Почти женский роман… - 118

Но судно не было потоплено, ни сожжено. Оно было только обращено назад и тем же полуветром бежало к Руси. Савелий правил рулем и надзирал над капи­танским люком. Двое других стояли на часах, при люке матросской каюты, одному позволялось спать. Все они были обвешаны оружием. Тяжко бы им было управляться с парусами, если бы ветер переменился или скрепчал: но он дул ровно и постоянно, и Алек­сей, весело поглядывая вперед, охорашивался и гово­рил: «Знай наших!» Тишина прерывалась только по­рой бранью запертых в клетке англичан да заклина­ниями капитана. Наконец и он умолк. Как истинный философ, он, приняв тройной заряд рому, заснул, по­верженный, но не побежденный.

На другой день русские сделали печальное откры­тие, что у них нет ни крошки сухаря: все съестное хранилось внизу. Победители могли умереть с голоду прежде, чем добежать до берега. Англичане не сдава­лись и не давали ничего. К счастью, случай уравно­весил бедствие обеих воинствующих наций. Англича­не незадолго выкатили на палубу остальные бочки с водою, для помещения под кровлю нежной добычи. Начались переговоры.

—            Дайте нам хлеба! — говорили русские.

—            Дайте нам воды! — говорили англичане.

—            Не дадим,— отвечали англичане,— покуда вы нас не выпустите.

—            Не дадим,— отвечали русские,— сдайтесь.

И парламентеры расходились от люка.

Но голод и жажда уладили перемирие. Народное честолюбие замолкло перед воплем желудка: ме­на учредилась. За каждый кусок сухаря и солонины, данный в обрез, отмеривались кружки воды на пол­жажды.

—            Я бы желал, чтоб ты подавился этим куском! — говорил капитан, просовывая олений язык сквозь от­верстие люка.

—            Я бы желал, чтоб ты век пил одну воду! — говорил Савелий, подавая ему мерку не винной влаги.— Авось бы ты с этого поста поумнел!

—            Ты разбойник! — ворчал капитан.

—            Я твой ученик,— возражал Савелий,— утешься! Я сделал с тобой то же самое, что сделал бы ты со мной, если б был сильнее. Разве это не твои слова?

Капитан говорил, что ничего в свете нет глупее таких утешений.

Куттер плыл да плыл к Руси.

Куттер этот был забавное и небывалое явление в политике. Это не было уже statusinstatu(государство в государстве (лат.)), но statussuperstatum(государство над государством(лат.)), государством верхом на государстве,— победители без побежденных и побежденные, не при­знающие победителей; это было два яруса вавилон­ского столпа, спущенные на воду. Внизу ревели: «Да здравствует Георг III навечно!» Вверху кричали: «Ура батюшке царю Александру Павловичу!» Английские годдемы и русские непечатные побранки встречались на лету. Это, однако ж, не мешало куттеру бежать по десяти узлов в час, и вот завидели наши низмен­ный берег родины, и вот с полным приливом, с полным ветром вбежал он в устье Двины, не отвечая на спросы брандвахты, несмотря на бой бара. Савелий не хотел медлить ни минуты и, зная, что ему про­стят все упущения форм, катил без всякого флага вверх по реке. Таможенные и брандвахтенские катера, задержанные баром, выбились из сил, преследуя его. Таможня и брандвахта сошли с ума: ну что, если этот сумасброд — англичанин! ну что, если он вздумает бомбардировать Соломболу, сжечь корабли, спалить город. Конные объездчики поскакали стремглав в Ар­хангельск, и тревога распространилась по всему берегу прежде, чем призовой куттер показался.

Вооруженная шлюпка, однако ж, встретила его на дороге, опросила, поздравила, и суматоха опасений превратилась в суматоху радости. Прежде чем снежный ком докатился до Архангельска, он вырос в гору. Все кумушки, накинув на плечи епанечки, бегали от ворот к воротам — время ли на двор заглядывать! — и рас­сказывали, что их роденька (тут все стали ему род­нею), Савелий Никитич, напал на стопушечный англий­ский корабль, рассыпался во все стороны, окружил его своим карбасом, вырвал руль собственными руками и давай тузить англичан направо и налево; принуж­дены были сдаться, супостаты! Теперь он ведет его сюда на показ! Все ахали, все спрашивали, все рас­сказывали чепуху; никто не знал правды.

Громкое «ура» с набережной встретило прибли­жающийся куттер; шапки летели в воздух, чеботы в воду; в порыве народной гордости народ толкал друг друга локтями и коленями. Всякий продирался вперед, все хотели первые поглядеть на удалого земляка. Са­велий чуть не рехнулся: он бегал по палубе, обнимал своих сподвижников, стучался в двери Турнипа.

—            Сдайся! — кричал он.— Мы уж в Архангельске.

—            Не сдамся бородачу! — отвечал тот.

Когда причалили и бросили сходень, губернатор первый встретил Савелья, прижал к груди, назвал мо­лодцом. Сердце закатилось у Савелья с радости, сле­зы брызнули из глаз его.

—            Ваше превосходительство!..— отвечал он.— Ваше превосходительство... я русский.

Капитан Турнип преважно сошел на берег, вручил губернатору свой кортик и отправился под прикры­тием в город, напевая:

Rule,Britania, the waves!

(Владей, Британия, морями!)

Все смеялись.

Нужно ли досказывать? Савелий не поехал в Со­ловки: он пошел в церковь со своею милою Катери­ною Петровной. Государь император, узнав о подвиге Никитина, напоминавшем подвиг Долгорукого при Петре, прислал архангельскому герою знак военного ордена и приказал продать в пользу его с товарищами груз призового капера.

Это не выдумка, Савелий Никитин жив до сих пор, уважаем до сих пор; и если вы встретите в Архангельске бодрого человека лет пятидесяти, в рус­ском кафтане, с георгиевским крестом на груди,— по­клонитесь ему: это Савелий Никитин.

• Назад
• Вперед