Семь футов под килем - 36

* * *

Возвращаясь на камбуз, ей так и не удалось отдохнуть перед ужином. Злотникова поймала себя на странном чувстве нереальности происходящего. Шла все та же среда, но с ночи произошло столько различных событий, что их с лихвой хватило бы на добрую неделю.
Неужели она сегодня встречалась с Костей, а утром — не снилось ли ей все это — маялась перед запертой дверью камбуза? Апотом — долгое пребывание в каюте второго штурмана. «Почему Малханов именно меня выбрал, чтобы рассказать о любовных передрягах своего друга? Это, конечно, лестно, но все же, все же...»
Длинным широким ножом она перевора-чивала жарившийся на двух больших сковородах картофель, ставила воду для чая, мыла посуду, и все это время в Кате не прекращалась подспудная внутренняя работа мысли.
Пока она была удручающе безрезультатной.
Впервые, пожалуй, Злотникова невольно насторожилась, когда ей пришло в голову, что давненько, дескать, она не получала уже вестей от родных. «Как они там, да и Верочка, здорова ли?» Вспомнив своих, повариха стала высчитывать, долго ли до встречи, чего бы из одежды прикупить дочке и т. д., и вдруг остановилась посреди камбуза как вкопанная.
«Стоп! С берега давно не было вестей?--вернулась она мысленно назад. — Гм,  что же получается, ведь Малханов утверждал, будто бы только что получил письмо от своего друга? Оговорился или?..  Но если солгал, то зачем? И вот еще что: если письмо пришло давно, то Малханов мог десятки раз обсудить с ней сердечные дела Жогина. Ну, а как вообще письма не было и никакого Жогина попросту не существует в природе? Странно! А вдруг штурман все это о себе рассказывал? О себе... И обо мне? — ахнула Катя. — Он хитрый, Малханов. Но зачем ему меня обманывать? Боялся, что ли, раскрыться и нарочно навел тень на плетень, чтобы не попасть впросак? Рассказывал, мол, единственно историю Жогина, с меня, поди, думал, взятки гладки, а сам тем временем открылся мне в любви и выведал, как бы я отнеслась к подобному признанию. Ну и бестия этот Малханов,--против воли улыбнулась Злотникова.—С ним держи ухо востро!.. Но если он говорил о себе, то сколько же ему, бедняге, пришлось хлебнуть горя в жизни!»
Катя, добравшаяся наконец-то до истинного смысла недавнего разговора, облегчения от этого не испытала. Напротив, с внезапно занывшим сердцем она поняла, что это открытие — лишь первое звено в новой цепи грядущих треволнений. Будущее вдруг представилось ей пропастью, разверзшейся у ног: и страшно, и заглянуть хочется. Уже с улыбкой она мысленно перебрала подробности беседы с Малхановым. «И я-то попалась на крючок!»
Ей не  могли не понравиться прямота  и твердость, с  какой   он   говорил  о  жогин-ском, то бишь, о своем чувстве: это была не скороспелая жадная влюбленность юнца, а серьезное, глубокое чувство много перевидевшего в жизни человека. Настоящего мужчины.
Другое дело: он не был уверен во взаимности. С этой точки зрения, не могла не согласиться Злотникова,   прием иносказания, к которому прибег штурман, был вполне извинителен, даже мудр.
С легкой грустью Катя подумала далее, как разительно отличается Малханов от Ольшевского. «Косте еще такой путь предстоит пройти!..»
И все же Катя была счастлива в эти часы. Работа кипела в руках, она то и дело принималась вполголоса  напевать, каждому встречному ей хотелось сказать что-то приятное — окружающие казались ей   небыкновенно милыми людьми,  а недостатки их —не более как забавными странностями.
Светясь изнутри тихой лаской и добротой, которые, несмотря на всю ее сдержанность, проступали в каждом жесте, в каждом взгляде, она поднялась в штурманскую рубку; пора было по судовому радио объявлять о выдаче книг. Катя намеревалась, как обычно, попросить об этом старпома, но в последнюю минуту, повинуясь озорному порыву, сама взяла в руки микрофон и вместо традиционного: «В девятнадцать часов в столовой будет работать библиотека», из уст ее полилось следующее:
—  Друзья!  Сегодня,  после того,  как вы выберете себе новые книги, вас ждет сеанс литературной магии и чародейства. Желающие смогут выслушать жизненные наставления,  а также пророчества   мудрецов современности и седой древности.
—  Ты чего это задумала? — остановил Злотникову помощник капитана  по политчасти.— Смотри,  подведешь  меня под монастырь своими сеансами магии.
—  Не бойтесь, — рассмеялась Катя.— Лучше приходите сами.
Свободные от вахт члены команды, соблазненные необычным объявлением, повалили в столовую.
Злотникова загадочно улыбалась. На мостике ей по счастливому вдохновению вспомнилась одна игра из давних, полузабытых студенческих лет. Бралась книжка любого автора, желательно стихотворная, наугад называлась страница, строчка -сверху или снизу. Довольно часто прочитанное приходилось загадавшему как нельзя впору, во всяком случае, всем бывало очень весело. Это задумала Злотникова и сейчас, желая передать людям хоть малую толику переполнявшей ее радости.
Книги обменялись быстро. Все ждали обещанного развлечения.
—  Значит, так, — оживленная, похорошевшая Катя наскоро объяснила правила игры, потрясла над головой книгой. — Кто первый?
—  Подумаешь, гадалка нашлась, — пробурчал Жорка, веснушчатый как яйцо ржанки, но сам от любопытства даже шею вытянул и прекратил на время возить во рту свою извечную резинку.
«Животное! Все-то не по нем!»
—  Ну, что ж, давайте с Жорика и начнем,— оглядела всех Катя.
—  А чего это я первый?
—  Боишься?
—  Поду-умаешь. Ну... Сто двадцать первая страница.
—  А строчка?
—  Четвертая снизу.
Злотникова отыскала нужную страницу, пересчитала строчки и, не удержавшись, прыснула.
—  Что там, читай вслух,— раздались голоса.
—  Ну, Жорка, слушай:

