Почти женский роман… - 105

Все это, однако ж, не поразило, не образумило Аммалата, преисполненного одною мыслию. Он твердою поступью приблизился к хану и громко сказал ему:

—            Здравствуй, хан, я привез тебе подарок, от ко­торого бы оживился мертвец. Готовь свадьбу — вот мой выкуп за Селтанету! Вот голова Верховского!— С этим словом он бросил ее к ногам хана.

Знакомый голос пробудил на миг Султан-Ахмета от последнего сна; он поднялся с усилием, чтобы взглянуть на подарок, и трепет волной пробежал по его телу, когда он увидел мертвую голову.

—            Пускай съест свое сердце тот, кто потчует умираю­щего такой ужасною яствою,— произнес он едва внятно.— Мне надо помириться с врагами, а не... Ах, горю! дайте воды, воды... Зачем вы напоили меня горячею нефтью? Аммалат! я проклинаю тебя!..

Усилие истратило последние капли жизни в хане: он упал бездушным трупом на изголовье. Ханша с негодованием смотрела на кровавый, неуместный пода­рок Аммалата; но когда увидела она, что это уско­рило смерть ее мужа, вся тоска ее вспыхнула огнем гнева.

—            Посол ада,— вскричала она, сверкая взором.— Любуйся: вот твои подвиги! Если б не ты — муж мой не задумал бы подымать на русских Аварлу, и теперь здоров и покоен сидел бы дома — но для тебя объезжая узденей, он упал с крутизны и слег в постелю,— и ты, кровопийца, вместо того, чтоб утешить больного кроткими словами, чтобы молитвою и милостыней помирить его с Аллахом, принес, как людоеду, мертвую голову и чью голову?— твоего благодетеля, защитника и друга!

—            На то была воля хана,— угрюмо возразил Ам­малат.

Не клевещи на мертвого, не марай его памяти лиш­нею кровью!— воскликнула ханша.— Недовольный тем, что изменнически зарезал ты человека,— ты с его голо­вою приехал сватать дочь мою у смертного одра отца и ты надеялся получить награду от людей, заслужив месть от бога? Безбожник, бездушник! Нет, гробом предков и саб­лями сыновей клянусь: ты никогда не будешь зятем моим, знакомцем, гостем моим. Удались из моего дома, измен­ник! У меня есть сыновья, которых можешь ты зарезать, обнимая, у меня есть дочь, которую можешь ты зачаро­вать, отравить змеиными своими взорами. Ступай ски­таться в ущельях гор — учи тигров терзать друг друга и отбивай падаль у волков. Ступай — и ведай, что дверь моя не отворяется для братоубийцы!

Аммалат стоял, как опаленный молниею. Все, что роптала невнятно его совесть, высказано было ему вдруг, и так неожиданно, так жестоко! Он не знал, куда девать очи свои... Там лежала голова Верховского с обвинитель­ною кровью, там виделось укорительное чело хана с печатью мучительной кончины, там встречал он гроз­ные очи ханши... лишь плачущие очи Селтанеты ка­зались ему приветными звездочками сквозь дождевую тучу. К ней-то решился приблизиться он, робко произ­неся:

—            Селтанета! для тебя совершил я то, за что тебя теряю... Судьба хочет этого — да будет! Одно скажи мне: неужели и ты разлюбила меня? ужели и ты ненави­дишь!

Знакомый, милый голос проник ее сердце. Селтанета подняла свои ресницы, блистающие слезами, свои глаза, полные тоскою... но, увидев страшное, кровью забрызган­ное лицо Аммалата, закрыла опять их рукою. Она указала перстом на труп отца, на голову Верховского и твердо сказала:

—            Прощай, Аммалат! я жалею тебя, но не могу быть твоею.— Сказав слова сии, она пала без чувств на тело отца. Вся природная гордость вместе с кровью прилила к сердцу Аммалата. Дух его вспыхнул негодованием.

—            Так-то принимают меня здесь!— молвил он, бро­сая презрительный взгляд на обеих женщин.— Так-то исполняют здесь обеты! Я рад, что глаза мои прояснели. Я был слишком прост, когда ценил переходчивую любовь ветреной девушки, слишком терпелив, слушая бредни ста­рой женщины. Вижу, что с Султан-Ахмет-ханом умер­ли здесь честь и гостеприимство!

Он вышел гордо. Он дерзко заглядывал в глаза узде­ней, сжав рукоять кинжала, как будто вызывая их на бой. Все, однако ж, уступали ему дорогу — но, кажется, более избегая его, чем уважая; никто не приветствовал его ни словом, ни знаком. Он вышел на двор, кликнул нукеров своих, безмолвен сел в седло и тихими шагами поехал по пустым улицам Хунзаха.

С дороги в последний раз оглянулся он на ханский дом, чернеющий в высоте и мраке... между тем как решетчатые двери блистали огнями. Сердце его облилось кро­вью, оскорбленное самолюбие вонзило в него железные когти свои, а напрасное злодеяние и любовь, отныне пре­зренная, безнадежная, пролили отраву на раны. С тоскою, с гневом, с сожалением бросил он прощальный взор на гарам, в котором узнал и потерял все радо­сти земные.

—            И ты, и ты, Селтанета!— более не мог произнести он. Свинцовая гора лежала на груди... совесть его уже чувствовала страшную руку, на ней тяготеющую; минув­шее его ужасало... будущее приводило в трепет... Куда приклонит он свою оцененную голову? Какая земля упо­коит кости изгнанника? Не о любви, не о дружбе, не о счастии отныне будет его забота... но о скудной жизни, о скитальческом хлебе... Аммалат хотел плакать: глаза его горели... и, как богач, кипящий в огне, сердце его молило об одной капле, об одной слезинке: залить, уто­лить нестерпимую жажду... он силился плакать и не мог. Провидение отказало в этой отраде злодеям.

И куда скрылся убийца Верховского? Где влачил он жалкое свое бытие? Никто наверно не знал этого. По Дагестану ходили слухи, что он скитался между чеченцами и койсубулинцами, утратив красоту и здоровье и даже са­мую отвагу; но кто же мог сказать про то утвердительно? Мало-помалу запала и молва об Аммалате, хотя злодей­ская измена его до сих пор свежа на памяти русских и мусульман, обитателей Дагестана; до сих пор имя его никем не произносится без укора.

• Назад
• Вперед