюбленный друг мой (ит.))Однако ж здесь сыро — и мне хочется сказать пани Ласской, что она танцует, как ангел, если ангелы танцуют. До свидания.

Несколько минут стоял Колонтай неподвижен от гнева и огорчения — и мстительные замыслы враща­лись в голове его. Наконец он пришел в себя — и тихо возвратился к дому.

Не предчувствуя грозы, готовой разразиться над его головою, князь Серебряный, строя воздушные зам­ки, полон надеждою и любовию, поглядывал на боль­шие стенные часы, которые, будто краковская ратуша, стояли в углу, разукрашены фольгою и резьбою. Душа его прильнула к самой стрелке, и всякий раз, когда раздавался звон четвертей,— высоко билось сердце наблюдателя. Уже была половина десятого, но чем ближе подходила медленно переступающая стрелка к желанной мете, тем сильнее теснился страх в грудь его,— то хотелось ему отдалить роковую минуту, то видеть ее далеко за собою. В это время он заметил Льва Колонтая подле Варвары в жарком объяснении. Казалось, он укорял ее, она уговаривала его с нежностию — сомнения снова проникли в сердце князя и умножили тоску ожидания. Сложа накрест руки и гроз­но бросая взоры то на Колонтая, то на часы,— стоял он, будто прикован к одному месту.

—               Пан Яромир так пристально смотрит на часовую доску, как будто хочет на ней прочесть судьбу свою,— сказала ему пани Ласская мимоходом.

Князь вздохнул.

—               Пани Элеонора угадала,— отвечал он,— время и женщины для меня непонятные письмена.

—               Говорят, что время разгадывает нас, а я разга­даю пану время: оно — крылатый червяк, который то ползет, то летит летом. Кто хочет поймать его — тот не верь будущему часу!

—               Этот урок для меня напрасен,— отвечал князь Серебряный и, видя, что пани Ласская успела посадить с собою за карты Льва Колонтая, как тот ни отговари­вался,— очень доволен ускользнул из залы, блистающей огнями, где тщеславие и остроумие, красота и любез­ность спорили о победе.

Стрелка всходила на десять.

• Назад
• Вперед