 Не давай убаюкать себя похвалой
— Меч судьбы занесен над твоей головой.
Как ни сладостна слава, но яд наготове
У судьбы. БЕРЕГИСЬ ПОДАВИТЬСЯ ХАЛВОЙ!

—  Ха-ха-ха,—прокатилось по столовой,— не подавись жвачкой, Жорка!
—  Смотри-ка, в самую точку попала,— изумился кто-то.
— Ну-ка, а теперь мне. Страница четыреста семьдесят девятая.
— Строчка?
— Двадцатая сверху.

Покинули меня  мои рабыни,
И в одиночестве томлюсь я ныне.
 

Новый взрыв хохота.
—  Вот  уж  верно,  так  верно:   «рабыни» остались на берегу.
—  А теперь мне, — попросил Кокорев,— страница   пятьсот   третья,   первая   строка сверху.
—  Пожалуйста, вот:

Он  быстро от позора  постарел,
Мишенью стал для смертоносных стрел.

—  Эге! — фыркнули в толпе. — Мишенью, значит. Забавно! А вот загадай-ка на Петьку Шуха,— матросы  указали  на  парня, у которого была все еще забинтована правая рука.
—  Девяносто  первая   страница,— потребовал    тот    бойко, — двенадцатая    строка сверху.
Злотникова глянула.
—  Н-да, Петя. Может, не читать?
—  Как это не читать? — возмутились рыбаки, вошедшие во вкус игры. — Читай непременно.
—  А, Петь? —упорствовала  Катя.
—  Да   чего  уж  там, — смутился   парень.
—  Ну, смотри, только чтоб без обид. Сам выбрал, — и Злотникова продекламировала:
 

Буду пьянствовать я  до  конца  своих дней,
Чтоб разило вином из могилы моей,
Чтобы пьяный, пришедший ко мне на могилу,
Стал от винного запаха вдвое пьяней!
 

Матросы так и покатились. Очень уж ловко вышло о Петьке Шухе, который, кстати, через свою страстишку к спиртному и пальца недавно лишился.
Перебрали с разной долей успеха еще добрый десяток пророчеств. Сгрудившиеся возле стола матросы потребовали, чтобы Злотникова загадала на себя. Зажмурив глаза, Катя наугад раскрыла книгу и ткнула пальцем в страницу. Ей выпали строчки из Омара Хайяма:
 

Жизнь человеческая коротка,
Но имя доброе живет века.
Под этим грозным куполом плыви
По вечным  звездам  правды и любви.

Парни по одному потянулись на корму. Перекурить. Расходиться по каютам не хотелось. Кто-то сбегал за гитарой. И вскоре под начинающим темнеть небом с четко проступившим созвездием Южный Крест полилась песня о море, о привязанностях, оставшихся на берегу.
— Любимый порт! Ты виден нам нечетко
В туманной дымке голубой.
Но если ты действительно Находка —
Зачем тогда прощаться нам с тобой?!
— выводил звучный голос певца-сварщика.
Парни попритихли, усевшись кто где. Чуть-чуть грустно было, но и хорошо, покойно на сердце. Разгладились лица, позабылись взаимные обиды, захотелось хлопнуть по плечу соседа, как бы сказав ему: «Хороший ты мужик, и я — не плох, так давай же, братка, дружить!»
И много в тот вечер глаз с новым уже выражением всматривались друг в друга, много незримых, но прочных нитей протянулось от сердца к сердцу. Не часто выпадают в рейсе подобные минуты, но тем они дороже и памятны долго-долго.
Помполит, а он весь вечер провел с командой и так же, как другие, получил свою долю пророчества и посмеялся над нею, негромко произнес:
—  Был бы на берегу, я бы тебе, Злотникова, букет цветов преподнес.
—  Что  там   букет, — откликнулись   парни.— Мы бы для Катюхи весь цветочный базар закупили!
—  Да-а, — задумчиво протянул помполит. Он думал: «Есть в тебе, девочка, какая-то изюминка и сердечная доброта. Счастлив будет твой избранник».
И тут, словно подтверждая догадку первого помощника, возле Злотниковой, сидевшей на бухте троса, раздался тихий шорох. Пользуясь темнотой, к Кате приблизился Ольшевский и прошептал ей на ухо с необычными просительными нотками в голосе:
— Приходи сегодня наверх. Я очень-очень хочу тебя видеть. Ну, пожалуйста!
Злотникопа, усмехнувшись про себя (что, мол, приревновал), еле заметно кивнула головой...
 

• Назад
• Вперед