Почти женский роман… - 36

Эти вести заставили князя повесить голову. Между тем беседа становилась шумнее и шумнее: молодые паны покинули свои места и, опершись на спинку стула, вполголоса говорили любезности своим дамам. Старики толковали о политике.

—               А что, пан Маевский, жалеют ли русские нашего королевича: ведь они сами звали его на престол? — спросил староста у князя Серебряного, покашливая.

—               Иногда люди желают неизвестного, но жалеть неизвестного невозможно,— отвечал князь скромно.

А кто виноват, что они отказались от польской династии? Сам король наш. Когда бы не позавидовал сыну, так русская корона не ушла бы у него в лес, как заяц,— сказал хозяин.

—               Сомневаюсь, чтобы русские потерпели над собой иноплеменного царя: татарское владычество увекове­чило в них ненависть ко всему, что не русское. Вла­дислава звали только несколько честолюбцев.

—               Просты же остальные бояре, право, просты: неужели не смыслят они, что чужеземного царя легче держать нашему брату в лапках?

—               Московский царь властвует не для одних магна­тов, а для всего народа; а народ хочет видеть в царе отца, и кровного, а не наемника чужеземца. Теперь всей землею они выбрали себе достойного государя.

—               И мы, кажется, выбираем королей не при свечах. Не так ли, пан староста? Однако пусть лукавый утопит в бочке венгерского мою душу, если Жигмунт не рвет наши Pacta conventaна завивку шведских своих усов. Но дай только дождаться первого сейма — у меня най­дется свой Зебржидовский — он грянет «непозволям», как вестовая пушка.

—               Вспоминают ли москали наших удальцов? — спросил Солтык.

Лицо князя вспыхнуло гневом, но он укротил это движение.

—               Поступки полков, бывших с Тушинским само­званцем, и наездники Лисовского были причиною силь­ной ненависти к нам,— отвечал он, потупив очи.

—               Какое нам дело, любят ли нас рыбы, когда мы их едим,— возразил старик Колонтай.— Ай, спасибо Ли­совскому!

—               Кстати о нем,— прибавил староста,— Лисовско­му велено опять собираться на Москву, и он прислал сюда Мациевского вербовать охотников, разумеется, таких удальцов, у которых negue res, negue spes bonum(ни добра, ни надежды). Завтра он будет в Режицу.

—               Мациевский! — воскликнул князь невольно, вспомня, что они хорошо знакомы друг другу и в доме, и в поле.

—               Он должен быть приятель панский,— сказал Лев Колонтай.— Вы оба служили под знаменем Жолкевского?

Князь отвечал склонением головы; он молчал, но зато сердце его говорило тем громче. «Безумец, безу­мец! — думал он,— не для того ли, чтобы побывать на свадьбе у врага и соперника, жертвуешь ты жизнию? Не ожидаешь ли ты любви от девушки, которая не дарит тебя даже воспоминанием? Беги, не ожидая новых уни­чижений и новых бед!»

Обед кончился, и женщины, подстрекаемые любо­пытством, окружили мнимого выходца из плена, а мо­жет быть, желали заманить в новый. Чтобы отплатить Варваре тою же монетою, он показывал, будто и не замечает ее. «Не ищи, и в тебе искать будут!» Правило очень верное, но только для особ, одаренных щедро от природы умом или красотою,— и, конечно, князь мог назваться одним из ее баловней. Польки очень были довольны его отрывистыми ответами, его дикою живостию. Кто понравится им, у того и самые недостатки им кажутся милыми, самые ошибки — остроумными. Впрочем, он довольно дорого платил за расположение к нему дам: они засыпали его расспросами, предложе­ниями и приглашениями.

—               Вы, верно, пан Маевский,— сказала одна черно­глазая дама,— выучились петь по-русски — спойте нам что-нибудь, у вас такой прекрасный голос: это должно быть очень любопытно...

—               Чему быть хорошему на холопском языке? — важно произнес пан староста, для которого язык его крестьян значил не более как мычанье быков.

—               На Руси почти то же говорят о польском язы­ке,— возразил князь,— хотя я ссылаюсь на моих прекрасных соотечественниц: он так мило звучит в слове «кохам», что его нельзя выговорить, не вздохнув­ши! Я уверен, однако же, что и перевод этого слова: «люблю тебя» — в устах русской красавицы для меня показался бы не менее сладостен и бла­гозвучен.

Он с жаром произнес последние слова, устремив в припадке нежности очи свои на Варвару, которая одна не приближалась к нему, одна не заводила с ним речи. Казалось, она вздрогнула, услышав слова родные, румя­нец разлился по челу, уста раскрылись, как будто для ответа,— она подняла длинные ресницы свои — и снова опустила их молча. Князь был вне себя от досады. Несмотря на это, он нехотя должен был взять много­струнную цитру, инструмент, уже знакомый ему по Москве, и так как он хорошо играл на гуслях, то в несколько переборов применился к ладам ее. Лев Колонтай взялся вторить ему на флейте, и после звучного аккорда князь Серебряный запел:

Что не ласточка, не касаточка

Вкруг тепла гнезда увивается,— и проч.

Очень мило, прекрасно! — Громкие рукоплеска­ния раздались кругом — но ему лестно было одобрение только одной особы — и этой особы уж не было в комнате.

• Назад
• Вперед