Почти женский роман… - 101

...Но линяют ли угрызения совести?.. Последний лез­гин, завидя в бою того, с кем делил хлеб-соль, отворачи­вает коня в сторону и стреляет мимо,— а я пронжу сердце, на котором отдыхал, как брат родной! Конечно, он обманывал меня своей дружбою, но разве оттого менее был я счастлив? О, если бы этими слезами я мог выплакать гнев свой, залить ими жажду мщения, купить на них Селтанету!!

Что же медлит заря! Пускай выходит она... Я, не краснея, взгляну на солнце, не бледнея, в очи Верхов­скому. Сердце мое закалено против сострада­ния... измена зовет измену... Я решился... Скорей, скорей!..

Так беспорядочно, бессвязно писал Аммалат, чтобы обмануть время и развлечь душу; так старался он обмануть самого себя, подстрекая себя местию, ког­да истинная вина его кровожадности, то есть желание владеть Селтанетою, пробивалась в каждом слове. Чтобы придать себе дерзости на злодеяние, он выпил много вина и, опьянелый, с ружьем кинулся к палатке полковника. Но, увидя часовых у входа, раздумал. Врожденное в азиатце чувство самохранения не по­гасло и в самом безумии. Аммалат отложил до утра совершение убийства — но спать не мог он, но разгу­лять тоски своей не мог он... и, войдя снова в палатку свою, он схватил за грудь крепко спящего Сафир-Али и сильно потряс его.

—            Вставай, соня!— вскричал он ему.— Уже заря!

Сафир-Али приподнялся с недовольным видом и, зевая, отвечал:

—            Я вижу только винное зарево на твоих щеках. Спокойной ночи, Аммалат!

—            Вставай, говорю я тебе! Мертвые должны по­кинуть гробы навстречу нового пришельца, которого обещал я им для беседы!

—            Помилуй, братец, разве я мертвый?.. Пускай себе встают хоть сорок имамов* с дербентского кладбища — а я хочу спать!

*Мусульмане верят, что в часовне на северном кладбище Дер­бента положены сорок первых правоверных, замученных язычниками; русские суеверы подозревают, что тут схоронены сорок мучеников. (Замечание принадлежит автору)

—            Но ты любишь пить, гяур, и ты должен пить со мною!

—            Это иное дело... наливай полнее... Алла верды! (Бог дал, то есть на здоровье. Приглашая пить, говорят. (Замечание принадлежит автору)) —Я всегда готов пить и любить!

—            И врага убить!.. Ну, еще... за здоровье чер­та, который друзей оборачивает смертельными вра­гами.

Так и быть... катай за здоровье черта — бедняжке нужно здоровье; мы вгоним его в чахотку с досады, что не удастся нас поссорить!

—            Правда, правда... люди не нуждаются в нем для злобы... С Верховским и со мной он бросил бы карты... Но и ты не отстанешь, надеюсь, от меня?..

—            Аммалат, я не только вино из одной бутылки, да и молоко сосал из одной груди с тобою. Я твой — если даже тебе вздумается, словно коршуну, свить себе гнез­до на скале Хунзаха... Впрочем, мой бы совет...

—            Никаких советов, Сафир-Али... никаких возраже­ний... Теперь уже не время...

—            И в самом деле, они перетонут, как мухи в вине; теперь пора спать...

—            Спать, говоришь ты? Мне спать! Нет, я сказал прости сну... мне пора пробудиться. Осмотрел ли ты ружье, Сафир-Али? Хорош ли кремень? Не отсырел ли от крови порох на полке?..

—            Что с тобою, Аммалат? Что у тебя за свинцовая тайна на сердце? Лицо твое страшно, речи еще страш­нее...

—            А дела будут еще ужаснее! Не правда ли, Сафир-Али, моя Селтанета прекрасна! Заметь это: моя Селтанета... Неужели это свадебные песни, Сафир-Али?.. Да, да, да, понимаю... это чакалы просят до­бычи!.. Духи и звери, погодите немного, я насыщу вас. Гей! подайте вина, еще вина, еще крови... говорю я вам!

Аммалат упал в беспамятстве опьянения на постелю; пена била клубом с его уст, судорожные движения волновали все тело; он произносил со стоном невнят­ные слова.

Сафир-Али заботливо раздел его, уложил, укутал и просидел остаток ночи над молочным братом своим, напрасно приискивая в уме разрешения загадочным для него речам и поведению Аммалата.

• Назад
• Вперед