Почти женский роман… - 86

Вчерась я выехал с Аммалатом прогуляться за го­род. Мы поднялись по ущелию в гору, на запад; далее и далее, выше и выше, мы незаметно очутились подле деревни Кемек, рядом с которою видна уже стена, защищавшая некогда Персию от набегов кочевых на­родов закавказских степей, часто громивших ее гра­ницы. Дербентская летопись (Дербент-наме) приписы­вает, но неверно, ее незапамятную постройку какому-то Исфендиару; вот начало молвы, передавшей сей труд Искендару, то есть Александру Великому, никогда в этих краях не бывавшему. Царь Нуширван открыл, возобновил ее; поселил при ней стражу. Не раз впоследствии была она поправляема и снова падала в прах, зарастала, как теперь, вековыми деревьями. Осталось поверье, будто стена эта от Каспия шла до Черного моря*, пересекая весь Кавказ, имея край­ними железными воротами Дербент, а средними Дарьял; но это более чем сомнительно вообще, хотя несомненно в частном.

* Я убежден, что Кавказские ворота древних, Железные ворота русских историков, находились не в Дербенте, а в Дарьяле (Дарюл — узкая дорога, теснина). Что восточные историки называли иногда Дербент Темир-капи, это не доказательство: они и двадцать дру­гих городов величали тем же именем; а ныне, вопреки рассказам иных, вторящих одно и то же путешественников, в целой Азии никто не знает Дербента под названием Железных ворот. Плиний описы­вает Дарьял очень подробно. Прокоп называет оный Каспийскими воротами, но, видимо, разумеет Дарьял, а не Дербент. И, наконец, хан половецкий, разбитый Мономахом, ушел в абазинскую землю за Железные ворота следс<твенно> за Дарьял, а не Дербент, ибо через сей последний нет средства пробраться в Абхазию. Грузинские летописи приписывают построение Дарьяльского замка Мирвану, царю своему; Прокоп отдает эту честь Александру, сыну Филиппа!(Замечание принадлежит автору))

Следы ее, видимые далеко в горах, прерываются только обрывами и ущелиями до военной дороги, но оттуда к Черному морю, ка­жется, по Мингрелии нет никаких признаков продол­жения.

Я с любопытством рассматривал эту огромную стену, укрепленную частыми башнями, дивясь величию древних даже в самых безумных прихотях деспотизма, величию, до которого достигнуть не дерзают и мыс- лию, не только исполнением, нынешние женоподобные властители Востока. Чудеса Вавилона, Меридово озе­ро, пирамиды Фараонов, бесконечная ограда Китая — и эта стена, проведенная в местах диких, безлюдных, по высям хребтов, по безднам ущелий,— свидетели железной, исполинской воли и необъятной власти прежних царей. Ни время, ни землетрясения не могли со­вершенно разрушить трудов тленного человека; и пята тысячелетий не совсем раздавила, не совсем втоптала в землю останки древности незапамятной. Места эти возбуждали во мне еще благоговейные думы... Я бродил по следам великого Петра... я воображал его, основа­теля, преобразователя юного царства, на сих развали­нах дряхлеющих царств Азии, из среды коих вырвал он Русь и мочной десницею вкатил в Европу. Какой огонь сверкал тогда в орлином взоре его, брошенном с выси Кавказа! Какие гениальные думы звездились в уме; какие святые чувства вздымали геройскую грудь. Великая судьба отечества развивалась перед его очами, вместе с горизонтом; в зеркале Каспия зрелась ему картина будущего благоденствия России, им посеянно­го, окропленного кровавым его потом. Не пустые за­воевания, но победа над варварством, но благо челове­чества были его целию. Дербент, Бака, Астрабат — вот звенья цепи, которою хотел он опутать Кавказ и связать торговлю Индии с русскою. Полубог Севера! Ты, которого создала природа, чтобы польстить гор­дости человека и привести в отчаяние недоступным величием,— твоя тень возникла передо мной, огромна и лучезарна, и водопад веков, казалось, рассыпался в пену у твоих стоп!*  Задумчив и безмолвен ехал я далее.

* Татары с уважением вспоминают Петра. Угловая комната, в которой жил он в ханском доме в крепости Дербента, сохранялась, как она была при нем. Русские все переделали: не пощадили даже окна, из которого любовался он морем. Петр оставил здесь майора Гуркула, родом венгерца, который усовершил виноделие,— теперь нет и Дербенте даже порядочного уксусу!

Кавказская стена одета с севера тесаными плита­ми, чисто и крепко на извести сложенными. Многие зубцы еще целы, но слабые семена, запавшие в трещи­ны, в спаи, раздирают камни корнями деревьев, из них произросших, и в союзе с дождями низвергают долу громады, и по развалинам всходят, будто на при­ступ, раины, дубы, гранаты. Орел невозмутимо вьет гнездо в башне когда-то полной воинами, и на очаге, внутри ее, холодном уже несколько веков, лежат све­жие кости диких коз, натасканные туда чакалами. Инде исчезал вовсе след развалин, и потом отрывки стены возникали снова из-под травы и леса. Так, про­ехав версты три вдоль, достигли мы до ворот и проехали на южную сторону, сквозь свод, подернутый мохом и заросший кустарником. Не успели мы сделать двадцать шагов, как вдруг за огромною и высокой башнею наткнулись на шестерых вооруженных горцев, по всем приметам принадлежащих к разбойничьим шайкам вольных табасаранцев. Они лежали в тени, близ пасущихся коней своих. Я обомлел. Я тогда толь­ко раздумал, как безрассудно поступил, заехав так да­леко от Дербента без конвоя. Скакать назад было не­возможно по кустам и каменьям. Драться с шестерыми удальцами было бы отчаянно; со всем тем я схватился за седельный пистолет; но Аммалат-бек, увидев, в чем дело, опередил меня, сказав тихо: «Не беритесь за оружие, или мы погибли».

• Назад
• Вперед