Обратный адрес - океан - 7

Поселок Скальный
12 января


Здравствуй, родной мой!
Кирилл, дорогой, прости за позавчерашнее письмо! Перечитала — стыдно сделалось, хотела порвать. По потом подумала: пусть останется, все-таки это жизнь, и никуда от нее не денешься.
Сегодня Вовка извлек из шкафа твою фуражку, напялил себе на голову — только уши торчат— и полдня ни за что не хотел снимать. Оказывается, он играл «в тебя» — в штурмана лодки. Где-то нашел старую звездочку с погон и закричал: «Поймал звезду! Поймал звезду!» Зажал ее, как рыбку, в ладошке. А я никак не пойму, что значит «поймал». Почему «поймал»? Оказывается, ты как-то говорил про звезды, которые ловишь в перископ, чтобы определить место лодки. И он запомнил! У меня сердце зашлось: и этот — от горшка два вершка — ловит какие-то звезды, тоже уже смотрит в море. Никогда! Ни за что! Все, что будет в моих силах, все сделаю, чтобы Вовка не стал моряком! Мало мне одного тебя, непутевого! Отняла я у него звездочку, фуражку спрятала, дала книжку с картинками, играть с ним начала — то кошкой, то птицей прикинусь. А он — ни в какую! Разревелся, глаза полны слез, дай ему фуражку с «крабом» — и все! Еле успокоила. Сейчас спит, вздрагивает во сне, как будто все еще плачет. И самой хочется реветь. Жалко Вовку, но еще больше — себя. Нервы совсем разошлись, мочалка, а не нервы.
Как ты там? Мне ничего не удалось узнать, ваш поход— тайна, покрытая мраком. Встретила в магазине Тоню Ратникову — тоже ничего не знает. Все вы от нас ушли, как сговорились. Вот и сижу, смотрю в окно, думаю, снова и снова перебираю тысячи мелких воспоминаний. Почему с такой подробностью видится прошлое? И знаешь, что удивительно?! Оказывается, больше всего воспоминаний «сохраняют» вещи. Искала я тут что-то в шкафу и вдруг наткнулась на твой синий форменный воротничок — тех времен, когда ты был курсантом. Сколько сразу всплыло! Да так ясно, словно это было только вчера! И знаешь, о чем еще я подумала, когда взяла этот, не потерявший еще складки того, понимаешь, «того», глажения воротничок? Только не смейся. «Вот он, синий флаг моей судьбы, — подумала я, — так счастливо когда-то мелькнувший, а потом принесший столько страданий!»
Я сейчас бегу обратно — по годам, как по шпалам, — в ту жизнь, стараясь вспомнить: когда же все началось? В восьмом классе! Не поверишь?
В восьмом. Ну, когда еще вы, трое мальчишек — ты, Валька Стрекалов и Мишка Седов — подали заявления в среднюю мореходку. Вы сначала держали это втайне, а потом проболтались. Или учителя вас выдали. Как же — вырастили таких смелых, отважных! Да-да. уже тогда вокруг вас создался нимб какой-то необычной славы, и я сейчас думаю: почему, почему я выделила именно тебя? Было ли это нарождающимся чувством, или обратила внимание «по инерции», потому что все девчонки, даже отличницы с первых парт, оборачивались к вам, сидящим на «камчатке»? А потом — крах. Что случилось, никто не знал, но вы не уехали в свою мореходку. Нимб славы и
загадочности померк. Валька поступил в ПТУ, Мишка уехал куда-то на Восток, но то в Комсомольск, не то в Николаев, а ты поступил в техникум. Потом все забылось, ведь осенью вы не вернулись в школу, а мы, перешедшие в девятый, сразу из детства шагнули в юность. Хотя нет, по сравнению с вами мы оставались детьми, школьниками. Вы же очутились в другом мире! Но почему при встречах, теперь совершенно случайных, при таких редких встречах с тобой я теряла дар речи и краснела? Нет, ничего не было, это сейчас так все представляется. Любовь в девятом классе? Чепуха!
И вдруг — да, это было в тот год. когда я поступила в институт, кажется, в феврале, — ты опять возник передо мной. Ты свалился на нашу улицу, как будто с луны.
