Почти женский роман… - 114

Светало.

Аргонавты наши из несомненной смерти попали в смертельное сомнение, и хотя при этой верной оказии убедились они, что выражение любовников и подсудимых, будто сомнение хуже смерти, не совсем справедливо, однако ж положение их было вовсе не завидное. Карты нет, компаса не бывало. Да и на кой черт перед ними раскладывать карту, когда нет уменья разбирать ее? Один русский шкипер-мореплаватель на вопрос: «Разве у вас нет карт?» — с простодушием отвечал: «Были, батюшка, и золотообрезные, да ребята расхлестали, в носки играю­чи!» Компас — иное дело; Савелий знал, как с ним посо­ветоваться: да та беда, что в свадебных попыхах забыл его дома! Как быть? Ветер вчерась гонял их то вправо, то влево, вертелся, как бес перед заутреней, и перетасовал все румбы и умы наших пловцов в такой баламут, что сам Бюффон со своею теориею ветров проиграл бы свое красноречие. Не мог придумать Савелий, на нос или на затылок должно надеть север. И солнце, по его мнению, то входило в левое ухо, а закатывалось из правого, то в правое, и садилось в левом. Куда же поворотить? Где искать Соловецкого? Утро раскрывалось как цветок, зато уж туман клубился — хоть на хлеб намазывай! Вот потянул ветерочек слева; но он был неверен, как светская женщина, колебался туда и сюда, как нынешняя литера­тура, и чуть бороздил воду, будто на цыпочках бегая вкруг судна, чтоб не разбудить мореходцев.

Савелий держал совет с дядей Яковом.

—            Соловки близко впереди,— говорил Алексей.— Вихорь гнал нас в тыл, и мы бежали, как заяц от бер­кута.

—            Соловки у нас далеко в правой руке,— утверждал дядя Яков.— Шквал зашел справа и занес карбас, как сокола, на запад.

—            А может статься, и правда! — молвил Савелий.— Откуда ж теперь подул ветер?

—            Вестимо, с севера! Днем жарко, днем дует ветер с берега; ночью свежо, ночью он ворочается домой.

—            Да теперь уж день, и назло тебе прошлую ночь ветер бежал с берега, словно из острога с цепи со­рвался.

—            Буря — особь статья, Савелий Никитич! На земле- то целую неделю пекло да жарило так, что и ночь не в ночь была; вот тепло без очереди и валилось в море, а теперь земля искупалася, попростыла; теперь непременно потянет холодок на берег, оттого что холодок сильнее тепла стал.

Дядя Яков говорил правду. Он не читал, отчего про­исходят ветры в атмосфере, не имел понятия о разреже­нии воздуха электричеством бурь или по разновесию га­зов, но он имел здравый ум и опытность. Савелий убедил­ся. Решили, как изъясняются наши доморощенные море­ходы, побрасовать, то есть поворотить паруса, и держать на восток. Вьюн зашипел за рулем; карбас поплыл в полветра. Однозвучное плесканье волн и утомление ми­нувшей ночи клонили ко сну мореплавателей. Один Са­велий не смел предаться утреннему сладкому сну: он был хозяин судна, он был король этого государства, сбитого деревянными гвоздями. Для блага своего и охраны других он не спал: зато грезил наяву. На ткани паруса и ткани тумана проходили, плясали, мелькали яркие об­разы, будто по месяцу волшебного фонаря. Ему виде­лось, как русая коса Катерины Петровны разделяется на две половины, и дважды обвивает чело ее, и скрывает­ся под гарнитуровый платочек с золотой каймою. Виде­лись ему и раздернутые ситцевые занавесы брачной кро­вати и смятая пуховая подушка под розовою щечкою невесты; виделись ему друзья и приятели,— пируют уж у него на крестинах. Вот забота, как назвать первого сына, кого позвать в кумовья первой внучке. Одним сло­вом, около него резвилась уж целая толпа его нисходя­щих потомков, и он глядел на них нежно и любовно, как иной сочинитель на свое литературное потомство — мал мала меньше, запеленанное в телячью кожу с золо­тым обрезом, которое, мечтает он, грядущие веки бу­дут нянчить наподхват. Он грезил уж о внучатах, гово­рю я, забыв, что под ним голодная пучина, забыв, что корабль не более как дерево, матросы не более как люди и что «есть земные крысы и водяные крысы», по словам Шекспирова жида Шейлока; а крысы съе­ли польского короля Попеля; так спустят ли они раз­ночинцу?

Сон и мечтания граждан карбаса прерваны были страшно и внезапно. Саженях в пятидесяти от них, на ветре, вспыхнула молния сквозь туман, и за громом выстрела ядро, свистя, перелетело через их головы. Все вскочили с мест: Иван с знаком удивления, в скобках зевка; Алексей с облизнем от недопитой во сне браги; дядя Яков с растрепанною бородою; капитан Савелий с предчувствием конечного разорения. У всех уши вырос­ли на вершок, у всех ужас вылился единогласным кри­ком: «Что это?!»

—            Не гром ли? — сказал, крестясь, Савелий.

—            Не звон ли глиняных соловецких колоколов? — молвил лукаво Алексей.

—            Я те задам такого благовесту с перезвоном, что у тебя до Касьянова дня в ушах будет звенеть! — крикнул дядя Яков.— Никитич! Лево на борт! Зевать нечего! Это англичане.

Целая стая годдемов зажужжала по дорожке, про­рванной в тумане ядром, и убедила наших в несомнен­ности слов Якова. Но желанье уйти от невидимого капера, пользуясь мглою, оперило их надеждою. Карбас кинулся по ветру, как утка, испуганная ружьем охотника. Но через минуту всякая вероятность избавления исчез­ла. Туман, испаряясь, становясь прозрачным, оказал по­гоню за кормою. Английский куттер, взрывая волны и пары, катился вслед бегущих. Огромный гик, отброшен­ный на ветер, выходя из туманов, казалось, хватал их; тень треугольного паруса будто вонзалась в корму: она обдала холодом сердце русских. Жестяная труба загремела: «Воаt— аhоо! Strikeуоиг соlоur (бот! сдайся)».

• Назад
• Вперед