Почти женский роман… - 28

—               Все это правда — только до тебя, дядя, не до­едешь околицами: помнишь ли ты Вариньку Васильчикову — ту самую девушку, лет четырнадцати, на кото­рую не раз любовались мы в царских сенях, когда тетка ее, княгиня Татева, приезжала на поклон к Марине?

—               Кажется, припоминаю... мы, впрочем, глазели тогда на всех пригоженьких, рады, что по новому обы­чаю они стали ездить во дворец без фаты... ну да что же из этого?..

—               То, что у меня сердце памятливее твоих глаз. Ты знаешь, что, сдружась с поляками, я был при­нят хорошо даже у царицы, а старуха княгиня, не помня души в своей племяннице, везде таскала ее с собою. Это дало мне случай познакомиться с ней покороче,— словом сказать, девушка мне крепко погля­нулась. Вот настала и суматоха, и мы давай рассчи­тываться за хлеб, за соль с гостями незваными, давай резаться с прежними друзьями. Я был сперва под знаменами героя Шуйского-Скопина на севере, а потом, когда он умер, когда семибоярщина сверзила царя Василия, то с разными налетами, не сходя с поля, дрался я то с самозванцами, то с запорожцами, то с по­ляками, перелетал из места в место, и, разумеется, мне некогда было думать о невесте. Когда справили мы под рукою Пожарского знатные проводы Жолкевскому — и победителями вошли в Москву,— грусть меня взяла пуще прежнего: днем и ночью все она перед глазами; я ходил, будто потерял что драгоценное,— и что ж узнаю? Княгиня Татева умерла, а мать, сказали мне, увезла Вариньку в псковские свои вотчины. В это время пришла моя челобитная об увольнении; трехлетняя разлука меня истомила — я решился. Прошусь на твое место осадным стрелецким головою в Опочку и, назна­ченный, скачу сюда сломя голову...

—               Чтобы найти свой клад похищенным! Дворянка Варвара Васильчикова два года как увезена литовцами.

—  Увезена! — вскричал князь Серебряный, пылая гневом,— увезена! И ты, военный начальник здесь, не заставил возвратить добычи, не искал, не отбил ее? Русскую дворянку выкрали из-под твоих пушек, и ты говоришь о том, как о продажной курице! Между тем, если бы у тебя отбили бочонок с фряжским вином, ты бы весь край поднял на царя. Это непростительная беспечность, это стыд русскому!

—               Все ли ты кончил? — хладнокровно сказал Агарев, расправляя усы свои и барабаня пальцами в донышко опрокинутой стопы.

—               Я бы не кончил до Воздвиженья, когда бы упреки мои могли быть так же черны, как твоя леность!

—               И если б слова помогали чему-нибудь. Садись и выслушай терпеливо. Вотчина Васильчиковых лежит под Изборском. Приезд в нее богатой барыни из Москвы скоро стал известен всем окольным разбой­никам, но многолюдная дворня пугала их. Наконец, два года тому назад, предместник мой был убит в стычке с немцами, и пан Жегота, шляхта, вахмистр панцерников, недалеко за Великою живущий, восполь­зовался безначалием, вкрался ночью далеко в наши границы и с шайкою своею напал на дом Васильчи­ковых, разграбил его, перебил людей и пять девушек, в том числе и боярскую дочь, увез с собою. Что я за ними не гнался, это очень естественно — меня еще тогда здесь не было, а впоследствии и без того было дела довольно.

—               Но что же думали ее родные, кровные? Они могли бы ее выкупить золотом, если не железом?

—               Вестимо так, да дядюшка ее, князь Татев, опекун ее брата, прижался да и знать ничего не хочет, а мать вскоре умерла с печали. За сироту некому вступиться.

—               Подлые души! Но где же томится пленница?

—               Никто наверно не знает. Говорили, что бездель­ник, который увез ее, держит ее взаперти. Впрочем, подобные случаи здесь не редкость, так молва пере­пала, и Варвара как в воду канула!

—               Хотя бы на дно моря — я и там отыщу эту жемчужину. Разбойник Жегота близко живет, гово­ришь ты?

—       Верст пятнадцать отсюда; это преотчаянная башка, он уже не раз угонял наши стада из-под самых стен замка, и хоть мы не оставались в долгу, но увертли­вая шельма, до сих пор не попался в петлю, которую поклялся я ему пожаловать.

—               Вот тебе рука моя, что этому коршуну не летать больше на воле. Трубач, тревогу!..

Что ты хочешь делать, князь Степан? — вскричал изумленный Агарев, между тем как трубные перекаты раздавались в окрестности и стрельцы опрометью кида­лись к коням, уздали их, зажигали фитили; все мигом было готово: и дворня, и охота, и дружина стрелецкая. Князь молчал, но очи его сверкали, ноздри вздува­лись, и рука нетерпеливо сжимала рукоять кинжала.

—               Что ты хочешь делать? — повторил Агарев.

—               Заплатить наездом за наезды. Пусть знают эти панцерники, что новый голова не даст им солить впрок русских баранов, не только что торговать кра­савицами.

—               Вспомни, князь, что ты сам привез царское по­веление — не зачинать бою без нападения, чтобы не помешать переговорам о мире.

—               Мир заключают не с разбойниками.

—               Но ты вторгаешься в польскую землю.

—               Земля божия — и русские не отказались еще от края, который в старину принадлежал им.

—               Не лучше ли подождать: нам велено подать спис­ки захваченных в плен, и, верно, их вытребуют от Речи Посполитой.

—               Знаю я, как слушают паны своего короля и се­ната. Как бы не стал я перебирать день за днем, словно четки,— или отражать копья перьями! Князь Серебря­ный булатом добудет правды!

—               Либо рухнет в опалу. Подумай, князь.

—               Боярин Наум Петрович,— я не зову с собою робких... Ты сдал мне начальство — теперь не твоя, моя голова в ответе...

—               Никто не отнимает у тебя ни воли, ни власти, князь Степан, и ты обижаешь меня, старого своего друга, думая, что я удерживаю из трусости. Когда ты решился, я не отстану от тебя — пускай вправду околь­ничие разбирают, что право, что неправо,— наше дело руби — да и только. Я докажу тебе, что мои стрель­цы — удальцы на эту работу: я не давал ржаветь их клинкам.

Друзья обнялись. Князь послал гонца к старшему сотнику с наказом принять начальство. Из охотников выбрали только молодцев и хорошо вооруженных — прочих отослали домой. Надели кольчуги, шлемы.

—               На коней! — закричал князь Серебряный,— то­варищи,— на Литву!

С этим словом он сжал коленами коня своего и первый спрыгнул в Великую. Стрельцы съезжали в раз­ных местах, и радостные восклицания: «на Литву, на Литву!» далеко раздавались по лесистым берегам реки пустынной. Солнце садилось.

• Назад
• Вперед