A+ R A-

Почти женский роман… - 119

Содержание материала

 

 

МЕСТЬ

 

 

Надо было обеими руками держать сердце, чтоб не упорхнуло оно встречу или вслед Надежде Петровне Зорич, когда она явилась на бал к австрийскому послан­нику, помните, что давал он на минувшей масленице. Не смею сказать, что она была прелестнее всех, что ее туалет был свежее прочих. По крайней мере, когда черное море мужчин расхлынуло перед нею, а цветник дам принял ее в свое радужное лоно, казалось, ропот­ная зыбь пролетела по волнам и с тем вместе ветерок закачал прелестными головками детей Флоры. Лучший тон слишком вежлив, чтобы вслух высказывать свои мнения,— но мужчины значительно менялись взгляда­ми, а дамы гордо сжимали губки и чуть заметным дви­жением ресниц указывали подругам на новую гостью, на опасную соперницу; одним словом, все ожило, все за­сверкало от пролета этого метеора, все: звуки, сердца и взоры! Худо скрытая досада и слишком явное одобре­ние доказывали, что Надина мила как нельзя более, а, по-моему, это стоит гораздо более многих прилага­тельных превосходной степени.

И в самом деле, от прически Элио до башмачка Со­болева все было очарование в этом очаровательном со­здании. Как просто и мило коса, заплетенная венком, возникала над ее светло-русыми волосами, причесан­ными вгладь, а конец этой косы рассыпался гроздом кудрей с немногими цветками, не привитыми, а будто забытыми ненарочно. Тонкая золотая цепочка, работы воздушных фей, бежала по двойной дорожке, проло­женной гребенкою художника, и смыкалась на высо­ком лбу красавицы фероньеркою из трех грушевидных жемчужин; они мерцали, они дрожали на опаловом шатоне. Серьги вились змейками с изумрудными чешуями, впивались в розовые ушки и, казалось, нашеп­тывают ему обольстительные повести, учат дивным хитростям. Два фермуара на ожерелье... Да мое ли дело толковать о драгоценных украшениях? Пускай ее свирепствует мода обвешивать себя алмазами, как на продажу. Пускай эта мода украшает невест всею прелестью расчета мнимых количеств. Надина не была уже невестою, а для меня эти многоценные замки над скрытыми прелестями все равно, что чугун­ные замки над несметным сокровищем,— рождают во мне одно желание — сломать и сбросить их долой.

Да и кто из самых корыстолюбивых баронов остзей­ских провинций стал бы ценить украшения, глядя на эти карие с поволокою глаза, которые словно тают огнем неги; на эти губки, с которых хочет сорваться поцелуй, на эти щечки с улыбкою утра, с жаром по­лудня! Я не смею и заговаривать об этих полненьких, пухленьких румяных плечиках, с которых скользят ру­кава... про эту искусительную ножку, которая напрас­но прячется в атласный башмачок!.. Не смею, потому что у меня в глазах роятся звезды и занимается дух, вспоминая об одних плечиках: я б в них выцеловал ямочки, если б там их не было прежде! Или об одной маленькой миленькой ножке — вообразите, что она вся укладывалась на моей ладони — и столько, столь­ко раз была согрета моим дыханием!.. Вот почему ненавижу я коварные башмаки Соболева и спадающие рукава мадам Сихлер. Эта обувь, этот покрой платья — изменники: они или обличают вам то, чего не стоит видеть, или напоминают то, чего уж вам не видать.

 

 

 

Да и одни ли плечики Надины могли свести с ума любого из платонических мудрецов, искусить самого постного из отшельников мира? Один уже стан ее, который можно было два раза обвить руками, одна уже грудь ее, которой могла бы гордиться шестнадца­тилетняя девушка; грудь как заря, чуть подернутая кружевным туманом; как волна перекатная, что пада­ет, возникает, прыщет вешнею свежестью и манит каждого, как Гетева рыболова, утонуть в заветном своем лоне! Вы бы сказали, что платье ее выткано вет­ром юга из облаков и лучей. Вы бы подумали, что цве­ток, приколотый на левой стороне, пробился сквозь снег газа прямо из ее жаркого сердца! Прибавьте к этому приемы, наречие и все маленькие дарования луч­шего общества, в котором она росла и расцвела. При­бавьте к этому угад людей, довольно тонкий, чтоб ценить их по достоинствам, но еще недовольно опыт­ный, чтобы презирать по заслугам. Прибавьте к этому нрав живой и чувства, жадные впечатлений совсем не по наущению дерзкого, беспокойного ума, а по собст­венной наклонности, совсем не из любопытства узнать, а из необходимости почувствовать. Она разрешила за­гадку жизни и цель бытия словом «наслаждайся!» — словом, которое насилу отрыли мы из пыли архивов, из тисков опыта, из-под корней вековых дубов и ко­стей допотопных животных. Слово, за которое платили мы кусками сердца, годами жизни, спасением души!., и которому выучиваются женщины вдруг, набело, по вдохновению, в открытой академии природы, а не под копотными сводами университетов. Не на скамье школьника и не на доске труженика, а в вихре танцев, а на бархатной подушке дивана.

Правду сказать, что ни философам, ни дамам не открылось при этом гениальном изобретении бездели­цы: «как и сколько?» Но тем не менее Надина была из числа самых пленительных обитательниц Петербурга, из числа тех немногих северных женщин, которые носят сердце под корсетом, а не под шляпкою. Под венец всех таких прелестей ей было не более 20 лет, и она уже два года, и только два года, была женой, женой ближнего!

Вполне ли вы чувствуете магнитную силу обручаль­ного кольца, центровлекущую силу женщины, оправ­ленной в заветное местоимение «моя»?

 

 

Яндекс.Метрика