A+ R A-

Семь футов под килем - 40

Содержание материала


II


Славные это часы на промысле, когда приходит почта. Все липнут к бортам и иллюминаторам, на корабле — веселый ералаш. Свободные от вахт — на палубе, встречают шлюпку, которая ходила на «пассажир»— транспортное судно, развозящее людей и почту. Шлюпка еще не поднята на борт, а из нее уже летит в толпу большой бумажный мешок.
Тот, кто первым его схватил, бежит по трапу. Следом с ревом скатываются остальные.
В столовой мешок вскрывается и его содержимое вываливают на один из длинных обеденных столов. Нетерпеливые руки тянут конверты во все стороны. Команда негодует: жди тут, пока отхлынут обступившие стол!
Наконец кто-нибудь поделовитей протискивается к письмам, сгребает их в кучку и начинает выкрикивать фамилии. Это устраивает всех. Парни затихают и горящими глазами впиваются в каждый конверт: «может быть, этот мне?»
И лишь когда от вороха на столе остаются сиротеть два—три письма, адресованные морякам,  которых  нет на  траулере — списались или перешли на другой корабль — толпа разбредается по каютам, по укромным уголкам, чтобы остаться наедине с драгоценными листками.
Около часа на судне тишина, потом хлопает одна дверь, другая, слышится чей-то радостный смех.
Ничего этого на сей раз Злотникова не видела и не слышала.
На рассвете, выпустив из каюты Костю, она больше не сомкнула глаз. Когда кормила команду завтраком, чувствовала себя невыспавшейся. Не помогла и чашка крепкого кофе. Вообще же, обронить с умным видом, что молодой поварихе, дескать, здорово доставалось на камбузе, значит, не выразить и малой толики той усталости, которая обрушивалась на нее ежедневно.
Кормить больше полусотни людей и на берегу не шутка, а в морях — подавно. Что с того, что Злотникова считалась старшим коком и ей помогала Клавдия Андреевна? Забот все равно было выше головы; с самого утра как впряглась, так до позднего вечера и тянула лямку: картошку чисти, хлеб пеки, обеды, ужины. К тому же в ее обязанности входило стоять на раздаче пищи и о чистоте посуды заботиться. Целый день как белка в колесе, все с громадными кастрюлями, у печи раскаленной.
В последние дни основательно штормило, а рыбачить приходилось в тропиках, где ртуть ниже тридцати редко когда падала.
По всем этим причинам уставала Злотникова, прямо сказать,  чертовски.
После обеда, едва не падая с ног от усталости, она оставила на камбузе Андреевну, а сама отправилась соснуть часок-другой, и безмятежно так, всласть, без всяких сновидений и не слыша беготни, вызванной приходом почты, проспала до самого ужина.


