Почти женский роман… - 12

III

Вы клятву дали? Эта клятва

Лишь перелетным ветрам жатва.

В числе самых блистательных балов того года был данный князем О*** три дни после Рождества. Кареты, сверкая гранеными фонарями, как метеоры, влекомые четверками, неслись к рассвещенному подъезду, на котором несчастный швейцар, в павлиньем своем уборе, попрыгивал с ноги на ногу от русского мороза. Дамы выпархивали из карет и, сбросив перед зеркалом аван­залы черные обертки свои, являлись подобны майским бабочкам, блистаючи цветами радуги и блестками злата. Скользя, будто воздушные явления, по зеркальному паркету вслед за разряженными своими матушками и тетушками, как мило отвечали девицы легким склонени­ем головы на вежливые поклоны знакомых кавалеров и улыбкою — на значительные взоры своих приятель­ниц, между тем как на них наведены все лорнеты, все уста заняты их анализом, но, может быть, ни одно сердце не бьется истинною к ним привязанностию.

Все действия и явления, на которые обыкновенно делится классический бал высшего общества, приходили и проходили своей чередою.

Строгие взоры матушек, выученная любезность дочерей, самоуверенное пусто­словие щеголей во фраках и мундирах. Теснота в зале танцев, и не от танцующих, но от зрителей,— безмол­вие в комнате шахматов, ропот за столами виста и экар­те, за коими прошедшее столетие в лицах проигрывало важность свою, а нынешнее свою веселость; ловля вы­годных женихов и невест везде — вот что занимало три четверти общества, между тем как остальные были жертвою тайной зевоты,— «неутолимой никаким сном», как говорит Байрон. Забавнее всего было созерцать и следить охотников за браками (marriage-hunters) обоих полов. Рассеянно, небрежно, будто из милости подавая руку молодому офицеру, княжна NN прогуливалась в польском, едва слушая краем уха комплименты новичка; зато как быстро расцветало улыбкою лицо ее, когда подходил к ней адъютант с магическою буквою на эполетах; как приветливо протягивала она ему руку свою, будто говоря: «она ваша», поправляя другой длинные свои локоны и длинные свои перчатки, и досе­ле безмолвные уста ее изливали поток любезностей, подобно Самсонову фонтану в Петергофе, который брызжет только для важных посетителей.

Вот и забот­ливая физиономия Полины У***; она, кажется, только что покинула грифель, но не бросила своей выкладки вероятностей о производстве в чин того и того, ни оцен­ки знатности родства и силы протекции того и того-то, ибо протекция в нашем веке стоит наследства. Взор ее не замечает ничего, кроме густых эполетов, кроме звезд, которые блещут ей созвездием брака, и дипло­матических бакенбард, в которых фортуна свила себе гнездышко. У мужчин, имеющих за собой породу, или богатство, или чины, или перед собой виды и на­дежды,— те же затеи, подобные же выборы. По виду их скорее заключить можно, что они в биржевой, а не в бальной зале. «Эта девушка прелестна,— думает один,— но отец ее молод, бог знает, сколько проживет он лет и денег. Эта умна и образованна, дядя ее на важном месте, но, говорят, он колеблется,— тут надоб­но подумать, то есть подождать. Вот эта, правда, не очень красива и очень недалека, зато как одушевлена! чертовски одушевлена тремя тысячами душ, из которых ни одна не тает в ломбарде или двадцатилетнем банке, как большая часть наших приданых. Я невольник ее!» И вот наш искатель, подсев сперва к матушке ее, со вниманием слушает вздоры,— старая, но всегда удачная дипломатика; потом рассыпается в приветствиях дочери, танцуя, делает влюбленные глазки и облизывается, считая в мыслях ее червонцы.

Бал уже склонялся к концу, и многие из корифеев моды, зевая в гостиной на просторе, клялись, что он чрезвычайно весел, как вдруг шум и восклицания: мас­ки, маски! привлек всех беглецов в залу танцев. В самом деле, два блестящих кадриля, один в испанском, другой в венгерском костюмах, заслуживали внимание равно по богатству, по вкусу уборов и по стройности замаскированных. Обежав кругом залу, каждый из них бросил по загадке знакомым и незнакомым, возбуждая следом спор уверяющих, что это он или он. Хозяин, радуясь, что случай дал разнообразие его балу, пригла­сил замаскированных к танцам. Мазурка загремела, и венгерцы, попросив четырех дам сделать им честь укра­сить кадриль их, выиграли одобрение ото всех окружаю­щих ловкостию и развязностию движений, новостью и благородством фигур. Наконец послышалась одушевлен­ная, живая музыка французского кадриля, и одна из масок, принадлежавшая, казалось, к толпе тех, которые воображают, что они все сделали для общества, если надели на себя пышный костюм, маска, безмолвно до­селе стоявшая у стены, гордо завернувшись в бархатную, расшитую золотом эпанчу, вдруг сбросила с себя ее на пол и легкой стопой приблизилась к графине Звездич, окруженной вздыхателями.

—               Дозволит ли графиня незнакомцу иметь счастие танцевать с нею? — произнес испанец почтительно, при­жав к груди барет свой, украшенный перьями и брил­лиантами.

—  Очень охотно, прекрасная маска,— вставая, отве­чала графиня.— Новые знакомства нередко избавляют нас от скуки старых; и в этом отношении я уже вам обязана,— прибавила она, лукаво поглядывая на оставленную группу.— Впрочем, быть может, мы не совсем незнакомы друг другу?

—               Я здесь чужестранец, графиня. Да если б и не был им,— все нашелся бы в большом замешательстве, боясь попасть в категорию старого знакомства и не имея дарований оправдать нового.

Алина вздрогнула от звука голоса и какого-то нежно укорительного тона испанца.

—               Вы обвиняете меня слишком поспешно, распро­страняя на всех слова, сказанные шутя,— отвечала она,— но полноте скрытничать; мне кажется, я могу подсказать вам имя ваше,— продолжала она, стараясь заглянуть под полумаску.

—               Я не знал, что графиня в тысяче прелестей и добрых качеств имеет дар ясновидения... Я очень сомне­ваюсь, чтобы мое имя могло быть напечатано на золо­том листе месяца; но во всяком случае позвольте изба­вить вас от усталости произносить его,— я называюсь Дон Алонзо де Гверера е Молина е Фуэнтес е Риего е Колибрадос...

—               Довольно, слишком довольно имен в наказание моему любопытству, но слишком мало к его удовлетво­рению. Итак, Дон Алонзо, вы меня знаете?

—               Какой смертный может похвалиться, что он зна­ет женщину!

Танцы разлучили их, и им во все время не удалось сказать друг другу ничего, кроме самых обыкновенных вещей. Кадриль восхитил всех. Игроки бросили карты, домино и шахматы; все стеснилось в любопытный круг около танцующих, и отовсюду слышалось: «Аh, qu' ils sont charmants! Ah, comme c'est bean cal» ("Ах как они милы! Ах, как это красиво! (фр.)) Особенно графиня и кавалер ее казались созданными, чтобы возвысить искусство и красоту один другого. Победа осталась за ними — они пересияли все сопернические звезды,— и любопытство узнать испанца возросло во всех до высшей степени, но более всех в прелестной графине. Провожая ее на место, посреди ропота зави­сти, одобрения и приветов, испанец снова просил «ос­частливить» его на попурри,— и снова получил согла­сие. Попурри и котильон (которые сливаются ныне во­едино) — роковые танцы для незнакомых между собою.

• Назад
• Вперед