Почти женский роман… - 116

Но Алексей несколько раз пытал высвободить свою десницу из веревок, что­бы обратиться с ответом прямо к лицу капитанскому; Иван поплевывал вдвое чаще.

Но в сущности англичане не злой народ, и если вычесть из них подозрительность, грубость, нестерпи­мую гордость и гордую нетерпимость всего иноземно­го, вы найдете, что они самые любезные люди в свете. Сердце англичанина — кокосовый орех: надо топором прорубиться до ядра, но зато внутри не свищ, как у француза, а сок освежительный. По внешности он дей­ствует сообразно со своими угнетательными, корыст­ными, колониальными законами; дома — по душев­ному уставу. Таков был и краснощекий, толстопузый капитан Турнип, командир куттера,— груб с лица, радушен с подбою. Раздраженный сопротивлением ничтожной русской раковинки, он грубо принял гостей своих; но когда дело кончилось удачно, когда все тюки и бочонки перепрыгнули через борт в трюм его, когда и сама верхняя часть карбаса изрублена была на дро­ва, а днище отправилось ко дну, когда он взглянул на бумаги Савелья, ограбивши прежде все дочиста,— это по-судейски, люблю молодца за обычай,— и объя­вил, что карбас был законный приз, улыбка разутю­жила сафьянное лицо его; нахмуренные брови разда­лись, расступились, и он, ласково ударив Савелья по плечу, бросил ему самое засмоленное из приветствий, расцветающих на палубе:

—            Heave a head, bfeary, and never ! (Подыми го­лову и ничего не бойся!) (Heaveahead— в морском значении почти то же, что у нас: по местам! смирно! — то есть будьте внимательны, слушайте. (Замечание принадлежит автору))

Савелий, по народному выражению, лихо насоба­чился говорить по-английски. Савелий был сердит, а потому без раздумья просунул ответ сквозь зубы на это ободрение английской работы;

—            Бог тебя прокляни, морская собака, и пусть бу­дет черт твоим флагманом! Не бойся? Да чего мне теперь бояться, когда ты ограбил меня до души.

—            Nevermind! (Забудь это!) — возразил с улыб­кою Турнип.

Мысль о добыче отбила прочь досаду за брань.

—            Скорее черт забудет взять твою душу, чем я забуду счастье, которое ты у меня отнял!

—            Ах ты, неблагодарное двуногое! Разве не пода­рил я вам жизни и бочонка с квасом, с этим некре­щеным напитком, без которого ни один русский не может существовать? Разве я этого не сделал?  Watch, boy, did I not?

—            Ты мне жизнь и квас сделал хуже уксусу. Не потчуй меня такою обглоданною жизнию. Я не соба­ка, чтобы прыгать на цепи и лизать плеть твою. Утопил ты мой карбас, утопи же и меня.

—       Если утопить тебя в море, оно сделает из тебя солонину рыбам: тебя жаль! Если б утопить тебя в вод­ке, она превратится в настойку глупости: водки жаль! Ты, приятель, лихой моряк, когда пускаешься по морю в табакерке: я не могу запретить себе уважать такую отвагу. Ну, скажи, за что ты сердишься? Будь ты силь­нее меня, ты сделал бы то же со мною, что я с то­бой! Не лучше ли будет прохладить твою горячку, вы­ливши на тебя ведро холодной воды, и утопить твое горе, вливши в тебя стакана два рому?

Хмель — чудесная смазка для удовольствия и горя: он так же плотно лепит к сердцу расписанный изра­зец первого, как зубристый булыжник второго. Саве­лий долго отнекивался пить, отталкивал приветно под­летающий к губам его стакан с жидким забвением; наконец глотнул, морщась; еще и еще разик, и вот, с каждым глотком, горе его таяло, как сахар в пунше, и наконец он подумал: «Покуда сам жив, счастье не умерло!» И он весело взглянул на божий свет, будто выбирая, с которого края начать его. Он отломил каж­дому из своих товарищей по кусочку собственной бод­рости и протянул к капитану руку.

