Почти женский роман… - 35

—               Разумеется, нет,— отвечал пан Зембина, предпо­лагая, что в Польше найдется решительный человек для такого постного опыта.

—               Но выпейте же вы две бутылки в полчаса — вы, без сомнения, опьянеете. Следственно, одно время при­дает вину хмеля!

—               Se non e vero — ben trovato ( Если неправда, то складно (ит.).) ,— примолвил Солтык, небрежно крутя свои усы. Итальянский язык был тогда в моде между знатью, и ему хотелось выказать знанье дворянских обычаев.

—Experto credite (верьте опытности),— возразил Колонтай,— даже глядя долго на иные глаза, можно прийти в упоение!]

—               Браво, браво, сынок! — вскричал хозяин, хохоча во все горло,— да я и не подозревал за тобой такой прыти. Своими нестрогими проповедями ты, пожалуй, отобьешь место у патера Голынского!

—               Я немного честолюбивее, батюшка: мечу в дам­ские духовники и желал бы начать эту обязанность с панны Барбары!

—               Пан Маевский! — возгласил хозяин,— прошу от­ведать с этого блюда, да вашмосц ничего не кушает, поглядывая на землячек,— надоедят, приятель, скоро надоедят, и как ни уверен сын, что время пьяно, а хоть час гляди на прекрасные глазки, все надо приба­вить кубок-другой, чтобы прийти в упоение. Право, не худо бы пану взять, как следует кушать родовитому шляхтичу, у пана Зембины — за живым зайцем он не мастер гоняться, зато жареный от него не уйдет!

Особенно, когда он подстрелен паном Станисла­вом,— отвечал весельчак Зембина, указывая на полную тарелку хозяина,— на одной ноге недалеко ускачешь.

—               Ха, ха, ха! Пани Старостина, прошу не отказы­ваться: лозанки-то хоть куда! Ясновельможный, или мое мартовское с гренками не нравится?

—               Настоящее стариковское молоко: как весна, серд­це греет.

—               За чем же дело стало — неужто помолодеть неохота? Ах, молодость наша, молодость, пан староста, вспомни-ка пирушки в Кракове.

—               То-то было времечко, не нынешнему чета!

—               Куда нынешнее!! Теперь не только сердце, да и солнце польское простыло. Гей, венгерского, старого венгерского, чтобы Стефана Батория помнило! (Нали­вает в большой серебряный кубок.) Да обновится ста­рожитная Польша! От пана до пана! (Передает кубок старосте.)

—               Да живет новая по-старинному! (Передает со­седу.)

 —     Да цветет польская слава!

—               Да вечно зеленеет свобода шляхетская!

Кубок шел кругом, и каждый возглашал заздравие, какое внушало ему чувство, ум или память. Другой круг посвящен был именным заздравиям, и, разумеется, при­сутствующие красавицы не были забыты. Приветы, один другого затейливее, нередко один другого нелепее. Когда дошла очередь до

Льва Колонтая — он наклонился, схватил с ножки Варвары черевик, несмот­ря на ее крик и сопротивление, налил в него вина — и, подняв, произнес:

—               Мое первое счастье сражаться за свободу оте­чества, а второе — терять свою собственную в плену прекрасных!.. Предлагаю здоровье русской розы — панны Барбары!

Долгое «браво» раздалось со стороны мужчин.

—               От пана до пана черевик красавицы! — воскли­цали они, хлопая в ладоши,— мы в войне только с русской силой, а не с русской красотою!

Сафьянный башмачок летел из рук в руки, дамы кусали губы и перешептывались, а застенчивая Варвара раскланивалась, не подымая глаз и пылая, как роза. Казалось, она просила пощады, а не торжества.

—               Нельзя ли прибавить к этому: здоровье пана ротмистра? — спросил хорунжий Солтык полушутя.

Это зависит не от меня,— отвечал тот строго, но со вздохом, поцеловав руку у девушки. Варвара не знала, куда деваться; две крупные слезы дрожали на ее ресницах, высоко вздымалась полная грудь. Я бы ска­зал, что она была еще прелестнее обыкновенного, если б это было возможно.

Не трудно угадать, в каком волнении находился тогда князь Серебряный — иглы текли у него по жилам, ревность душила сердце. Он говорил не думая, отвечал не внимая; ему казалось, он глотал пламя в вине, предлагаемом соперником; со всем тем он жадно прильнул устами к башмачку той, которую любил. Едва владея собою, он спросил у хорунжего:

—               Разве есть что-нибудь положенное между моло­дым Колонтаем и пленницею?

—               Наверно не знаю,— отвечал тот,— но, кажется, свадьбы не миновать. Старик любит сына до безумия, и что он захочет — то свято. Конечно, за ней нельзя ждать приданого, но она из старинных дворян русских, а главное, что Лев в нее врезался по уши, только ею и бредит во сне и наяву.

—               Любят ли его взаимно? — сказал князь, едва пе­реводя дыхание, между тем быстрые краски изменяли его лицо.

—               Прошу извинить, пан Яромир,— голова у нее не хрустальная, пан Маевский, и я не мог видеть ее мыс­лей. Впрочем, Лев молод, знатен, богат и — что должно бы поставить в заглавие — хорош собою. Какое жен­ское сердце не увлечется четверкою таких достоинств? Кроме этого, она обязана ему благодарностию: благо­даря Льву она живет здесь не хуже принца Максимилиана в плену у Замойского в Красном Ставе. Если б не он, не таково бы было ей житье и от самого старика, который ненавидит русских за то, что они были храбры, и от наших дам, которые не прощают красоты.

• Назад
• Вперед