Почти женский роман… - 66
- Опубликовано: 28.02.2024, 20:50
- Просмотров: 41115
Содержание материала
— Селам алейкюм,— сказал он, преграждая путь на едва пробитую в скале стезю и выправляя оружие.
Передовой всадник поднял бурку на лицо, так что лишь одни нахмуренные брови его остались видимы.
— Алейкюм селам,— отвечал он, взводя курок ружья и укрепляясь в стременах.
— Дай бог доброго пути,— молвил Нефтали, повторяя обыкновенный привет встречи и между тем готовясь при первом неприязненном движении застрелить незнакомца.
— Дай тебе бог ума, чтобы не мешать путникам! — возразил нетерпеливо противник.— Чего ты хочешь от нас, кунак?
— Предлагаю покой и братскую трапезу вам; ячмень и стойло — коням вашим. Порог мой искони цветет гостеприимством. Благодаренье путников множит стада и закаляет оружие доброго хозяина... не кладите же клейма упрека на всё наше селение, чтоб не сказали: они видели путников в полдневный жар и не освежили их, не угостили их!
— Благодарим за участие, приятель. Мы не привыкли на своре ходить в гости... да и быстрота для нас нужнее покоя.
— Вы едете навстречу погибели, не взявши провожатого.
— Провожатого! — воскликнул путник.— Да я знаю все туриные стежки на Кавказе, не только ваши конные проезды. Я бывал там, куда не ползали змеи, не взбирались тигры, не летали орлы ваши... Отсторонись, товарищ... на божьей дороге нет твоего порога; мне некогда точить с тобою вздор.
— Я не уступлю шагу, покуда не узнаю, кто ты и откудова.
— Дерзкий мальчишка — прочь с дороги... иль через миг твоя мать будет вымаливать у чакалов и ветров твои раздробленные кости! Благодари судьбу, Нефтали, что я водил хлеб-соль с отцом твоим и не раз о бок с ним пускал коня в сечу. Недостойный сын! Ты бродишь по дорогам и готов нападать на мирных путников — а тело отца твоего тлеет теперь на полях русских, и жены казаков продают на станичном базаре его оружие!! Нефтали, отец твой убит вчерась за Тереком — узнай меня!
Султан-Ахмет-хан! — вскричал чеченец, пораженный нечаянным, пронзающим взором хана и страшною вестию; голос его замер... он упал на гриву коня в тоске невыразимой.
— Да, я Султан-Ахмет-хан! Но врежь в память, Нефтали, что, если ты скажешь кому-нибудь: «Я видел Аварского хана», месть моя переживет поколения!
Странники проехали мимо. Хан безмолвствовал, погруженный, как видно, в неприятные воспоминания; Аммалат-бек (это был он) — в черные думы. У обоих платье носило следы недавнего боя; усы были опалены вспышками полки, и брызги чужой крови засохли на лицах. Но гордый взор первого вызывал, казалось, на бой судьбу и природу — мрачная улыбка досады, смешанная с презрением, сжимала уста. Напротив, истома была написана на бледном лице Аммалата. Он едва поводил полузакрытыми глазами, и порою стон вырывался от боли в раненой руке его: неровный ход татарского, непривычного к горным дорогам коня, еще более разбережал рану. Он первый прервал молчание.
— Почему ты отказался от предложения этих добрых людей? Заехали бы отдохнуть часочек, другой — и по росе помчались бы далее.
Ты думаешь — потому что ты чувствуешь, как юноша, любезный Аммалат. Привык ты повелевать своими татарами, как рабами, и полагаешь, что так же легко обходиться с вольными горцами! Рука судьбы отяготела над ними — мы разбиты и прогнаны, сотни храбрых горцев, твои и мои нукеры легли в битве с русскими — и показать чеченцам побежденное лицо Султан-Ахмет-хана, которое привыкли они видеть звездой победы — явиться посреди их беглецом, быть местником своего позора, принять нищенское угощение — может быть, слышать укоры за гибель мужей и сынов, увлеченных мною в дерзкий набег — значит навсегда потерять их доверие. Пройдет время: следы высохнут, жажда мести заменит тоску по убитым, и тогда снова увидят они Султан-Ахмета, пророка добыч и крови, тогда снова раздастся в этих горах призыв к бою, и снова поведу я летучие толпы мстителей в русские границы. Приди я теперь, и в пылу огорчения чеченцы не рассудят, что Аллах дает и отнимает победу... Они могут, пожалуй, обидеть меня дерзким словом — а мои обиды неискупимы, и личная месть может заградить широкую дорогу на русских. Зачем же накликать себе ссору с храбрым народом и сокрушать идола собственной славы, на который привыкли они глядеть с изумлением? Человек никогда не кажется обыкновеннее, как в бессилии, когда всякий безбоязненно может померить с ним плечо. Притом тебе нужен искусный лекарь, а нигде не найдешь ты лучшего, как у меня,— завтра мы будем дома; потерпи до тех пор!