Семь футов под килем - 42

* * *

В один из вечеров, когда Катя поднялась на среднюю палубу посмотреть на море, на очертания дальних островов, притаившихся в сизоватой дымке, случилось одно происшествие. На первый взгляд незначительное, оно тем не менее вывело Злотникову из оцепенения последних дней и натолкнуло на новые мысли.
Не раз уже и не два коротала она время, посиживая на палубе, но в этот вечер рядом с ней ненароком оказался транзистор «Олимп», подарок Кокорева, оставленный но настоянию Андреевны в каюте поварих.
Катя, поискав по шкале, отыскала какую-то спокойную мелодию, забылась. И не сразу заметила, что из соседнего иллюминатора на нее поглядывают радисты.
Жили они на судне несколько обособленно, своим удельным княжеством, на подвах-ты, даже и при общих авралах, не выходили, вели неведомое для непосвященных житье-бытье, колдовали у приборов, передатчиков, то с наушниками на голове, то что-то отстукивая азбукой Морзе: дежурство в рубке велось круглые сутки, в строго определенное время надо было выходить на связь, принимать радиограммы, разного рода сводки.
Но сейчас у радистов, видимо, выдалась свободная минута, оба кейфовали и нет-нет, да и посматривали на Злотникову.
— Катя! — поманил ее один. --Заходи в гости,
Мигали на блоках передатчиков красные и зеленые лампочки, что-то непрерывно жужжало. Накурено было хоть топор вешай, но в то же время и уютно в небольшом помещении, сплошь уставленном приборами.
Радисты, скинув с диванчика старые журналы, усадили повариху, включили магнитофон, затем угостили гостью сигаретами «Мальборо». Она не отказалась от предложенной сигареты.  Разговор  пошел легкий,
ни к чему не обязывающий. В обществе приятных ненавязчивых парней Злотникова отходила душой.
—  Хорошо у вас, — благодарно  сказала на, окидывая взглядом рубку.
На круглом столике, засыпанном канифолью, рядом с паяльником, в глаза ей бросилась внушительных размеров, сантиметров до тридцати, причудливая раковина, отливающая розовато-белым перламутром.
—  Ой, какая  прелесть, — не удержалась
Катя. — Можно посмотреть?
—  Все можно, — рассмеялся один из радистов, улыбчивый и от сидячей работы начинающий   полнеть. — Только — осторожно! Смотри, конечно, на здоровье.
—  Это — ваша?
—  Нет, Кокорева. Игнат просил посадить ее на эбонитную подставку для устойчивости.
—  Ах, Кокорева, — разочарованно произнесла Катя и ей расхотелось брать раковину в руки. Она любовалась на нее издали.— А зачем подставка?
—  Говорит — надо. Ему виднее.
Время пролетело незаметно. Со вздохом взглянув на часы, радисты подсели к передатчику: наступила пора вечернего выхода на связь с берегом.
—  Заходи к нам, не забывай, — приглашали они.
—  Спасибо! — и Катя покинула гостеприимных парней.
Каково же было ее удивление, когда на следующий день, спустившись после обеда в каюту, она обнаружила на покрывале своей кровати ту самую раковину.
Андреевна словоохотливо объяснила:
—  Это Игнат принес.  Сказал — подарок для твоей дочки.
—  Очень надо, —фыркнула Злотникова, но руки ее, против воли, потянулись к раковине.
На диво прозрачная, хрупкая, с плавно закругленными, волнистыми краями, она словно бы светилась изнутри и переливалась нежно-радужными оттенками.
Катя не знала, как поступить: подарок пришелся ей по вкусу.
Андреевна с хитрым прищуром следила за ней сбоку.
—  Приложи к уху. Слышишь — море шумит? Вот Верочка-то твоя обрадуется!
«Опять спелась с Кокоревым, — подумала Катя, — но уже почему-то беззлобно.— Эх, Костя, Костя!..»
—  Напрасно   ты   от   Игната   нос   воротишь,— словно мысли ее читая и за Кокорева обижаясь, высказалась Андреевна.— Меня бы такой любил — на край света за ним пошла бы...
—  Господи, да не люблю я его, — с тоской выговорила Катя.
—  Хо, любовь, — пригорюнилась и покачала головой Андреевна, — а  мне вот чем дальше, тем больше кажется, что любовь в браке только помеха! Вот я. Уж, вроде, все сердце отдавала своему муженьку, а к чему это привело? К незаслуженным страда-ниям. Другие, — продолжала она, невесело усмехнувшись, — по-иному живут. Сколько на своем веку знавала я женщин, поживя в молодые годы в полное свое удовольствие, со временем остепенялись и выскакивали замуж, притом, на редкость удачно! Выбирали мужа с дальним прицелом, расчетливо ставя на победителя, и никаких при этом душевных мук, угрызений совести не испытывали. Детьми обзаводились. Глянешь позже на иную со стороны — ну, просто идеал жены и матери... Ты о Верочке подумай. Сама-то уж ты, конечно, как-нибудь перебьешься, а вот девочке отец нужен обязательно и не какой-нибудь, а обстоятельный, практичный мужчина... Умная женщина за Игнатом была бы как за каменной стеной.
