Почти женский роман… - 19

Валериан был восторжен... ему казалось: гармони­ческая музыка сфер гремела тушего благополучию, и он, с пылкостию юноши целуя оставленную ему ру­ку, хотел, по гусарской привычке, клясться всем, что есть и чего нет на свете, в неизменности любви своей,— но Алина остановила этот порыв достовер­ности.

—               Не клянись, Валериан,— сказала она с нежностию,— клятва почти всегда неразлучна с изменой — я знаю это на опыте. Я больше верю благородству твоих чувств, нежели поруке звуков, волнуемых и уносимых ветром: мы уже не дети.

С обеих сторон делались приготовления к браку, хотя о нем еще не было прямых условий. Валериану, однако же, они были необходимы: он начертал план для будущей жизни, которая вовсе могла не понравиться графине и о которой колебался он открыть ей. Между тем как товарищи и приятели считали его только ветре­ником, заботливым, как прожить свои доходы,— он втайне делал все пожертвования для улучшения участи крестьян своих, которые, как большая часть господских, достались ему полуразоренными и полуиспорченными в нравственности. Он скоро убедился, что нельзя чужими руками и наемною головою устроить, просветить, обога­тить крестьян своих, и решился уехать в деревню, чтобы упрочить благосостояние нескольких тысяч себе подоб­ных, разоренных барским нерадением, хищностью упра­вителей и собственным невежеством. У него не было недостатка ни в деньгах для обзаведений, ни в доброй воле к исполнению, ни в познаниях сельского хозяй­ства,— приобретению коих посвятил он все досуги свои; недоставало только опытности — но она приходит сама собою; притом первую песенку не стыдно спеть и зардевшись, говорит пословица. Мысль облегчить, усладить свои будущие заботы любовью милой подру­ги и согласить долг гражданина с семейственным счас­тием ласкала Валериана; однако же, несмотря на силу страсти, намерения его были тверды; в важных обсто­ятельствах жизни он умел владеть собою; но чем непреклоннее была воля его, тем нерешительнее стано­вился он открыть ее Алине. Он чувствовал, какой жерт­вы требовал; знал, как трудно для молодой, прекрас­ной и богатой женщины отказаться от света; но это будет испытанием ее привязанности, думал он. Если ж нет? — нет. Женщина, которая предпочтет мне светскую жизнь,— не знает и не стоит истин­ной любви. Скоро представился и случай к объяс­нению.

Это было на масленице, после катанья с англий­ских гор. Льдяные горы, милостивые государи, есть выдумка, достойная адской политики, назло всем старым родственницам и ревнивым мужьям, которые ворчат и ахают,— но терпят все, покорствуя тиранке-моде. В са­мом деле, кто бы не подивился, что те же самые недоступные девицы, которые не смеют перейти через большую залу без покровительницы, те же самые дамы, которые отказывают опереться на руку учтивого кава­лера, когда садятся они в карету,— весьма вольно прыгают на колени к молодым людям, долженствующим править на полету аршинными их санками вниз горы и по льду раската. Между тем, чтобы сохранить равно­весие, надобно порой поддержать свою прекрасную спутницу — то за стройный стан, то за нежную ручку. Санки летят влево и вправо, воздух свищет... ухаб... сердце замерло, и рука невольно сжимает крепче руку: и матушки дуются, и мужья грызут ногти, и мо­лодежь смеется; но все, отъезжая домой, говорят: «Ah, que c est amusent»  (Ах, как это забавно (фр)), хотя едва ли половина это думает.

Валериан и графиня, конечно, были в сей половине, потому что возвратились с катанья очень довольны — прогулкой и друг другом, и холод, казалось, только возбудил обоих любовников к особенной нежности. Стрелинский избрал этот час к решительному открове­нию и, предуведомив Алину, что так как дело идет о благополучии их обоих на всю жизнь,— то он не хочет прибегать ни к каким околичностям, ни к каким сетям льстивой логики или цветам красноречия, дабы убедить или увлечь ее, но просто изложит свои намере­ния и просит только одного: чтоб она беспристраст­но обсудила их и откровенно сказала на то ответ свой.

—               Во-первых, милая Алина,— сказал он,— я решил­ся оставить службу для исполнения других обязан­ностей отечеству, которые надеюсь выполнить лучше, прямее и полезнее, нежели обязанности воина в мирное время.

Алина вздохнула и покинула кисточку темляка, которым играла она.

—               Но разве ты, друг мой, не можешь служить оте­честву по части гражданской или дипломатической? — произнесла она почти просительным голосом.

—       Я не довольно приготовлен, чтобы стать полезным как судья; службу в департаментах считаю механи­ческою, а быть дипломатом несовместно ни с моими склонностями, ни с моими правилами. Во-вторых, мыоставим столицу.

Алина молчала.

—               В-третьих,— тут Валериан развил перед нею по­дробный чертеж своих замыслов для устройства имения, для усовершенствования земледелия и заводов, для образования крестьян своих; показал, как благодетелен будет пример его для всего человечества и для окруж­ных помещиков в особенности. Но когда объявил, что все это требует неусыпного и безотлучного надзора, светлое чело Алины подернулось думою, и она опустила руку Валериана.

—               И это решительно? — спросила она печально.

—               Решительно. Подробности будут зависеть от воли Алины Александровны, но целое остается нерушимым. На краткое время мы будем приезжать в которую-нибудь из столиц, но только на краткое время.

—               Мои советы и мнения, следовательно, теперь бесполезны,— сказала Алина, несколько тронутая.

—               Но твое согласие необходимо к моему счастию, обожаемая Алина! С тобой каждая минута ознаменована будет для меня новым блаженством, как для всех окру­жающих нас — добрыми делами. Ты будешь ангелом красоты и доброты для меня и для всего, чем я владею. О! не разрушь рая, мною созданного, которым я так долго ласкал свое сердце... Милая, бесценная Алина, я жду приговора. В искреннем ответе твоем моя судьба; могу или нет назвать тебя моею?

—               Через три дни ты узнаешь мой решительный от­вет, Валериан, только дай мне слово не говорить со мной, не писать ко мне, не искать случаев со мною встретиться во все это время. Я хочу обдумать все на свободе, удаленная от влияния страстей.

—               Жестокая женщина! три дни — век для влюблен­ного!

—               Жестокий человек! деревня — вечность для жен­щины!

С этим словом Алина исчезла.

Понимаю! — сказал Стрелинский с горькою усмешкою, между тем как холодный пот проступал на его сердце,— и тихими стопами вышел из комнаты графини.

• Назад
• Вперед