Почти женский роман… - 88
- Опубликовано: 28.02.2024, 20:50
- Просмотров: 15492
Содержание материала
Аммалат побледнел, как смерть,— руки его дрожали, очи скрылись под бровями, когда пробегал он записку... прерывающимся голосом повторял он несвязные слова:
—«Не ест, не спит уже три ночи — бредит!., жизнь ее в опасности...— спасите!» Боже правды! а я здесь веселюсь, праздничаю, в то время как душа души моей готова покинуть землю и оставить меня тлеющим трупом. О, да падут на голову мою все ее болезни (Это самое нежное выражение татарских песен и самый обязательный привет женщине.(Замечание принадлежит автору)),да лягу я в гроб, если этим искупится ее здоровье! Милая, прелестная девушка — ты вянешь, роза Аварии — и на тебя простерла судьба свои железные когти!
— Полковник!— вскричал он наконец, схватив меня за руку,— исполните мою единственную, священную просьбу, позвольте мне хоть еще однажды взглянуть на нее...
— На кого, друг мой?
— На мою бесценную Селтанету, на дочь хана Аварского, которую люблю более, чем жизнь, чем душу свою... Она больна, она умирает, может быть, уже умерла теперь, когда я теряю слова даром! И не я принял в сердце последний взор, последний вздох ее, не я отер ледяную слезу кончины. О, зачем угли разрушенного солнца не падут на мою голову, зачем не погребет меня земля в своих развалинах!
Он упал на грудь мою и, задушенный тоскою, рыдал без слез, не могши промолвить слова.
Не время было упрекать его в недоверчивости, еще менее — представлять причины, по которым ему бы неприлично было ехать ко врагу русских. Есть обстоятель- ства, пред которыми рассыпаются в прах все приличия, и я чувствовал, что Аммалат находился в подобных. На свой страх решился я отпустить его. Кто обязывает от чистого сердца и скоро, тот обязывает дважды,— моя любимая пословица и твердое правило. Я сжал в объятиях тоскующего татарина, и слезы наши смешались.
— Друг Аммалат...— сказал я,— спеши, куда зовет тебя сердце. Дай бог, чтобы ты привез туда выздоровление, а оттуда покой душевный... Счастливый путь!
— Прощайте, благодетель мой,— произнес он, тронутый,— и, может быть, навек. Я не ворочусь к жизни, если Алла отнимет у меня Селтанету. Бог да хранит вас!
Мы завезли раненого аварца к гакиму Ибрагиму, взяли у него по рецепту ханскому травы целительной — и через час Аммалат-бек с четырью нукерами выехал уже из Дербента.
Итак, загадка разгадалась: он любит. Это плохо, а еще того хуже, что он любим взаимно. Я вижу, милая, я слышу твое изумление— Может ли то быть не- счастием для другого, чего ждешь ты для себя, как благополучия?— спрашиваешь ты... Одно зернышко терпения, ангел души моей! Хан, отец Селтанеты, непримиримый враг России, тем более, что, будучи взыскан царскими милостями, он изменил оным; следс <твенно>, брак возможен только в таком случае, если Аммалат изменит русским или хан смирится перед ними и будет прощен: обе вещи малосбыточные. Я сам испытал горе безнадежное в любви; я много пролил слез на уединенное изголовье мое и сколько раз жаждал могильной тени, чтобы простудить в ней бедное сердце! Могу ли же не жалеть юноши, которого люблю бескорыстно, который любит безнадежно? Но это не намостит мосту к счастью, и потому думаю, что, если б он не имел несчастья быть любимым взаимно, он бы понемногу забыл ее.
«Однако,— говоришь ты (и, мне кажется, я слышу твой серебристый голос, любуюсь твоей ангельскою улыбкою),— однако, обстоятельства могут перемениться для них, как они переменились для нас. Неужели одно несчастие имеет привилегию быть вечным на свете?..» Не спорю, милая, но со вздохом признаюсь: сомневаюсь... даже боюсь и за них, и за нас. Судьба улыбается нам, надежда поет сладкие песни, но судьба — море, надежда — сирена морская: опасна тишина первого, гибельны обеты второй. Все, кажется, споспешествует нашему соединению — но вместе ли мы? Не понимаю, отчего, милая Мария, холод вникает в грудь вместе с самыми жаркими мечтами о будущем блаженстве — и мысль о свидании потеряла свою определенность! Но это все минет, все обратится в наслаждение, когда я прижму твою ручку к устам своим, твое сердце к своему сердцу!! Ярче сверкает радуга на черном поле туч — и самые счастливейшие мгновения жизни суть междометия горести.