Семь футов под килем - 4

Когда завпроизводством, мелко семеня ножками, выкатился из штурманской, Вадим Иванович хмуро полюбопытствовал:
—  Что за муха его укусила? Злотникова  ложечкой  указала   в   иллюминатор.
Парень в свитере, висевший на доске, заканчивал последние буквы надписи, а по трапу «Марка Решетникова» бодро взбегал
Головня. Капитан глянул, мигом поняв все» невольно рассмеялся.
— Ну, и дока наш Олегович! А какого туману напустил: принципиальность, спра-ведливость... Та-ак, стало быть, в рейс пойдем с художником, — и на лицо Вадима Ивановича, словно он с самого начала недавней перепалки был уверен в благополучном исходе дела, вернулось прежнее скептическое, слегка сонное выражение.
Обретя душевное равновесие, капитан, блаженствуя, пил кофе маленькими глотками и следил за перемещением Петра Олеговича на соседнем траулере.
—  Кто же такого хорошего   художника отпустит? — поинтересовалась Катя.
—  Хо,  «колобок» да  не выпросит, — усмехнулся кеп. — Притом «Решетникову» стоять на ремонте еще  месяца два, найдут...  Вон, — кивнул он в иллюминатор, Олегович уже действует!
И действительно, скрывшись на несколько минут па соседнем БМРТ, завпроизвод-ством объявился на шлюпочной палубе и подавал оттуда какие-то таинственные знаки на «Терней».
Вадим  Иванович  отдраил  иллюминатор.
—  Дима, — привстав  на  цыпочки и сложив   ладони   рупором,   громко   зашептал Петр   Олегович. — Пошли-ка   вахтенного   в мою каюту. Там под столом стоит черный портфель с необходимыми бумагами... Только пусть осторожно несет.
—  Ах,  портфель,   ах,   вдобавок  и  осторожно,— капитан,  не скрываясь, скалился уже во весь рот, однако просьбу Головни поспешил выполнить.
Вскоре дежурный матрос с «Тернея», сдержанно и понимающе улыбаясь, потому что поручение, как выяснилось, было весьма деликатного свойства, со всем тщанием перенес через пирс черный дерматиновый портфельчик. «Необходимые бумаги» имели странно цилиндрическую форму и почему-то позвякивали.
— Ну-с, Катя, — пророчески молвил Фоминых, — извлекайте еще один столовый прибор.
Вадим Иванович как в воду глядел. Минут через двадцать на крыле ходовой рубки «Решетникова» вновь показалась плотная   фигурка   Петра  Олеговича.   Вместе  с ним вышел на воздух и долговязый, с буйной рыжей шевелюрой чужой старпом. Оба, румянощекие и— на расстоянии угадывалось— благоухая густым, крепко пахучим ароматом, были в прекраснейшем настроении. Они хлопали друг друга но плечам, обнимались и не спешили расставаться.
—  Я тебе, Викторыч, посылочку с моря соображу, — гудел завпроизводством, испытывая   к  рыжему   прямо-таки   нежнейшие чувства. — Ведь вам еще трубить и трубить на берегу, а мы через недельку — ого-го где будем!
—  Да  ладно,  дорогой,   не   утруждайся. Тебе своих забот хватит по горло.
—  Нет, обязательно вышлю, — горячо настаивал   Головня,   искренне   в  тот   момент веривший, что в кутерьме рейса у него будет  время   вспомнить   об   обещанном. — С кем-нибудь из ребят и передам. «Кангауз», вроде, должен через полмесяца возвратиться, а на нем Орлов, корешок мой... Ты Сережку Орлова знаешь?
Еще немного, и встали бы они вот так на час и закидали, засыпали, перебивая друг друга, вопросами: «а знаешь, а помнишь, а где такой-то» и т. д. Чиф с «Решетникова», однако, вовремя спохватился. Встряхнув рыжеволосой головой, будто послав от себя сноп солнечных лучей, он прогнал подступившее наваждение.
—  Все, Олегович, извини, — дела! Завпроизводством еще раз обнял его, еще раз энергично пожал руку и, чрезвычайно довольный собой, зацокал подковами башмаков по трапу. Черный портфельчик, которым он небрежно помахивал при ходьбе, заметно отощал и никакого тонкого звона больше не производил.
Вадим Иванович, взиравший из штурманской «Тернея» на сцену трогательного прощания, обменялся с коллегой-старпомом язвительными репликами.
—  Ну, что, Долганов, ободрал тебя Головня?
—  Как  липку, — раздался   ехидный   ответ.— Ты береги его, Дима. Он у вас такой: готов спалить избу соседа, только бы себе яичко испечь!
Проехавшись таким образом по адресу Петра Олеговича, Долганов сочно расхохотался и скрылся в рубке, а завпроизводст-вом, пропустив колкости мимо ушей, словно они касались не его, а некоего постороннего человека, резво, не держась за поручни, взбежал на борт «Тернея». Резчик трафаретов найден. Все прочее, как справедливо считал достойнейший Петр Олегович, было уже от лукавого!

• Назад
• Вперед