Семь футов под килем - 32

IV

В первый момент после обезоруживающе-твердого ответа Злотниковой Костя испытал облегчение: заноза ревности была умело извлечена. Однако желаемого спокойствия не наступило. Сомнения, раз возникнув, не пропали бесследно, они лишь вильнули в сторону и постепенно приобрели какой-то настойно-горький, злокачественный характер.
Вскоре обозначилось и острие жала, изводившее парня — бывшее замужество Злотииковой. «Если она, как уверяет, полюбила впервые только сейчас, то зачем, спрашивается, выходила замуж? Ее что, Заставляли? И какой я, к черту, единственный?»— у Ольшевского, попавшего в заколдованный круг вопросов, на которые он не мог отыскать однозначных ответов, порой заходил ум за разум.
Если он бы только знал, что Катя думала о бывшем муже, безвозвратно ушедшем из ее жизни! Ночной разговор на мостике  невольно растревожил и ее память...
... Па третий год работы Злотникова, а ее, после получения диплома, как отличницу, не отправили на периферию, а рекомендовали товароведом в городской трест ресторанов и кафе, получила отдельную однокомнатную квартиру.
Она переезжала туда, таская наравне с рабочими мебель, тюки со скарбом. Виктору же, прирабатывающему нештатником в фотоателье, на время переезда подгадал выгодный заказ — деревенская свадьба, куда он и уехал с аппаратурой на целую неделю.
Вернувшись помятый, с отекшим лицом и без копейки в кармане, он привычно плюхнулся в кресло, которое стояло уже в новой квартире. Катя ничего ему не сказала. Зачем? Да и толку-то? Она давно махнула на Виктора рукой. Их отношения, которые и прежде шли ни шатко, ни валко, осложнились вконец.
На   новоселье    Виктор    отмочил    такую шутку.
Гости в основном собрались с Катиной работы, да ближайшая подружка забежала. Со стороны же мужа пришел какой-то длинноволосый, журналистом отрекомендовался — это уж его дело, хотя мог бы кем угодно представиться: за все торжество рта не раскрыл, исключая разве тех лишь довольно частых моментов, когда водочкой потчевался. Да, ладно, бог с ним. Виктор вот вел себя идиотски!
Развалившись как барии в кресле, он какое-то время крепился, терпел, что у женщин идет свой, не интересный ему производственный разговор. Потом не выдержал, бухнул:
—  Ну что ж, для начала и одна комнатка сойдет!
Все обернулись к нему с недоумением: что, мол, за странное замечание?
И тогда Виктор, довольный, что стал центром внимания, сморозил страшную глупость:
—  Наш  институт, — высокомерно заявил он, — себе жилой дом  строит. И  мне, как ценному кадру, собираются выделять трехкомнатную квартиру.  Я  в ней, знаете ли, хочу стены обшить дубовыми панелями. Это сейчас модно...
За столом воцарилось неловкое молчание. Уж они-то, катины коллеги, прекрасно знали, что за «ценный кадр» ее муж и в каком таком институте трудится. Посмотрели женщины на потупившуюся Злотникову, переглянулись — и потек прежний разговор, точно и не встревал в него горе-муженек.
Вечером Катя спросила Виктора, зачем он это ляпнул?
— А что бы  ОНИ  не  слишком задавались!— последовал  небрежный ответ.
И  после этого он еще требовал к себе уважения!..
Наверно, тот случай явился последней каплей, переполнившей ее терпение: Катя подала на развод... Ей пришло в голову, что хорошо бы куда-нибудь уехать. Ее подруга, уехавшая с мужем-военнослужащим в Находку, звала Катю к себе, а однажды, ничего серьезного не думая, прислала вырезку — объявление из местной газеты.
Управление активного морского рыболовства приморского города вербовало людей на суда, ведущие рыбный промысел в различных районах мирового океана. Среди прочих специалистов требовались и повара, желательно дипломированные.
Не долго думая, под горячую руку, Злот-никова собрала нужные документы и отправила их заказным письмом в отдел кадров...
Виктор, узнав о скором суде, забрал из детсада дочку Верочку на два часа раньше обычного, повел ее в кафе «Медвежонок», закормил Сластями, охал, пролил крокодилову слезу и довел глупышку до того, что, вернувшись наконец домой (Катя с ног сбилась, разыскивая  ее по всему городу),
девочка смотрела на мать исподлобья и допытывалась, почему она хочет бросить на произвол судьбы их «бедного» папочку?
Катя тогда не удержалась, слишком велико было напряжение, накричала на дочку, после чего расплакалась сама, а Верочка, обезумев от всех этих сцен, забилась в истерике, так что успокаивать ее пришлось до глубокой ночи.
Виктор, как поняла тогда Катя, был способен на любую гадость. Надо было, причем, немедленно, что-то предпринимать. И Катя в первую же субботу отвезла Верочку в деревню, к своим родителям, а вскоре состоялся бракоразводный процесс.
Виктор до последней минуты не верил, что их могут развести. Он наивно надеялся, что суд не захочет разрушать семью, прожившую, как он искрение считал, в мире и согласии целых шесть лет. Муженек  знал, на чем играл, когда со слезой в голосе заговорил о любимой дочурке, которая может остаться без отца.
Судьи задумались.
Но тут уж не выдержала Злотникова.
— Нет, вы только посмотрите на него! — закричала она, сорвавшись с места. — О дочке наконец-то вспомнил. А где ты был, когда ей по утрам есть нечего было, кроме сырка за девять копеек и куска черствой булки? Люди, да что же это делается? — з отчаянии обратилась она к собравшимся.— Неужто снова в кабалу к этому бездельнику? Да ведь на нем ни одной тряпки нет, купленной за его деньги. Все, всё заработано вот этими руками! — она протянула их к членам суда.
Пожилой судья, водрузив на нос очки, еще раз, с особым уже вниманием, вчитался в бумаги. После недолгого совещания с народными заседателями он вынес безапелляционное решение:
— Развести!
Злотникова даже всплакнула на радостях.
Вскоре подоспело и письмо из далекой Находки. В нем находилось официальное извещение отдела кадров, что Злотникова Екатерина Григорьевна может выезжать к месту новой работы: ей гарантирована должность старшего повара на одном из траулеров   рыболовецкой  флотилии...
В конце августа, попрощавшись с родителями и оставленной на их попечение дочкой, она села в поезд.
«Кому о пережитом расскажешь? Ольшевскому? Но поймет ли он?!» — Катя, бодрствуя на своей койке под храп Андреевны, впервые пожалела, что нет в ее жизни друга, с которым можно было делиться не только радостями...

• Назад
• Вперед