Семь футов под килем - 30

* * *

«Ну, вот и конец всем моим планам,— невесело усмехнулся Малханов, когда, избавившись под каким-то благовидным предлогом от Кокорева, остался один. — Умею я, однако, отталкивать от себя хороших людей. А все почему? Да потому, что гонору не по росту, амбиция заедает... Как с матерыо-то было! Помнишь? То-то, пусть та история вечным укором и напоминанием для меня будет!»
...Несколько лет назад, наплавав обязательный ценз, Малханов одним из первых из своего выпуска мореходного училища прикрепил к форменке знаки отличия второго штурмана. Портрет Игоря висел на доске почета краевого управления, у него брали интервью, журналисты печатали о нем статьи в газетах, словом, — карьера перед ним раскрывалась на зависть блестящая. Да и не только карьера. Красивый, стройный, аристократичный в лучшем смысле этого слова, Малханов всюду держался любезно, с улыбкой, изображая из себя этакого баловня судьбы и стараясь никого не обидеть своим превосходством, что было вполне естественно для него, выросшего, как он небрежно подчеркивал, в семье черноморского капитана дальнего плавания.
Он лгал: никакого капитана не было и в помине. И вообще — будь у него настоящий отец, Малханов не поддался бы обстоятельствам так быстро, когда разразилась катастрофа и все у него полетело вверх тормашками. Его сломал не развод с женой, которая тут же скоренько перебралась к родителям, чтобы пока не поздно заново устроить свою судьбу. Его докопало иное — невозможность заниматься любимой работой: он ведь жизни своей не мыслил без моря.
Перелом — слишком уж он был разителен и скор — пришелся ему не под силу. Малханов запил. И очень быстро скатился на самое дно. Казалось, на нем можно было ставить крест...
Но вот, как-то утром, когда он проснулся с отчаянной головной болью и был занят единственной мыслью, где бы стрельнуть трояк, чтобы опохмелиться, у входной двери раздался звонок.
Игорь на всю жизнь запомнил эту картину. Полупустая комната — жена Наталья, уезжая, обобрала его до нитки, а оставшиеся вещи он или сам пропил или у него растащили случайные собутыльники,—жалкая мебель, а посреди всей этой «мерзости запустения»— перепуганный хозяин в мятой и несвежей одежонке. Звонок мог означать что угодно:  могла быть милиция — этот вариант тоже нельзя было сбрасывать со счетов, но могли ведь и дружки завернуть с бутылкой.
Жажда спиртного пересилила страх. Малханов открыл дверь.
На пороге, поставив на пол потрепанный чемоданчик, стояла его мать — совсем не та барственно-самоуверенная жена капитана дальнего плавания, якобы привольно живущая, по недомолвкам Игоря, в роскошной одесской квартире.
Мать его — полная противоположность красавцу-сыну — была неброской седеющей женщиной, сельской учительницей, а  к тому еще и матерью-одиночкой, которая всю душу вложила в своего ненаглядного сынка, вырастила  его, дала  образование,  помогала, отрывая от себя, материально, пока Игорь учился в мореходке. А он, дурак, женившись, постеснялся   представить свою мать жене и ее обеспеченным   родителям. Ему, видите ли, было стыдно, что мать — проста, непритязательна, без всякого, словом, шика. Он отбояривался денежными переводами, но и это держалось им в строжайшей тайне.
Когда пришла беда и он запил, переводы, разумеется, прекратились, но и без этого Малханова материнским сердцем почуяла, что у сына что-то неладно. Не долго думая, она собралась и прикатила в Находку...
К счастью, мать его имела характер на редкость волевой и решительный. Узнав, что случилось, она не стала причитать и заламывать руки, а незамедлительно приняла необходимые меры и уже через неделю, сговорившись с врачами, повезла спившегося сына в наркологическое отделение местной больницы.
Протрезвев и увидев, куда он попал, Игорь вначале вознегодовал; потом у него постепенно заговорил рассудок. «В самом деле, — подумалось ему, — в двадцать шесть лет стать бичом, пустить жизнь по боку? Ну, обожгла она меня, выбила из колеи, так что же, пассивно сложить руки? А может быть, попробовать выкарабкаться, может, воля как раз и состоит в том, чтобы доказать всем, что рано меня списали?!»
Невесело, тяжко думалось ему в больнице. Лечение, меж тем, шло своим ходом.
Через три месяца Малханов выписался совсем другим человеком. Пить бросил. Оставил и трусливые мыслишки уехать из Приморья. Он принял единственно правильное, мужественное решение — подняться там, где споткнулся. И устроился матросом на «жучок» — маленький портовый буксир, который выводил громадные суда на рейд, а также выполнял массу других вспомогательных функций.
Через год, с честно заработанной хоро: шей характеристикой, Игорь явился в отдел кадров плавсостава рыболовного флота и, учитывая прошлое, был принят матросом первого класса на один из сейнеров. Две путины сходил старшим матросом, затем, на промысле, заменил аболевшего боцмана.
Еще через год подал заявление в парторганизацию управления  и добился-таки  пересмотра   решения  о  своей  дисквалификации.  Специальная   комиссия   восстановила его в прежних правах. В очередную путину он отправился уже третьим штурманом. Затем — вторым. Это была большая личная победа, и Малханов справедливо гордился ею,  хотя  его друзья,   которых  ом   раньше обскакал по службе, нынче ходили старпомами и капитанами,...
И все мать, без которой он тогда попросту бы пропал ни за понюх табаку. А он ведь ее совсем недавно еще стыдился, дурачок...
«Неужели пережитое ничему меня не научило,— терзался   Малханов,   опустив   лобастую голову, — обидел, оттолкнул Злотни-кову?  Как вот теперь исправлять положение?  Или уже поздно?  Что   это   Кокорев плел насчет Ольшевского и старпома?.. Ну, ему верить нельзя! Он со зла все что угодно на повариху наговорит».

• Назад
• Вперед