Почти женский роман… - 71

Аварец был пойман. Отказаться было бы постыдно — и он протянул руку — развеселил лицо...

—               Охотно иду с тобою, — отвечал он. — Отлагать не­чего... совершим клятву в мечети — и в путь и в бой не­разлучно. Аллах судит — нам ли взять его кожу на чеп­рак или ему скушать нас.

Не в азиатском нраве, еще менее в азиатском обычае прощаться с женщинами, отправляясь даже надолго, на­всегда... Это принадлежит одним родным — и разве слу­чаем выпадет гостю. Аммалат-бек со вздохом, однако ж, взглянул в окна Селтанеты — и тихими шагами прошел к мечети. Там уже ожидали его старшины селения и тол­па любопытной молодежи.

По старинному аварскому обыкновению, ловцы долж­ны были поклясться на Коране, что не выдадут друг дру­га ни в битве со зверем, ни в преследовании... не покинут раненого, если судьба допустит, что зверь сломает его,— будут защищать друг друга — лягут рядом — не щадя жизни, и во всяком случае без шкуры зверя не воротятся назад; или тот, кто преступит завет сей, да будет сбро­шен со скалы, как трус, как изменник!

Товарищи после присяги обнялись... мулла надел на них оружие — и они отправились в путь при громких кли­ках всей толпы.

—               Или оба, или ни одного! — кричали им вслед.

—               Убьем или умрем! — отвечали охотники...

Минул день. Укатил другой за хребты ледяные... ста­рики притомили глаза, глядя с кровель на дорогу. Маль­чики далеко выбегали на окрестные холмы, чтобы встре­тить охотников — всё их нет, как нет. В целом Хунзахе едва ль не у каждого очага, кто от безделья, кто от уча­стия — толковали об этом, но всех более горевала Селтанета. Крикнут ли на дворе, зашумит ли кто на лестнице — вся кровь у нее вспыхнет, как на огне можжевельник, и сердце запрыгает от ожидания... вскочит, бывало, бед­няжка и побежит к окну или дверям — и в двадцатый раз обманутая, потупя очи, тихо пойдет за рукоделье, кото­рое впервые показалось ей скучно и бесконечно. Наконец за сомнением и страх наложил свою ледяную руку на сердце красавицы. Она спрашивала у отца, у братьев, у гостей, каков зверь тигр на рану — далеко ли, близко ли ходит он к селениям? И всякий раз, рассчитав время, она, сплеснув руками, говорила сама себе: «Они погибли!» и тихо клонила голову к неровно-волнуемой груди, и крупные слезы катились по ее прелестному лицу.

На третий день оказалось, что опасения всех не были напрасны. Уздень, товарищ Аммалата в ловитве, насилу привлекся один до Хунзаха. Кафтан его был изодран ког­тями звериными — сам он бледен как смерть и в изнемо­жении от голода и устали. С изумлением, с любопытством обстали его и стар и мал — и вот что рассказывал он, подкрепив себя чашкою молока и куском чурека:

—               В тот же день, как вышли отсюда, выследили мы тигра. Мы нашли его спящим между таким каменником и чащею, что Аллах упаси. По жеребью досталось перво­му стрелять мне... я подкрался и наметил очень ловко — стрельнул — ан, на беду, зверь спал, закрыв морду лапою, и пуля, пробив ее, угодила в шею... Пробужден громом и болью, тигр взревел и в два прыжка прямо ринулся на меня, так что я не успел выхватить и кинжала — с разма­ху он сбил меня с ног, смял задними ногами — и только помню я, что в миг этого промежутка раздался крик и выстрел Аммалата и затем оглушающее, ужасное рыка­ние. Раздавленный, я потерял память и дыхание и, долго ли я лежал в обмороке, — не ведаю.

Когда открыл я глаза, все было тихо кругом меня... мелкий дождь сеялся из густого тумана — был ли то вечер, было ли то утро? — мое ружье, подернутое ржав­чиной, лежало подле; ружье Аммалата, переломленное пополам, невдалеке; там и сям обрызганы были камни кровью — только чьею кровью? тигровой ли, Аммалатовой ли? как дознаться? Выломленные кустарники ле­жали кругом: верно, зверь выторгнул их упорными прыжками... я кликал, сколько было голосу, товари­ща — нет ответа. Посижу, посижу да еще покличу — напрасно! Ни зверя, ни птицы перелетной. Много раз пытался я идти, искать по следу Аммалата, или найти его, или умереть на его теле — хоть бы отомстить зверю за смерть удалого! силы нет! Взяло меня горе; я всплакался горько: зачем погибаю и телом и доброю славою! Решился было ждать смертного часа в пустыне — только голод одолел меня. Дай, подумал я, повещу в Хунзахе, что Аммалат пропал без вести, и хоть умру между своими. Вот я и приполз сюда, как раздавленный змей. Братья! голова моя пред вами — судите, как по­ложит Аллах на сердце. Приговорите ли мне жить, буду жить, поминаючи вашу правду; приговорите умереть — и то воля ваша — умру невинен! Аллах свидетель, я сде­лал что мог!

Ропот рассыпался по народу, когда выслушали при­шельца. Одни правили, другие винили его, хотя и все жа­лели.

—               Всякий себя охраняет, — говорили некоторые из обвинителей.— Кто порука, что он не бежал с поля? На нем нет раны, нет и свидетельства... а что он выдал това­рища, это почти без сомнения!

—               Не только выдал, может, и нарочно предал — тол­ковали другие, — они не ладно между собою говаривали!

Ханские нукеры пошли еще далее; они подозревали, что уздень убил Аммалата из ревности — он слишком умильно поглядывал на дочь ханскую, а ханская дочь не ему чету нашла в Аммалате.

Султан-Ахмет-хан, сведав, для чего собрался народ на улице, прискакал и сам на сходку.

Трус, — сказал он вместе с гневом и огорчением узденю. — Ты пустил позор на имя аварское... теперь может всякий татарин укорить нас, что мы зверям скормили гостя, не умея защитить его! По крайней мере, мы сумеем за него отомстить: ты клялся на Коране по старине авар­ской не покидать в беде товарища и, если он падет, не во­рочаться домой без шкуры зверя... ты изменил клятве... но мы не преступим завета — гибни! Даю три дни сроку душе твоей — но потом, если Аммалат не най­дется — тебя сбросят с утеса! Вы головами отвечаете мне за его голову, — примолвил он, обращаясь к своим нукерам, надвинул шапку на брови и поворотил к дому коня своего.

Тридцать гонцов помчались из Хунзаха во все сторо­ны проведывать хоть об остатках буйнакского бека. У горцев священной обязанностью считается с честью похоронить своего родственника или товарища — и они часто, как Омировские герои, кидаются в пыл битвы, чтобы выхватить из рук русских убитого собрата, и по­рой десятками падают на тело, которого не хотят выдать.

Несчастного узденя повлекли на конюшню хан­скую — место, заменяющее обыкновенно тюрьму. На­род, рассуждая о происшедшем, угрюм, но безропотен разошелся по домам, ибо приговор ханский был согласен правде их обычаев.

• Назад
• Вперед