Семь футов под килем - 28

* * *

Мысль о том, что он может в любую минуту подать заявление об уходе с корабля, принесла Ольшевскому неожиданное облегчение. В самом деле, стоит ему лишь пожелать— и он на первом же попутном транспорте отправится в порт, где не будет ни осточертевшей тукомолки, ни ненавистного Кокорева. Не будет и зашедших в тупик отношений с Катей. Да и почему, спрашивается, он прилип к этому траулеру? Других мест, что ли, нет? Страна — огромная, знай, езди, не ленись, ищи свое счастье.
Итак — решено, повеселел Ольшевский, он списывается  на берег, а перед этим — единственно из соображений вежливости — последняя, ни чему не обязывающая встреча со Злотниковой. Оба — взрослые люди, он ей все объяснит, она прекрасно поймет, даже, может быть, еще что-нибудь толковое присоветует. Они пообщаются как добрые знакомые, пожелают друг другу всего наилучшего — и, как поется в какой-то песне— «в дальний путь, на долгие года...» О том, как отнесется к этому Катя, он даже не подумал.
И вот, обмозговав все и спланировав, Ольшевский после довольно долгого перерыва известным семафором вызвал повариху на верхний мостик.
Однако из заготовленной речи, выдержанной в небрежном, несколько даже свысока тоне, ничего не вышло.
—  Господи! Мучитель ты мой, — с рыданием в голосе произнесла Катя, страстно обнимая Ольшевского, едва он появился наверху. — Ну, как тебе не стыдно! Я вся извелась в ожидании...
—  Знаешь, Катя, я... — храбро начал было Ольшевский, но она  не дала ему продолжать.
—  Да знаю, все знаю, — засмеялась Злот-никова, глядя на него снизу вверх сияющими  глазами. — Можешь  не оправдываться. Я и без твоих слов знаю, что ты упрямый глупыш.  Но я люблю тебя, люблю.  А ты ничего не понимаешь!..
Словно  судьбу   ему  доверив   этим   признанием, она молча стала перед ним, хрупкая, трогательно-беззащитная в своей искренности. Растроганный и потрясенный неожиданной вспышкой Кати, Ольшевский, вместо задуманного разговора об отъезде, бережно, как некую драгоценность, взял в обе ладони ее мокрое от слез лицо и легким прикосновением губ поцеловал один заплаканный глаз и другой.
На какое-то мгновение дыхание у Кати перехватило, она затрепетала и замерла, потом глубоко-глубоко вздохнула, как будто с сердца ее скатился тяжелый камень.
—  Как хорошо! — прошептала она, опускаясь  на  брезент. — Иди ко мне. Ну, иди же, — нетерпеливо, странно осипшим  голосом,  не позвала — потребовала она.
Наступила минута, которую втайне так ждал и так, одновременно, боялся Ольшевский. Он присел рядом, наклонился над откинувшейся навзничь Катей, чувствуя, как высоко поднимается и опадает под ним ее грудь.   .
—  Поцелуй меня, — едва слышно попросила она, не поднимая закрытых век.
Он прильнул к ее губам, разгораясь тем жаром, который сжигал Катю, и, — откуда только что берется! — неожиданно для самого себя взял ее по-мужски властно и без всякой робости, будто в недавнем прошлом и не сковывали его разъедающие душу нерешительность и сомнения.
А потом он нечаянно заснул, прикорнув, как дитя, на груди у Кати. Она лежала не шелохнувшись, только изредка гладила его по коротким жестким волосам и бархатисто-гладкой щеке, которая еще не успела огрубеть от каждодневного бритья, как у взрослых мужчин.
На душе у Злотниковой было почему-то смутно. Однако неясная тревога исчезла, когда Костя проснулся. Он был очень сконфужен тем, что заснул, и обращался к Кате с удвоенной нежностью, хотя время от времени, против воли, на лбу его и собирались морщинки: он задумывался, будто спотыкался о какую-то мысль, не дававшую ему покоя.
—  Что тебя беспокоит? — дрогнувшим голосом  спросила  наконец Катя.  Она подумала уж бог весть что.
—  А-а, пустяки, — отмахнулся Ольшевский, но не удержался и рассказал, что произошло в тукомолке.
Злотникова, осуждающе подобрав губы, уточнила:
—  Я не совсем поняла: ты рисовал свое или трафареты резал?
—  Свое.
—  Ага,   значит,   занимался   совершенно посторонним делом, — холодно констатировала она. — Мне кажется, ты еще должен благодарить Петра Олеговича, что он тебя вообще  не  вытурил  с  корабля.  Будь   кто другой на его месте...
—  Ты    что    это — серьезно? — поразился Костя.
—  Конечно, — уверенно   ответила   она. — Ну, сам-то подумай!
Ольшевский обескураженно умолк. Если уж говорить откровенно, он и не ждал одобрения своей выходки, что это, в принципе, не дело, когда человек во время основной работы занимаетсячерт знает чем. Тут двузначной оценки быть не могло. Но чтобы вот так резко, прямолинейно?! И самое главное кто?
— Но если я хочу рисовать? —  угрюмо, словно продолжая диалог с собой, спросил он—  Когда-то же я должен. А времени мало.
— Пожалуйста,—  отстраненно пожала плечами Злотникова. — Ты ведешь себя как, дитя малое. Отработай—  и рисуй в свое удовольствие...—  Немного погодя она задала неожиданный вопрос.—  Костя, я тебя давно вот о чем хотела спросить: для чего ты вообще рисуешь?
— Как это для чего?—  затруднился он.—  Рисую и все.
— А результат?
— Какой результат? — недоуменно вскинул он брови.
— Ну, какие-нибудь выставки своих работ устраивать, передовиков труда, ученых писать... чем там эти художники занимаются?
— Хо, до этого мне еще далековато,— грустно покачал головой Ольшевский.— Мне бы скопить сейчас деньжат, да поработать спокойно, не думая каждодневно о хлебе насущном.
— Значит, пока никакой перспективы?— задумчиво подытожила Катя.— И вообще, не кажется ли тебе, что ты поздно занялся рисованием? Я где-то читала, что этот дар у человека проявляется в раннем возрасте. Тебе вот - за двадцать, а ты только начинаешь. Я, конечно, понимаю: если определенно имеются способности, то никогда не поздно, ну а как нет? Ты точно знаешь, что у тебя есть талант?
— Кто это может о себе знать?— нехотя буркнул в сторону Ольшевский.
Разговор стал ему непричтен, да и в Кате неожиданно прорезался такой штрих, о котором он, думая, что успел предостаточно узнать ее за время знакомства, даже и не подозревал. "отработай и рисуй! Как это, однако, у нее все просто,— подумалось Ольшевскому.— Черное-черно, белое-бело, никаких полутонов, оттенков... А если я только в начале , для толчка, совершу не то чтобы нечестный, а не совсем скажем , нравственный поступок; потом же — все поййдет по ровной линии?.. Но что, если я заблуждаюсь: и на песке прочный дом построить нельзя?.. Во всяком случае , как ни печально, Катя мне его не поможет возводить",— был неожиданный вывод парня, поставивший точку на событиях этой ночи.

• Назад
• Вперед