Почти женский роман… - 59

Нежное воспоминание растопило ледяную кору тос­ки — и в три ручья брызнули слезы; она горько заплакала. Когда я очнулся, щеки мои были влажны.

—               Сестра,— сказал я ей наконец,— ты здесь не безопасна. Я честный человек — доверься мне: я прово­жу тебя, куда ты хочешь: к мечети ли предместия или в знакомый дом. Иначе наши могут обидеть тебя или свои оклеветать. Вели: я твой защитник!

Негодование изобразилось на лице ее; с величавой осанкою подняла она голову и с гордым взором указа­ла мне на небольшой кинжал, скрытый под парчовым ее архалуком.

—               Русский,— произнесла незнакомка,— скорей это лезвие, чем рука мужчины, коснется моей груди: я умею умереть... Я уж умерла для клеветы соседей, для мести родных. Пускай они все видят, все знают. Прежде с кровью не исторгли бы из меня тайны любви моей — теперь я рада всякому, везде говорить о ней... в этом моя гордость, мое утешение! У меня уж нечего отни­мать, мне уж нечего бояться. Бывало, и звезды ночи, не только злоба людей, не видали шагов моих к мило­му — тогда мне дорого и страшно было завтра. Теперь у меня нет завтра! Здесь ночь, здесь зимняя ночь!— про­молвила она, положив руку на чело, потом на серд­це...— Он унес в могилу свет из очей и теплоту из сердца — на его могиле хочу я умереть, чтобы в ней смешались прахи наши, а за ней наши души!

Она сделала рукой знак, чтоб я удалился, склонила колени и погрузилась в молитву. Напрасно я говорил ей, напрасно уговаривал: слух ее был далеко, и струи слез сверкали на лице, озаренном луною. Отдалясь шагов на сорок, я решился охранять ее до рассвета. Неодоли­мое чувство, может быть, еще нежнейшее участия, при­ковало меня к судьбе ее... «Несчастная,— думал я,— для того ли гордое чувство любви возвысило тебя над толпою одноземок, доступных только рабскому страху или презрительному корыстолюбию даже и в том, что они называют любовию; над толпой, не ведающей иных наслаждений, кроме чувственности, других занятий, кроме детского тщеславия,— чтобы оставить посреди их в пустыне? Для того ли упала завеса с твоего разума, чтобы ты ясней увидела бездну горя? Для того ли чистый пламень страсти утончил все твое существо, чтобы ты живее ощутила в сердце жало разлуки, разлуки вечной?! Какая подруга теперь поймет тебя, какая грубая забава утешит? Твой милый сорвал тебя, как цветок, с корня растительной жизни и на своих крыльях умчал в новую, прекрасную жизнь умственную — но стрела смер­ти пронзила его в поднебесье — и тебе не дышать более воздухом этого поднебесья,— не прирость снова к земле!»

Колокол главной караульни города прозвучал один­надцать часов ночи. Кругом все спало мертвым сном. Лишь изредка переклик стражи, да лай собак разда­вались в крепости и в стане. Опершись о надгробный обломок, я пробегал взорами горизонт, стесненный мра­ком и туманом. Сзади меня чернел город, и только над замком сверкали два луча — это были ружья часо­вых. Пары слоились, волновались по диким, обнажен­ным хребтам окрестных гор. То возникали они причуд­ливыми зданиями, то расходились серебряным лесом. «Не так ли,— думал я,— вьются ночные мечты око­ло сердца, обнаженного от зелени радости!» Но между гор одна высокая вершина не была облечена пе­леной тумана, и расщепленная молниями вершина сия во всей дикости возвышалась над морем па­ров... «Душа высокая — вот твоя участь: для тебя недо­ступны мечтательные надежды — не тебе земные уте­шения!»

Но кто там скачет по гробницам, извлекая из них молнию? Это осман. Белый конь его мчится, как оседланный вихрь, и полосатый плащ (чуха) клубится во мгле, подобно облаку... Рука моя невольно взвела курок пистолета, ибо ненависть турок ознаменовалась не од­ним тайным убийством. Но всадник вдруг осадил коня — привстал на стременах — страшно сверкают очи под белой его чалмою... окладистая черная борода объемлет бескровное лицо — он кого-то ищет, он нашел свою жертву. Снова конь взмахнул розовой гривою, и в три поскока он уже был на могиле русского, над которой на коленях молилась прекрасная незнакомка. Я видел, как взвился на дыбы конь всадника, видел, как сверкнула сабля, подобна рогу луны сквозь тучу,— слышал, как непонятное для меня проклятие огласило воздух,— и за ним краткий, но невыразимо пронзающий стон... Но все это свершилось в одно мгновение ока, и когда я кинулся туда,— красное покрывало было уже распростерто по земле. Завидев меня, злодей с свире­пою радостию устремил на меня бурного жеребца сво­его и с кликом: «Христиан тази!» (христианская собака)— взмахнул саблею. Он бы наверно изрубил и стоп­тал меня, если б пуля не встретила его на лету. Огнен­ный фонтан брызнул, и сабля врага, упав с высоты, звучно разлетелась натрое. Испуганный конь кинулся в сторону, но еще всадник держался на нем. Качаясь, по­мчался он вдаль, упав на гриву, и, когда бешеный бегун перепрянул через водовод, он исчез у меня из виду.

Волнуем предчувствием, поспешил я к незнакомке :— она уже не существовала! Сабельный удар рассек ей плечо до сердца, и только лицо ее не было облито кровию. Черные косы рассыпаны были по плите, которую обняла она руками. Припав на колена, я дол­го вглядывался в чело ее, леденеющее постепенно: страх не успел согнать с него грусти глубокой, и ус­та, казалось, разверсты были не стоном, а вздохом любви.

Я хотел обмануть себя, увериться, что румянец про­бивается порой сквозь снег бледности, что дыха­ние жизни колеблет щеки — нет... все прошло... все кончилось... душа ее проникла уже великую загадку, которую так страстно и так напрасно разгадывал я не­давно.

— Пожалеть или поздравить тебя, красавица?— сказал я, проникнут тихою горестию.— Как бы то ни было — если и не встретишь ты друга за дверью смерти — твои земные страдания кончились — по­койся!

Прощальный поцелуй мой сошел на холодное ее чело — и я задернул труп красным покрывалом.

На утро, с зарей, мы выступили обратно в границы России. Я мог догадываться, кто был любовник убитой красавицы; но кто была она, кто таков убийца, отец ли, брат ли, супруг ли ее,— не знаю. Все мои разведки остались бесплодными... Она и он для меня канули будто в воду — но воспоминание об ужасной картине еще горячо на сердце, и я до сих пор содрогаюсь, встречая красное покрывало.

• Назад
• Вперед