Почти женский роман… - 73

ГЛАВА IV

Дико прекрасен гремучий Терек в Дарьяльском ущелии. Там, как гений, черпая силы из небес, борется он с природой. Инде светел и прям, как меч, рассекший гранитную стену, сверкает он между утесами. Инде, чер­нея от гнева, ревет и роется, как лютый зверь, под вековые громады: отрывает, рушит, катит вдаль их облом­ки. В бурную ночь, когда запоздалый всадник, завернув­шись в косматую бурку, озираясь, едет по забережью, висящему над пучиною Терека, все ужасы, какие только породить может досужее воображение,— ничто в срав­нении с истинными, его одолевающими. С глухим шумом крутятся дождевые потоки под ногами, падают на голо­ву со скал, нахмуренных над нею и каждый миг гро­зящих подавлением. Вдруг, как лава, прорывается мол- ния — и вы с ужасом видите только черную расторгну­тую тучу над собою, а под собой зияющую бездну, утесы по сторонам, и навстречу вам с крутизны ревущий, прыщущий Терек, осыпанный огненной пеною. На один миг видите вы, как мутные, буйные волны его, словно адские духи, скачут, прядают, мечутся в бездну со сто­ном, пораженные мечом архангелов. Вслед им с грохо­том катятся огромные камни. И вдруг, после ослепи­тельного озарения молниею, вы опять погружены в чер­ное море ночи — и вдруг затем раздается выстрел грома, зыблющий основание скал,— будто тысячи гор рушатся друг на друга, так вторят отголоски удару небес. Потом долгий протяжный гул, будто стон оторванных с корней дубов, или звук сокрушенных скал, или вой раздавлен­ных в бездне великанов, сливается с шумом ветра — и ветер превращается в ураган, и дождь низвергается ливнем. И снова молния слепит вас, и снова гром, на который отвечает вдали рокот обвалов, оглушает... камни сыплются мимо и звучно падают в воду... испу­ганный конь упирается, садится назад, фыркает, трепе­щет, грива его хлещет в глаза всадника — и всадник торит невольную молитву...

Но зато как приветливо заглядывает утро в ущелие, на дне которого бьет, и кипит, и плещется Терек: Облака, будто раздернутый полог, клубятся от ветра, и сквозь них являются и опять исчезают ледяные вершины. Точно резные из золота, лучи солнца рисуют зубчатые силуэты иершин восточных на противоположной стене гор. Ска­лы блестят, еще высеребренные дождевою влагою. Клю­чи и горные потоки пышны пеною, летят сквозь туман с крутин — и самые туманы инде катятся вниз по ущелью подобны потоку, инде вьются улиткою с клю­ча, будто дымок с хижины, инде обвивают, как чалмой, одинокую, древнюю на утесе башню, а мрачный Терек прядает по каменьям и кружится, будто ищет места успокоиться.

Должно признаться, однако ж, что на Кавказе нет вод, в кои бы достойно могли глядеться горы — исполины творения. Нет на нем рек плавных, нет огромных озер, и Терек между громадами, его теснящими, кажется ручейком. Под Владикавказом, вырвавшись на долину, он кажется рад вольному раздолью, ходит по ней широки­ми кругами, разбрасывая похищенные в горах валуны. Дальше, уклоняясь к северо-западу, он все еще быстр, но менее шумен, будто усталый, после трудного подвига. Наконец, охватив крутым поворотом мыс Малой Кабарды,— он, как мусульманин, набожно обращается к во­стоку и, мирно напояя враждующие берега, несется то по грядам камней, то по глинистым отмелям упасть за Кизляром в чашу Каспия. Тут уже он терпит на себе челны и, как работник, ворочает огромные колеса плавучих мельниц. По правому берегу его, между холмами и перелесками, рассеяны аулы кабардинцев, которых мы смешиваем в одно название черкесов, живущих за Кубанью, или чеченцев, обитающих гораздо ниже к морю. Побережные аулы сии мирны только по имени — но в самом деле они притоны разбойников, которые поль­зуются и выгодами русского правления, как подданные России, и барышами грабежей, производимых горцами в наших пределах. Имея всюду свободный вход, они извещают единоверцев и единомышленников о движении войск, о состоянии укреплений; скрывают их у себя, когда те сбираются в набег, делят и перекупают добычу при возврате, снабжают их солью и порохом русскими и нередко участвуют лично в тайных и явных набегах. Самое дурное, что, под видом этих мирных горцев,— враждующие нам народы безбоязненно переплывают Терек человека по два, по три, по пяти и среди белого дня отправляются на разбой, никем не преследуемые, ибо одежда их ничем не отлична. Наоборот, сами мирные, пользуясь этою отговоркою, нападают, когда в силах, открыто на проезжих — или похищают скот и людей украдкою, рубят без пощады, или перепродают в плен далеко.

Правду сказать, местное положение их между двумя сильными соседями поневоле заставляет так коварствовать. Зная, что русские не поспеют из-за реки защитить их от мести горцев, налетающих, как снег,— они по необходимости, равно как по привычке, дружат одно­кровным, но в то же время лисят перед русскими, ко­торых боятся.

Конечно, между ними есть несколько человек истин­но преданных русским, но большая часть даже и своим изменяет из награды, и то лишь при верном успехе, и то лишь до тех пор, покуда видит в том свою пользу. Вообще, нравственность этих мирных самая испорчен­ная: они потеряли все доблести независимого народа и уже переняли все пороки полуобразованности. Клятва для них игрушка, обман — похвальба, самое гостепри­имство — промысел. Едва ли не каждый из них готов на­няться поутру к русскому в кунаки, а ночью в провод­ники хищнику, чтобы ограбить нового друга.

Левый берег Терека унизан богатыми станицами линейских казаков, потомков славных запорожцев. Между ними кое-где есть крестьянские деревни. Казаки эти отличаются от горцев только небритою головою... оружие, одежда, сбруя, ухватки — все горское. Мило видеть их в деле с горцами: это не бой, а поединок, где каждый на славу хочет доказать превосходство силы, храбрости, искусства. Двое казаков не струсят четверых наездников,— в равном числе всегда победители. Почти все они говорят по-татарски, водят с горцами дружбу, даже родство по похищенным взаимно женам — но в иоле враги неумолимые. Как ни запрещено переезжать на горную сторону Терека — но удальцы отправляются туда вплавь, на охоту разного рода. В свою очередь, горские хищники бродятся за Терек ночью, или переплывают его на бурдюках (мехах), залегают в камыши, иль под навес берега, потом перелесками пробираются к дороге, чтобы увлечь в плен беспечного путника, или захватить женщин на гребле сена. Случается, что самые отчаян­ные проводят дни по два в виноградниках при деревне, выжидая удобного случая напасть врасплох, и оттого ли­нейский казак не ступит за порог без кинжала, не выедет в поле без ружья за спиною; он косит и пашет воору­женный.

• Назад
• Вперед