—  Знаю я эти стены, — отмахнулась Злотникова с раздражением, которое с некоторых пор прочно утвердилось в ней. — Была у меня  подруга, вышла  замуж за такого же... делового. Обул ее, одел — что правда, то правда — с иголочки. А потом, — она потрясла головой, — скрутил в такой бараний рог!  Бр-р...  За каждую копейку удавиться был готов, а ей — в гости не ходи, к себе пригласить тоже никого не моги. Как же — Лишние траты!..
—  Ну что ты рассердилась?
—  Каменная, говоришь, стена? — не слушая  ее,  гневно  продолжала   Екатерина.— Да клетка это, хотя и золотая!
—  Так ведь Игнат...
—  И Кокорев такой же. Ты думаешь, я не знаю, почему он подарки носит? Да он об ином  подходе к  нашей  сестре понятия не имеет, — только через ощутимое, практическое.  Иные на это зарятся, но я не охотница запереть себя в четырех стенах и копить, копить, копить...
—  Что же тут плохого, если дом — чаша полная?  Все есть:  и одежда, и обувка,  и копейка.  Живи   себе,  да   радуйся.   Как-то ты легкомысленно на жизнь смотришь. За тобой солидный парень ухаживает с серьезными намерениями, а тебя все к какой-то шантрапе тянет.  Ольшевский  этот...
—  Ну, ладно, ты в мои дела не лезь.
—  Ой, смотри, девка, будешь потом локти кусать, ан, поздно!
Но Злотникова уже не слушала ее. Ей , невзначай вспомнилось, как робко, несмело, боясь, что Кате вскружило голову всеобщее восхищение и она нос задерет, Ольшевский просил о свидании после литературного вечера.
Неожиданная мысль, посетившая ее теперь, во время разговора с Андреевной, была заманчива, но кое в чем и спорная. «Не перегнуть бы палку! — заколебалась она.— Нехорошо ведь так. Нечестно!» Однако это был какой-никакой, но все же выход из затянувшегося, полного неопределенности, ожидания. И она, заглушив голос совести, который настойчиво не советовал ей этого делать, легкомысленно решила попробовать двинуть обстоятельства с мертвой точки. Лиха беда —начало. Едва дождавшись конца ужина и наскоро убрав в столовой, Катя надела лучшее свое платье, подвела тушью ресницы и поднялась к радистам. Сигареты, магнитофон, чуть-чуть  сухого вина для поднятия настроения, но сегодня Злотникова была и без того возбуждена. "Остановись!" —шептал ей некий голос, но Катя с досадой отмахнулась.
Вскоре после ее прихода  в  рубку,  яко-бы случайно, забрел  Кокорев — в цветастой рубашке навыпуск, тщательно выглаженных брюках, расчесав светлые вьющиеся волосы, которые заметными пролысинами отступали уже со лба, да и на. затылке аметно секлись и редели. Полное лицо Игната сияло; зеленоватые,   навыкате  глаза преданно, хотя и с некоторой опаской, смотрели на Катю.
—  Спасибо за раковину, —пустила она пробный шар.
Рыбмастер расцвел.
—  Пожалуйста. У меня на берегу есть одна  штука: коралл — во! — Он  раздвинул перед собой  руки  на  добрых полметра.— Хочешь, я тебе его тоже дам?
—  Посмотрим, —сказала она с хорошо разыгранным безразличием, прекрасно зная: Кокорев поймет, что кроется за этим коротким ответом.
Аванс был весьма многообещающим: Кокорев порозовел.
Посидев у  радистов, они перешли на шлюпочную палубу.  Игнат выступал гоголем. Как же: его, над чьим   бестолковым ухаживанием под сурдинку посмеивалось все судно, наконец-то увидели в обществе строптивой поварихи, которая ради такого случая навела марафет и выказывала своему спутнику бесспорное  внимание.  Злотникова слушала, что ей говорил Кокорев, и глубокомысленно так, рассудительно кивала в нужный момент головой.
На них поглядывали снизу добытчики, и у мастера, выдававшего желаемое за действительное,  прибавилось  развязности.  Приняв  картинную позу и запросто   дотрагиваясь своей крохотной ладошкой до плеча поварихи, что как бы подчеркивало степень их близости, Игнат зычным голосом посвящал   ее   в   тайну   приготовления красной икры.
— Как только чавыча поймана, ее надо тут же выпотрошить, вынуть икряной  мешок, — втолковывал он и глаза его подернулись плотоядным блеском, — затем сразу же в воду, обязательно — в   морскую;  ее, ха-ха, солить не надо. И через пять минут икру можно намазывать на белый хлеб с маслом. Вкуснотища — пальчики оближешь! Злотникова напряженно  улыбалась. Ей было неловко торчать на виду у всех рядом с Кокоревым, но она, тем не менее, заставила себя простоять до тех нор, пока на корму не вышел Ольшевский. Катя тут же помко расхохоталась, хотя ничего смешного в этот момент рыбмастер не говорил.
Ольшевский поднял на парочку взгляд, но ничто не дрогнуло в его лице; как ни в чем не бывало, он спросил о чем-то близстоящего добытчика, зевнул и неспешной, нога за ногу, походкой удалился с кормы. В глубине души Костя был доволен таким раскладом событий.
«Ах, вот ты как? —распалилась в душе Злотникова. —Ну, постой же!» —и, остановив на Кокореве сосредоточенный взгляд, спросила с неискренним смехом, резанувшим того своей неуместностью.
—  А с черным можно?
— Что — с  черным? — не понял он.
—  Хлебом.
—  Икру лучше есть с белым, —пристально глядя ей в глаза, медленно, без тени улыбки, ответил мастер.

• Назад
• Вперед