Почти женский роман… - 84

—            Бесценная девушка... не знаешь ты — да и сам я не умею высказать, какое блаженство мне быть с тобою, какое мученье быть в разлуке,— не видеть тебя.

То-то и есть, Аммалат,— она крепко скучает, чтоне может наглядеться на ненаглядного; говорит: «Не­ужели он не может приехать хоть на денек, хоть на часок, хоть на минуточку!»

—            Взглянуть на нее и потом умереть готов бы я!

—            Эй, жить захочется, когда на нее взглянешь! Присмирела она против прежнего, а все еще такой живчик, что взглянет, так кровь заиграет!

—            Рассказал ли ты ей, почему нельзя мне выпол­нить ее воли и своего страстного желания?

—            Насказал таких небылиц, что ты бы подумал, будто я стихотворец персидского шаха. Расплакалась Селтанета, словно горный ключ после дождя. Рюмит, да и всё тут.

—            Зачем же приводить ее в отчаяние! Нельзя те­перь — не значит еще: навек невозможно. Знаешь жен­ское сердце, Сафир-Али: конец надежде — для них конец любви!

—            Сеешь слова на ветер, джаным (душа моя). На­дежда у влюбленных бесконечный клубок. С холодной кровью и глазам не верится, а полюбишь, так и чудесам станешь веровать. Я думаю, Селтанета надеялась бы, что ты из гроба прискачешь к ней, не то что из Дер­бента.

—            Чем лучше гроба для меня этот Дербент? Не тем ли, что сердце чувствует истление и не может из­бежать его. Здесь один труп мой — душа далеко, да­леко!

—            Кажется, и ум у тебя нередко изволит гулять невесть где, любезный Аммалат! Чем тебе не житье у Верховского — волен и доволен: любим, как брат меньшой, лелеем, словно невеста. Пусть так: мила твоя Селтанета — да ведь и Верховских немного. Раз­но нельзя принести в жертву дружбе хоть частичку любви?

—            Разве я этого не делаю, Сафир-Али? Но, если б ты знал, чего мне это стоит; все равно если б я рвал на клочки сердце свое. Дружба прекрасное дело, но она не заменит любви. 

—            По крайней мере, она может утешить ее, может быть, помочь ей. Говорил ли ты об этом с полковни­ком?

Никак не решусь. Слова замирают на губах, когда вздумаю завести речь о любви моей. Он так рас­судителен, что мне совестно скучать ему своим безу­мием; он так добр, что я не смею употребить во злоего терпения. Правду молвить, он своею откровеннос- тию вызывает, ободряет мою. Вообрази себе, что он влюблен от самого младенчества в женщину, с которою вырос, и верно бы женился на ней, если б по ошибке его не поставили в списке убитых во время войны с Фиренгами. Невеста его поплакала — и, разумеется, ее выдали замуж. Вот он летит на родину — и находит свою милую — женою другого. Что ж бы ты думал, что бы я сделал в таком случае — вонзил кинжал в грудь похитителя сокровища... увез бы ее на край света, чтобы хоть час, хоть миг повладеть ею!., или хоть в мести насладиться за отнятое счастие! — ничего не бывало. Он узнал, что соперник его предобрый и пре- достойный человек. Он имел хладнокровие подружиться с ним, имел терпенье быть часто с прежнею невестою и ни словом, ни делом не изменить новому другу со старою подругою!

—            Редкий человек, если это не сказка,— мол­вил Сафир-Али с чувством, бросив повода,— твердый друг!

—            Зато какой ледяной любовник! Этого мало. Чтоб избавить от толков обоих супругов, он уехал сюда на службу. Недавно, к счастию ли, к несчастию ли его,— умер его приятель-соперник... и что ж? Ты думаешь, он бросился скакать в Россию? Нет, служба удержала его. Главнокомандующий сказал ему несколько слов, уверил, что он необходим здесь еще на год, и он остал­ся, питая любовь свою бумагою. Может ли такой чело­век, со всей своей добротою, понять страсть мою! При­том — между нами столько разницы в летах, в поня­тиях! Он убивает меня своим недоступным достоин­ством; и все это холодит мою дружбу, вяжет искрен­ность.

—            Ты большой чудак, Аммалат: за то не любишь Верховского, что он всех более достоин любви и откровенности!

—            Кто сказал тебе, что я не люблю его!.. Мне не любить его, моего воспитателя, моего благодетеля? Да и могу ли кого-нибудь не любить с тех пор, как люблю Селтанету? Я люблю весь свет, всех людей!

—            Не помногу же достанется на брата! — сказал Сафир-Али.

—            Стало бы ее не только напоить, но утопить весь мир,— возразил, улыбаясь, Аммалат.

Ага! Вот что значит видеть красавиц без покрывала! — и потом ничего не видеть, кроме покрывал и бровей. Видно, тебе, как урмийскому соловью (Урмийская долина есть сад печальной, каменистой Персии. Весною это царство роз, осенью — винограда. (Замечание принадлежит автору)),надобна для песен клетка.

Так, разговаривая, друзья скрылись в чаще леса.

• Назад
• Вперед