Семь футов под килем - 14

III

В один из ближайших дней, а именно в четверг, отведенный на «Тернее» для културно-массовых мероприятий, в столовой команды была намечена демонстрация кинофильма.
Костя, вокруг которого после драки образовалась странная пустота, изгоем слонялся по кораблю, не зная, куда себя деть, и пришел в столовую в числе первых. Занял местечко у стенки на одном из предпоследних рядов; он ни к кому, ну и на него особенно внимания не обращали. Однако стоило в зале появиться Кокореву в окружении своей «свиты», и ближайшего соседа Ольшевского как корова языком слизала. И никто освободившегося места не спешил занимать.
Все те минут пятнадцать, пока собирался экипаж, устанавливали узкопленочный аппарат и перематывали пленку, Ольшевский чувствовал себя не в своей тарелке. Он порывался было уйти, но как подумал, что придется прошествовать под прицелом десятков глаз... нет, нет, лучше уж дождаться начала фильма и, только тогда, пользуясь темнотой, незаметно проскользнуть к выходу.
Стриженая, уныло склоненная вниз голова и пустующий стул рядом с парнем — первое, что бросилось в глаза Злотниковой, едва она вошла в столовую.
Екатерина вспыхнула: «Подлецы!» и, не обращая внимания на раздавшиеся со всех сторон приглашения, решительно пересекла зал и села рядом с резчиком. Тот так и вспыхнул. Слава богу, что тот-час же,буд-то дождавшись прихода поварихи, киномеханик щелкнул выключателем.
Свет в зале погас, застрекотал движок аппарата. По простыне, натянутой на переборке, замелькали предварительные кадры, то перечеркнутые крест-накрест, то с какими-то звездами.
Катя сидела ни жива ни мертва. Она только сейчас сообразила, что означает ее поступок. И в то же время сказать, что он был случаен, продиктован гуманным порывом, было бы слишком просто, даже неверно: ведь все дни после злополучной драки Злотникова жила сама не своя. Она во всем корила себя...

* * *

И все же, это были разные вещи: в тиши каюты беседовать наедине со своей совестью, и совсем иное — очутиться, как Злотникова, сейчас, в центре зала, рядом с полузнакомым человеком, от которого сторонились парни. Да и как еще, спрашивается, Ольшевский расценит ее выходку, поймет ли, что это — своего рода подвиг? «Может, — похолодела Злотникова, — посмеивается в бороду: до чего, мол, назойлива особа, липнет как смола!»
Она попыталась сосредоточиться на фильме, но интрига его, не схваченная ею с первых кадров, ускользала; к тому же Кате показалось, что главная героиня (картина была экранизацией романа Драйзера) как две капли воды похожа на знакомую продавщицу из ее родного городка: тот же заносчиво вздернутый носик и лицо — рус-ское-прерусское, будто из Подмосковья.
Дальше — больше. Непесть отчего вспомнилось, как несколько лет назад, придя на какую-то зарубежную пьесу в постановке их местного драмтеатра, она и ходе второго действия вдруг нервно расхохоталась, вызвав осуждающее шиканье соседей. Ее тогда рассмешила и лишила веры в разыгрываемое действо одна крохотная деталь. На столике, посреди сцены, где в то время кипели зарубежные страсти-мордасти, она заметила ярко-синий будильник отечественной марки «Витязь», точь-в-точь такой же, какой стоял у нее дома в изголовье супружеской кровати...
— Господи! — встряхнулась Екатерина. — Какая чушь в голову лезет. Об этом ли мне сейчас думать?
Она покосилась влево.: как там Ольшевский?
На протяжении всего фильма он не шелохнулся, не издал ни одного звука. «Как статуя. Не хватает еще, чтобы он в обморок упал», — неожиданно развеселилась повариха.
Когда зажегся свет, она, давно справившись со своими переживаниями, как ни в чем не бывало, поднялась со стула и, прекрасно владея лицом, прошла сквозь немой строй расступившихся парней.
У самого входа она увидела второго штурмана Малханова. Придерживая дверь,
он пропускал Катю вперед. Этот незначительный эпизод вызвал у Злотниковой вспышку минутного замешательства, потому что в непривычно потеплевшем, мягком взгляде Малханова она с недоумением прочла живой, человеческий интерес и явное, непритворное восхищение ею, что второй штурман, впрочем, и не пытался скрывать.

* * *

Клавдия Андреевна чуть раньше вернулась в каюту после фильма. Успев уже облачиться в длинную ночную рубашку, она закручивала на бигуди свои жидкие пряди и на товарку уставилась с каким-то даже испугом.
—  Ты     чего? — рассеянно улыбнулась Катя.
—  Ну, ты даешь! — не то с восхищением, не то осуждая, покачала головой степенная повариха.
Больше в тот вечер они не обменялись ни словом.

• Назад
• Вперед