Почти женский роман… - 85

ГЛАВА VII

Отрывок из письма полковника Верховского к его невесте

Дербент. Апрель

Прилети ко мне, сердце моего сердца, милая Мария! полюбуйся на прелестную, вешнюю ночь Дагестана. Тих лежит подо мною Дербент, подобен черной полосе лавы, упавшей с Кавказа и в море застылой. Ветерок навевает мне благоухание цветущих миндальных де­ревьев, соловьи перекликаются в ущелье, сзади крепос­ти; все дышит жизнию и любовью, и стыдливая при­рода, полная сим чувством, как невеста, задернулась дымкой туманов. И как дивно разлилось их море над морем Каспийским! Нижнее колышется, как воро­неная кольчуга, верхнее ходит серебряной зыбью, оза­ренное полною луною, которая катится по небу, словно золотая чаша, и звезды блещут кругом нее, как раз­брызганные капли. Каждый миг отражение лучей луны в парах ночи изменяет картины, упреждая самое вооб­ражение, то изумляя чудесностию, то поражая новостию. Иногда кажется, будто видишь скалы дикого берега и об них в пену разбитый прибой... Валы катятся и битву, буруны крутятся, всплески летят высоко; но безмолвно, медленно опадает волнение, и серебряные пальмы возникают из лона потопа, ветер движет их стебли, играет их долгими листьями,— и вот они рас­пахнулись парусами корабля, скользящего по воздуш­ному океану! Видишь, как он качается: брызги дождят на грудь его, волны скользят вдоль ребер, и где он?.. где сам я?..

Не поверишь, бесценная, какое сладостно-грустное чувство наводит на меня шум и вид моря. С ним неразлучна во мне мысль о вечности, о бесконечности, о любви нашей. Видно, сама она безгранична, как веч­ность. Чувствую, душа моя будто разливается и объем- лет мир, подобно океану, светлыми волнами любви: она во мне и окрест меня, она единственное, великое, бессмертное во мне чувство. Искра его греет и озаряет меня в зиму горестей, в ночи сомнений. Тогда я так беззаветно люблю, так тепло верю и верую!!! Ты улы­баешься моей мечтательности, друг и подруга души моей! Ты изумляешься этому туманному наречию!., не вини меня. Дух мой, как жилец иного света, не может противостать призывному мерцанию месячного луча... отрясает могильный прах, разыгрывается и, как луч месяца, обрисовывает все предметы тускло, неопреде­ленно. Впрочем, ты знаешь, что к одной тебе пишу я все, что ни вспадет на стекло моего волшебного фона­ря — сердца, уверенный, что сердцем, а не привязчи­вым умом будешь ты разгадывать сказанное. Притом, в августе месяце счастливый жених твой будет лично пояснять все темные места в своих письмах. Не могу вздумать без восхищения о минуте встречи нашей!.. Я считаю песчинки часов, разлучающие нас, считаю версты, между нами лежащие. Итак, в половине июня ты будешь на Кавказских водах; итак, лишь одна ледя­ная цепь Кавказа останется между двумя пылкими сердцами... Как близко и как еще неизмеримо далеко будем мы друг от друга! О, сколько бы лет жизни отдал я, чтобы приблизить час свидания! Души наши обручены так давно... для чего ж разлучены доселе?..

Аммалат мой скрытен и недоверчив. Я не виню его. Я знаю, как трудно переломить привычки, всосанные с матерним молоком и с воздухом родины. Варварский деспотизм Персии, столь долго владевшей Адербиджа- ном, воспитал в кавказских татарах самые низкие страсти, ввелв честь самые презрительные происки. Да и могло ли быть иначе в правлении, основанном на размене крупного деспотизма на мелкий, где и самая справедливость суда поражает украдкою, где хищение есть преимущество власти?.. Делай со мною что хочешь, но позволь мне делать с нижними что я хочу,— вот азиатское управление, честолюбие и нравственность. От этого каждый, находясь между двумя врагами, при­выкал прятать свои мысли, как свои деньги. От этогокаждый старался лукавить перед сильным, чтобы до­быть через него силу, и перед богатым, чтобы выжать из него взятку угнетением или доносом. От этого здешний татарин не скажет слова, не ступит шага даром, не подарит огурца без надежды получить за него отдарка. Грубый до дерзости с каждым, кто не облечен властию, он плашмя перед чином, перед пол­ным карманом. Горстями сыплет лесть, отдает вам дом, детей, душу свою,— для того чтобы словами уклонить от себя дело, и если делает услугу, то верно по расчету. В делах денежных (это самая слабая сто­рона татар) — червонец есть камень преткновения; трудно вообразить, до какой степени падки они до выгод. Армяне тысячу раз ниже их в характере, но едва ли они уступят им в продажности, в корыстолю­бии.. et c est tout dire (и этим все сказано). Мудрено ли же, что, с младен­чества видя такие примеры, Аммалат, хотя и сохранил в себе свойственное благородной крови отвращение ко всему низкому, но принял скрытность как необхо­димое оборонительное оружие противу явных злодеев своих и тайных недоброхотов? Священные узы родства почти не существуют для азиатца. У них сын раб своего отца; брат — его соперник. Нет доверия к ближ­нему, потому что нет верности ни в ком. Ревность к женам и подозрение — в подысках задушают брат­ство и дружество. Ребенок, воспитанный матерыо-невольницею, не знающий ласки отца и потом задушен­ный арабскою грамотою, скрывается в самом себе даже и от товарищей; с первых ногтей заботится только о себе. С первым пухом на бороде для него закрыты все двери и все сердца,— мужья смотрят на него искоса, женщины бегут, как от зверя, и первые, самые невин­ные движения его сердца, первый голос человечества, первое стремление природы — суть уже преступления перед изуверским магометанством. Он не смеет открыть их родному, доверить приятелю... он должен даже пла­кать тайно от других.

Все это говорю я, милая Мария, в извинение Аммалату: полтора года живет он у меня, и до сих пор не открылся мне, кого любит, хотя очень мог видеть, что не из пустого любопытства, а из душевного участия хотел я вызнать тайны его сердца. Наконец он расска­зал мне все, и вот как это случилось.

• Назад
• Вперед