Почти женский роман… - 68

Уже путники наши были близки к селению Акох, лежащему за небольшой горой от Хунзаха. Невысокий гребень разделял их с этим селением — когда ружейный выстрел раздался в горах и, как зловещий знак, повто­рился отголоском утесов. Путники остановились в недоу­мении... перекаты постепенно затихли.

—               Это наши охотники,— сказал Султан-Ахмет-хан, отирая пот с лица. — Они не ждут меня и не чают встре­тить в таком положении. Много радостных, много и горе­стных слез принесу я в Хунзах!

Непритворная горесть изобразилась на грозном лице Ахмет-хана — все нежные и все злобные чувства так лег­ко играют душой азиатца!

Другой выстрел, однако ж, развлек его внимание - удар и удар еще... выстрелы отвечали выстрелам и, нако­нец, слились в жаркую перепалку.

—               Там русские, — вскричал Аммалат, выхватывая из ножен саблю — и сжал каблуками коня, как будто одним прыжком хотел перепрыгнуть за гребень,— но мгновен­ные силы его оставили, и клинок, звуча, покатился из опавшей руки. — Хан, — сказал он, ступая на землю, — спеши на помощь своим землякам — твое лицо будет для них дороже сотни воинов.

Хан не слышал слов его — он прислушивался к поле­ту пуль, как будто желая различить русских от аварских.

—               Ужели с легкостью коз заняли они и крылья у ор­лов Казбека — и откуда могли они пройти на наши не­приступные твердыни! — говорил он, весь склонясь над седлом, со вложенною в стремя ногою. — Прощай, Аммалат, — вскричал он наконец, послышав, как заго­релась сильней пальба. — Я еду погибнуть на разва­линах — разразясь, как перун, ударом!

В это время пуля, жужжа, упала к ногам его; он на­клонился, поднял ее, и лицо его просияло улыбкою. Спо­койно вынул он ногу из стремя и обратился к Аммалату.

Садись верхом, — сказал он ему, — скоро ты своими глазами разгадаешь эту загадку... У русских свинцовые пули — а это медная, аварская (не имея собственного свинца, аварцы большею частью стреляют медными пулями, ибо у них есть медные руды. (Замечание принадлежит автору)) моя милая землячка! Притом же она прилетела с южной стороны, откуда никак не могут прийти русские.

Они въехали на вершину гребня, и взорам их откры­лись две деревни, лежащие на двух противоположных краях глубокой рытвины — и из них-то производилась перестрелка. Жители, залегши за камнями, за оградами, палили друг в друга. Между ними беспрестанно бегали женщины с воплем и плачем, когда какой-нибудь удалец, приблизясь к самому краю пропасти, падал раненый. Они носили каменья и заботливо и бесстрашно под сви­стом пуль складывали перед ним род щита. Радостные крики раздавались на той или другой стороне, когда видели, что выносят из дела раненого противника. Печальные стоны оглашали воздух, когда падал кто- нибудь из родных или товарищей. Аммалат долго и с удивлением смотрел на битву эту, в которой было более грому, чем вреда. Наконец он обратил вопрошающий взор к хану.

— У нас это обыкновенная вещь, — отвечал тот, лю­буясь каждым удачным выстрелом. — Такие сшибки под­держивают между нами воинственный дух и боевой на­вык. У вас частные ссоры кончаются несколькими удара­ми кинжала — у нас они становятся общим делом целых селений, и самая безделица может дать к тому повод. Я чай, и теперь дерутся за какую-нибудь украденную корову, которую не хотели отдать. У нас не стыдно воровать в чужом селении — стыдно только быть уличе- ну в том. Полюбуйся на смелость наших женщин — пули, как мухи, жужжат, а им горя мало — достойные матери и жены богатырей!.. Конечно, в великий стыд вменится тому, кто ранит женщину,— да ведь за пулю нельзя поручиться. Острый глаз направляет ее — но слепая судьба несет в цель. Однако темнота льется с неба и разлучает минутных врагов. Поспешим к род­ным моим.

Одна привычка хана могла спасти наших путников от частых падений по крутому спуску к реке Узени. Аммалат почти ничего не видал перед собою... двойная завеса ночи и слабости задергивала его очи... голова его кружилась... будто сквозь сон взглянул он, поднявшись снова на вы­соту, на вороты дома ханского, на сторожевую башню и неверной ногой ступил он на землю среди двора, среди восклицаний нукеров и челядинцев — и едва перешагнул за решетчатый порог гарама, дух его занялся, смертная бледность бросила снег свой на лицо раненого, и юный бек, истощенный кровью, утомленный путем, голодом и душевною тоскою — без чувств упал на узорные ковры.

• Назад
• Вперед