—            Так бы давно! — сказал тот.— Будьте смирны да работайте, так на нас жаловаться не станете. Даст бог, русские подымутся с нами заодно против этого разбойника, Бонапарта, и тогда вы опять увидитесь с своей родиной. Она хоть и ледяная, а все до тех пор не растает!..

«А Катерина Петровна? — подумал Савелий со вздохом.— Женщины тают скорее снегу».

Капитан окунул свои руки в карманы и пустился ходить по палубе. Может быть, и он думал о своей Фанни.

Капитан этот служил сперва на ост-индских кораб­лях — на индейцах, Indianen, как выражаются англи­чане. Потом состоял он на полужалованье; потом ему отказали и в этом за долгую неявку. Он, изволите видеть, рассудил, что лучше есть пряности и сладости, чем перевозить их с берегов Ганга, и женился. Тут он узнал, однако ж, что вся сладость супружеского чина состоит в картофеле и куске говядины. Это так его тронуло, что он с горя потолстел, а для рассея­ния и барышей пустился в торговлю. Коварная сти­хия, то есть море, а нежена его, однако ж, не сма­нила бы его самого с берега, если б несчастным слу­чаем часть его имущества в товарах не попалась в руки французскому каперу. С этой минуты он от соб­ственного лица объявил войну Наполеону и, движим любовью к отечеству и к своему карману, решился воз­наградить убыток тем же путем, каким он пришел к нему. Оснастил он небольшое одномачтовое судно, на­нял экипаж, купил себе четыре пушчонки,— ведь в Англии они продаются на толкучем рынке, и подчас вы можете купить целую батарею у носячего,— испро­сил у правительства билет на представление войны в миньятюре и пустился пенить море. Ему удалось в Канаде захватить какой-то бот с контрабандою да несколько несчастных рыбачьих лодок. Это его произвело в собственном мнении в герои красно­го флага, и он, заслышав, что снаряжается неболь­шая эскадра в Ледовитое море для поисков над шве­дами и русскими, решился идти вслед за нею, как чакалка за тигром. Он расчел, что шведские кито­ловы и русские мещане ему по силам более, чем французские корсары, и что, врасплох нападая, ско­рей можно поживиться добычей. Он снялся с яко­ря и обогнул Норвегию вместе с королевскою флоти- лиею.

Разрыв России с Англиею в угоду Наполеону хотя и не был искренним с обеих сторон, однако ж все моря, которые считают англичане своими столбовыми и проселочными дорогами, hight-waysandby-ways, были замкнуты для нас живою цепью кораблей. Крейсеры их шныхарили в Балтийском море и в 1811 году показа­лись в Белом море, с набожным намерением разгра­бить Соловецкий монастырь. Сведав, однако, что там усилены гарнизон и артиллерия, они не посмели на приступ и возвратились. Один только бриг проник до самой Колы, однако ж спешил улизнуть оттуда с не­большою добычею за добра ума, когда был застигнут бурею, разлучен со своим флагманом и наткнулся на карбас Савелья. Теперь он правил бег свой восвояси, и уже три дни протекло со дня пленения карбаса. В эти три дни капитан Турнип обжился с новобранцами своими. Капитан Турнип был неплохой моряк по зна­нию моря, но очень плохой по своей лености. Жена­тая жизнь избаловала его: неохотно расставался он с застольем и постелью. Крутой пудинг и мягкая по­душка были для него, разумеется, с примесью мадеры и грога, первым блаженством мира: он не мог вообра­зить идолов иначе как в виде соусника, бутылки или пуховика. Вследствие сего он гораздо более любил про­водить время в уютной каюте своей, чем на палубе. Что же делать, милостивые государи! Он привык к домовитой к порядочной жизни: он был человек же­натый.

• Назад
• Вперед