Семь футов под килем - 51

Громоздкий в маленькой одноместной каюте, он уже поворачивался к дверям, но тут в поле его зрения попался сейф. Выкрашенный в темно-зеленый цвет, стальной ящик стоял на полу, в ногах малхановской койки. Дверца сейфа была приоткрыта.
Кокорев, не веря своим глазам, нагнулся, потянул ее на себя. Зелень новеньких ассигнаций, на которых упал свет, так и засверкала.
Какое-то время, присев перед сейфом на корточки, мастер тупо разглядывал довольно толстые пачки трех- и пятирублевок, рядком лежавших на верхней полочке. Их, этих пачек, было уже немного: два последних дня на траулере, как это всегда бывает при подходе к порту, выплачивали аванс. Игнат получил свою долю еще позавчера, выстояв небольшую очередь и расписавшись в ведомости. Тогда денег на полке было больше. Теперь, судя по пачкам, оставалось всего  несколько тысяч.
«Вот разиня Малханов, совсем потерял голову из-за бабы, — подумал Кокорев, поднимаясь с корточек, и вдруг шальная мысль
обожгла мозг. — А что, если?.. Лучше, пожалуй, мести и не придумаешь!»
Недолго поколебавшись, он шагнул к двери, прислушался. Пи звука. Тогда он на цыпочках вернулся к сейфу, запустил внутрь руку, схватил первую попавшуюся пачку, сунул ее в карман и, стараясь ничего не задеть в каюте, вышел в коридор.
Звериным чутьем осознав, что идти мимо рулевой рубки опасно, он свернул направо и по шлюпочной палубе (утренним путем Злотниковой) прошмыгнул поверху до кормы, а там, деланно зевая, как бы только что со сна, немного потолкался среди добытчиков, которые перебирали и складывали тралы, и вскоре ушел к себе.
Закрылся, извлек трясущейся рукой из кармана пачку. «Две тысячи» — было выведено химическим карандашом на пестрой бумажной опояске.
В переборку постучали.
— Никитич, завтракать, — крикнул из соседнего помещения заведующий производством Головня.
Кокорев вздрогнул и затаился. Только теперь со всей остротой перед ним встал вопрос: «Что же, собственно, делать с деньгами? И зачем они мне? Ох, дурак я, дурак! Надо сию же минуту, немедленно отнести их назад!»
Он заторопился к Малханову, но было уже поздно: второй штурман, позавтракав, на глазах Кокорева вернулся к себе в каюту. Рыбмастера ветром сдуло с верхнего мостика.
Он представил себе, что сейчас начнется на корабле, и волосы у него встали дыбом. Игнат, мечась по каюте, проклинал ту минуту, когда, поддавшись дьявольскому наваждению, взял эту проклятую пачку. А вдруг кто-нибудь заметил его, выходящего из каюты Малханова, или добытчикам на корме показался фальшивым его зевок? Начнут вспоминать — все-е вспомнят! А тогда — позор, скандал на весь порт, ни один из знакомых руки не подаст, и из управления, конечно, вытурят с треском.
Кокорев, прогоняя жуткие видения, затряс головой. «Нет, в каюте оставлять деньги никак нельзя. Их надо припрятать в каком-нибудь тайнике, а вести себя так, чтобы комар носу не подточил. Если пачку и найдут, то докажи еще, что украл ее я. А почему не Иванов или Сидоров? Не пойман ведь — не вор!» — трусливо рассудил рыбмастер.
Он сгреб деньги со стола, с трудом согнув, запихал в белую нитяную перчатку, а ее положил за пазуху и, появившись как ни в чем не бывало в коридоре, где было уже людно, направился прогуливающейся походкой на бак.
Игнат сдерживался изо всех сил, чтобы не побежать. В то же время он следил за выражением своего лица. Зашел в одну кабинку гальюна, другую. Нигде и намека на тайник: голые стальные переборки и круглое сквозное отверстие внизу.
В полном отчаянии Кокорев прошелся по нижнему коридору. Каюты, каюты, каюты... «Вот, черт побери, и спрятать-то негде!»
Он хотел было зайти на фабрику, но там шумел народ: парни по его же, кстати, вчерашнему приказу, наводили в цехе окончательный марафет.
Кокорев повернул назад, добрел до рундуков с рабочей одеждой, постоял перед одним распахнутым шкафчиком, размышляя, а не опустить ли пачку в жерло чьего-то заляпанного рыбьей чешуей сапога, передумал, двинулся дальше. Уперся в шкиперскую.
Рядом, на стене, висела раковина умывальника, приспособленного боцманом для своих нужд. Массивная, старомодной конфигурации стенка с потрескавшейся, кое-где отлетевшей эмалью, прилегала к переборке неплотно.
Кокорев оглянулся: на «пятачке» ни души. Расстегнуть среднюю пуговицу на рубашке и с силой затолкать перчатку с деньгами в щель между переборкой и умывальником было делом минуты. Он глянул сбоку. Если не присматриваться специально, то ничего не было заметно.
Гора скатилась с плеч Игната. Раскованным, небрежным теперь шагом миновал он коридор команды, поднялся наверх и вошел в столовую как раз в тот момент, когда Злотникова с Андреевной собирались закрывать «кормушку».
Катя, увидев рыбмастера («пристанет, поди, сейчас: почему, мол, не пришла на свидание?»), в замешательстве отвела глаза, но Кокорев, против ожидания, сам был предельно смущен и не обмолвился с ней ни словом.
Игнат молча проглотил завтрак, выпил кружку чая, хмуро взглянул на Андреевну и ушел, несколько озадачив, по разным, понятно, причинам, обеих поварих: они диву дались, видя столь необычное для мастера поведение. Впрочем, у Кати эти мысли мелькнули и забылись — не до них ей было в то утро.
Странность в поведении Кокорева припомнилась Екатерине позже, когда траулер зажужжал, как потревоженный улей. Случилось это без Игната. После горячей, сытной еды его наконец сморила бессонная ночь. Рыбмастер свалился на койку и почти мгновенно захрапел, разрешив таким нехитрым образом проблему угрызений совести.

• Назад
• Вперед