Почти женский роман… - 62

Ропот разлился в народе при появлении русских; женщины окольными тропинками потянулись в селе­ние, не упуская, однако ж, случая взглянуть украдкою на пришлецов. Мужчины, напротив, поглядывали на них искоса, через плечи, и стали сходиться кучками, разумеется, потолковать, каким бы средством отде­латься от постоя, от подвод и тому подобного. Мно­жество зевак и мальчишек окружили, однако, русских, отдыхающих на травке. Несколько кекхудов (старост) и чаушей (десятников), назначенных русским правительством, поспешили к капитану и, сняв шапки, после обычных приветов: Хош гяльды (милости просим) и яхшимусен, тазамусен сен-не-мамусен (как живешь-можешь), добрались и до неизбежного при встрече с азиатцами вопроса: «Что нового? На хабер?»

—               Нового у меня только то, что конь мой раско­вался, и оттого, бедняга, захромал,— отвечал им капитан довольно чисто по-татарски.— Да вот кстати и кузнец,— продолжал он, обращаясь к широкоплечему татарину, который опиливал уже копыто вновь подко­ванного Аммалатова бегуна.— Кунак, подкуй мне ко­ня!.. подковы есть готовые — стоит брякнуть молотком, и дело кончено в минуту!

Кузнец, у которого лицо загорело от горна и от солнца, угрюмо взглянул на капитана исподлобья, поправил широкий ус, падающий на давно не бритую бороду, которая бы щетинами своими сделала честь любому борову, подвинул на голове аракчин (ермолку) и хладнокровно продолжал укладывать в мешок свои орудия.

—               Понимаешь ли ты меня, волчье племя? — сказал капитан.

—               Очень понимаю! — отвечал кузнец,— тебе на­добно подковать свою лошадь...

—               И ты сам должен подковать ее,— отвечал капи­тан, заметя в татарине охоту шутить словами.

—               Сегодня праздник — я не стану работать.

—               Я заплачу тебе за труды что хочешь,— но знай, что волей и неволей ты у меня сделаешь, что я хочу.

—               Прежде всех наших идет воля Аллаха, а он не велел работать в джуму. Довольно грешим мы из выгоды и в простые дни... так в праздник не хочу я себе покупать за серебро уголья.

—               Да ведь ты работал же сейчас, упрямая башка! Разве не равны кони? Притом же мой настоящий мусульманин. Взгляни-ка тавро: кровный карабахский...

—               Кони все равны, да не ровны те, кто на них ездит. Аммалат-бек мой ага (господин).

—               То есть, если бы вздумал отнекиваться — он бы велел обрезать тебе уши; а для меня ты не хочешь работать в надежде, что я не смею сделать того же? Хорошо, приятель... я точно не обрежу тебе ушей, но знай и верь, что я в твою православную спину влеплю двести самых горячих нагаек, если ты не пе­рестанешь дурачиться... Слышал?

—               Слышал — и все-таки буду отвечать по-преж­нему: не кую — потому что я добрый мусульманин.

—               А я заставлю тебя ковать, потому что я добрый солдат. Когда ты работал для прихоти своего бека, ты будешь работать для необходимости русского офи­цера: без этого я не могу выступить. Ефрейторы, сюда!!

Между тем кружок любопытных около упрямого кузнеца расширялся, подобно кругу на воде от брошенного камня. В толпе иные уже ссорились за пе­редние места, не зная, что смотреть бегут они, и наконец раздалось: «Этого не надо, этому не бывать — сегодня праздник, сегодня грех работать!»

Некоторые смельчаки, надеясь на число, надвинули шапки на глаза и, держась за рукояти кинжалов, подле самого капитана стали кричать: «Не куй, Алекпер — не делай ему ничего... вот тебе новости! Что нам за пророки эти немытые русские!»

Капитан был отважен и знал очень коротко азиатцев.

—               Прочь, бездельники! — закричал он гневно, по­ложа руку на ручку пистолета,— молчать, или я первому, кто осмелится выпустить брань из-за зубов, за­печатаю рот свинцовою печатью!

Это увещание, подкрепленное штыками нескольких солдат, подействовало мгновенно — кто был поробче — давай бог ноги, кто посмелее — прикусил язык. Сам набожный кузнец, видя, что дело идет не на шутку, поглядел на все стороны, проворчал: «Неджелеим?» (что ж мне делать?), засучил рукава, вытащил из мешка клещи и молот и начал подковывать русскую лошадь, приговаривая сквозь зубы: «Валла-билла битмы эддым» (а это значит наравне с польским: дали буг, не позволям). Надобно знать, что все это проис­ходило за глазами Аммалата: он — едва завидел рус­ских — то, избегая неприятной для себя встречи, сел на новоподкованного коня и поскакал в дом свой, над Буйнаками стоящий.

Между тем как это происходило на одном конце ристалища, ко фронту отдыхающей роты подъехал всадник среднего роста, но атлетического сложения; он был в кольчуге, в шлеме, в полном боевом вооружении; за ним следом тянулось пять нукеров. По за­пыленной их одежде, по коням в поту и пене, виде­лось, что они совершили скорый и дальний переезд. Первый всадник, рассматривая солдат, тихим шагом проезжал вдоль составленных в козлы ружей — задел и опрокинул две пирамиды. Нукеры, следуя за госпо­дином, вместо того чтоб своротить в сторону,— дерзко топтали упавшее оружие. Часовой, который еще изда­ли кричал, чтоб они не приближались, схватил под уздцы коня панцерника, между тем как множество солдат, раздраженных таким презрением от мусульман, окружили поезд с бранью.

—               Стой, кто ты? — было восклицание и вместе вопрос часового.

Ты, видно, рекрут, когда не узнал Султан-Ахмет-хана Аварского (он был родной брат Гассан-хана Джемутайского, а сделался ханом Аварским, женясь на вдове хана, единственной его наследнице. (Замечание принадлежит автору))— хладнокровно отвечал панцерник, отрывая руку часового от поводьев.— Кажется, в прошлом году я задал русским в Башлах (Тогда отряд наш, состоявший из трех тысяч человек, окружен был шестьюдесятью тысячами горцев. Там был Уцмий Каракайдахский, аварцы, акушинцы, койсубулинцы и другие. Русские пробились ночью — и с уроном. (Замечание принадлежит автору)) по себе славную поминку. Переведи ему это,— сказал он одно­му из своих нукеров. Аварец повторил его слова по- русски довольно понятно.

—               Это Ахмет-хан, Ахмет-хан,— раздалось между солдатами.— Лови его, держите его! Тащите его на расплату за башлинское дело... бездельники в куски изрубили наших раненых!

—               Прочь, грубиян,— вскричал Султан-Ахмет-хан по-русски рядовому, который снова схватил коня за узду,— я русский генерал!

—               Русский изменник! — зашумело множество го­лосов.— Ведите его к капитану, потащим его в Дербент, к полковнику Верховскому!

• Назад
• Вперед