* * *

В семь вечера, бодрая и раскрасневшаяся, в приподнятом настроении, Екатерина объявилась на камбузе.
Андреевны почему-то не было, но приготовленный ею ужин — гречка с мясом — уже допревал в большой кастрюле на краю плиты.
Снаружи, из-за оконца раздачи, доносился говор собравшейся команды. Злотникова поставила на стойку горку мисок; перенесла на табуретку, взявшись за обе ручки, кастрюлю; взяла в руки порционный черпачок и, не дождавшись напарницы, открыла «амбразуру».
— Налетай!-жизнерадостно крикнула она в столовую, рассчитывая, что проголодавшиеся парни, как обычно, хлынут к оконцу, кого-то, норовящего получить еду без очереди, вытолкнут, кого-то, к примеру, начальственного Кокорева, беспрекословно пропустят вперед.
Но вышло все не так, как она полагала.
Рыбаки, правда, потянулись к оконцу и стали разбирать тарелки, но толкотни, задорной суеты с взаимными подковырками и шуточками почему-то сегодня не было и в помине. Удивило Злотникову и такое подозрительное обстоятельство, что парни старались на нее не смотреть. То есть, не то, чтобы не смотрели, напротив, поглядывали все, и с каким-то даже острым любопытством, но тут же спешили отвести глаза в сторону. И на предложенный ею бойкий тон никак не реагировали.
«Это еще что такое? — мигом уловившая перемену в обращении, Злотникова терялась в догадках, вглядываясь в каждое новое лицо, появляющееся перед ней в оконце. В одних глазах читалась откровенная издевка, некоторые сочувствовали, словно бы жалели ее почему-то; большинство же было настроено выжидательно: как, мол, ты, милочка, на этот раз выкрутишься?
Катя мало-помалу сообразила: в курсе происшествия, неизвестного пока лишь одной ей и ее, очевидно, непосредственно касающегося, была вся команда.
Поварихе стало совсем  неспокойно.
Десятки объяснений всеобщей настороженности взбрели ей в голову. Она даже подумала, что, может быть, кто-нибудь заметил Ольшевского, вышедшего утром из ее каюты, и разнес сплетню по кораблю? Взвесила все «за» и «против» этого предположения, вздохнула с облегчением: «Исключено! Если знали, то кто-нибудь не удержался бы от намеков».
Однако растерянность, все сильнее овладевавшая поварихой, отнюдь еще не означала, что Екатерина пала духом. Наоборот, она усердно делала вид, что ни о чем не догадывается, все, дескать, идет по-прежнему, а настроение — да мало ли отчего может преобразиться настроение команды?! Катю, как работницу камбуза, у которой свои заботы, это совершенно не касается!
Исподволь же она зорко всматривалась в лица ужинавших матросов, прислушивалась к разговорам.
От нес не укрылся ехидный взгляд Кокорева. Мастер быстро, как муха, потирал свои миниатюрные лапки. Злотникова поискала Ольшевского.
Он сидел в дальнем углу, на отшибе, спиной к камбузу, что было совсем уж непонятно и, очевидно, неспроста, особенно после недавней, такой откровенной и сблизившей их беседы.
Когда Костя искоса взглянул на нее, то в глазах его были обида, злость и нескрываемое презрение.
У Екатерины на сердце заскребли кошки: она догадывалась, что стоит на пороге какой-то большой беды.
Однако Злотникова еще бодрилась.
— Кому добавки? — намеренно громко спросила она с дальним прицелом спровоцировать кого-нибудь из экипажа на активность. «Что угодно, решила она, но только не этот сводящий с ума заговор молчания!»
Расчет ее, на что Катя и надеялась, сработал. От бокового стола, облюбованного Кокоревым и его приспешниками, раздался голос Жорки. Он нагло вытаращился на повариху, вытянул по-петушиному шею, протянул тонким фальцетом:
—  Мамочка, а какой ты мне привезешь
подарок с моря?
—  Золотую   рыбку, — хохотнув, с  готовностью ответил сосед.
Рыбмастер, а уж он-то, без сомнения, и дирижировал спектаклем, громогласно довершил:
—  Золотая рыбка — это туфта. Нынче бабы из морей мужей—лопухов  привозят.
—  Ага, — поддакнул Жорка. — Их только мизинчиком помани...
В столовой установилась тишина. Все взоры, как по команде, устремились на Злотникову. Она покраснела, но не растерялась, нашлась тут же.
Презрительно фыркнув в сторону тщедушного Жорки, Катя запальчиво парировала:
— Ну уж на твой мизинчик охотниц мало найдется. Так что не обольщайся!
В толпе захихикали: двусмысленная острота была оценена по достоинству.
Жорка, которому публично утерли нос, глянул на Злотникову с нескрываемой враждебностью. Приумолк и Кокорев, боясь, что злой Катин язычок н его выставит на всеобщее осмеяние.
«Так, так, — повеселела  повариха, — первый раунд выигран. Еще немного — и победа будет за мной!»
—  Итак, кто хочет добавки?
Позади  громыхнула   дверь.   На   камбуз шла Андреевна, запыхавшаяся, щеки ее пылали от быстрой ходьбы. И рукой пока-зывает: задвинь, мол, скорее окошко, разговор есть. «Вот оно, начинается!» — похолодела   Катя. Она выставила на стойку кастрюлю с оставшейся гречневой кашей, захлопнула «амбразуру».
—  Где ты была? — воскликнула напарница, едва  переводя   дыхание. — Я  весь корабль обегала. В каюте   нет, в кладовке тоже.
—  А что случилось?
Андреевна грузно уселась на табурет.
—  Днем почта была.
—  Почта? — потерянно переспросила Злотникова. — Ну и что?
Пожилая повариха полезла в карман фартука.
—  Тебе два письма. Одно, видимо, от матери, а второе... вот,—она протянула Кате открытку.
На одной стороне открытки красовалась желтая розочка и надпись «Поздравляю», на обороте — Злотникова узнала крупный почерк дочери — ей сразу же бросилось в глаза слово «мамочка», написанное сверху, а после него — жирный восклицательный знак.
Она быстро прочитала текст: «А что ты привезешь мне в подарок с моря? — писала Верочка.— Может, золотую рыбку?»
— ...Ты хотя бы мне-то открылась насчет дочки, — безнадежным тоном произнесла Андреевна, с состраданием глядя на побледневшее лицо подруги. — А то пришла почта, покричали тебя, покричали и оставили письмо и открытку на столе. Они и валялись до ужина. Потом этот проныра Жорка полюбопытствовал. Ну и началось! «Ах, так у Злотниковой дочка есть, она замужем, а из себя недотрогу корчит!» И пошло-поехало. Как с цепи сорвался. Игнат...
Екатерина так и замерла посреди камбуза, затем опрометью бросилась к оконцу, высунулась в столовую по пояс.
Место Ольшевского пустовало.
«А на что ты, собственно, надеялась? — горько попеняла она с запоздалым раскаянием.— Надо было раньше сказать ему о Верочке. Теперь ведь он уверен, что я в самом деле хочу его женить на себе... «захомутать!»

Яндекс.Метрика