Нет, я была уже на втором курсе! Только заканчивалась зимняя сессия. Я даже помню, что зубрила в тот день английский. Вбегает Люська Тарасова. Глаза круглые, как всегда, лукавые. «Кирилл приехал»! Ну и что? Оказывается, ты ждешь, просишь выйти за калитку...
Я сначала оделась потеплее, не спешила, давала себе время успокоиться. Но почему, почему так билось сердце? Кто ты мне был тогда? Полузабытый одноклассник!
Вряд ли ты уже помнишь это, но я жадно вспоминаю сейчас каждую мелочь и вижу тот день, словно бы все было только вчера или даже сегодня.
Шел медленный снег, он висел в воздухе, как вата на нитках вокруг новогодней елки. И в этом снегу неправдоподобно, как видение, стоял ты — в черной шинели, в бескозырке и в ботинках. Я сразу подумала, что тебе очень холодно. Почему ты тогда был именно в бескозырке, разве вам не выдали зимних шапок? Теперь-то я знаю — это ты для шика, в нарушение формы. А тогда... Тогда мне сделалось жарко от черных лент с золотыми якорями, от пряжки, блестящей, как зеркало! Передо мной стоял ты и не ты! Что-то страшно красивое, черное на белом снегу, чужое, нездешнее. Ты снял перчатку, протянул руку... И снег хрустел под твоими, тоже ослепительно черными, ботинками... Я и сейчас помню горячую, сухую, крепкую твою ладонь. Я подошла так близко, что услышала, учуяла запах шинели. Ты знаешь, чем пахла на морозе твоя шинель? Морем! Да, морем, хотя я в то время ни разу не видела моря и не знала запаха морской воды.
Странно, ты вспоминаешься мне чаще курсантом, чем офицером. В «офицерстве» я знаю тебя почти пять лет, а курсантом видела всего несколько раз. Хотя что ж тут подсчитывать — теперь мы видимся едва ли чаще.
Вот он что всколыхнул, твой синий курсантский воротничок. Помнишь, ты учил меня его гладить? Сначала сложить пополам, потом — два отворота, сверху и снизу, точь-в-точь, как мальчишки делают из бумаги голубя. Голубой голубь морей... Ты привозил на нашу улицу праздник, и каждая складка твоей форменки дышала морем!
Я ловила каждый твой жест, знала наизусть все твои привычки, а ты все казался мне чужим. «Ты любишь его», — сказала однажды Люська. Люблю? Чепуха! Какая же это любовь, если мы всего лишь три раза — всего три — виделись за целый месяц твоего первого курсантского отпуска!
Сейчас я совершенно отчетливо вспоминаю тот день, тот час, ту минуту, когда случилось прекрасное и непоправимое, когда моя душа как бы перелилась в твою и перестала быть только лично моей.
Помнишь, ты первый раз в жизни пригласил меня к себе домой? Ничего особенного! Ничего! Правда, твои родители слишком многозначительно переглянулись: я была первая девушка, вошедшая к вам. Не просто к вам, а к тебе.
Эта твоя компатка, как ты называл ее — «конура». В тот день я шагнула в нее, как в сказочное, не доступное мне до этого царство. Кровать, столик, самодельная книжная полка. Тесно, как в купе. И полумрак, даже днем надо включать настольную лампу. Но это был твой мир!
Мы едва поместились в твоей «конуре», тебе пришлось сесть на кровать, чтобы я могла занять стул, один-единственный. Ты включил лампу, и я увидела на стене географическую карту. Вся опа была расчерчена тонким карандашом; по синему полю — линии, линии, как будто схема аэрофлота.
«Это прокладка, — небрежно сказал ты. И пояснил: — Курс корабля».
Карандашные линии сходились и расходились. Я помню эти стрелы. Куда шел твой корабль?
Мы вместе наклонились над картой. И вот твои губы коснулись моих, и можно было задохнуться, потому что я боялась пошевелиться: всего в двух шагах, за тонкой перегородкой, сидели твои родители. И я уже ничего не видела, только в подбородок больно впился якорек на твоем погончике, и я помню, так близко сейчас вижу, прилипшее к глазам слово иа синей карте. Не то «Готланд», не то «Гогланд». Теперь я знаю, что это остров в Балтийском море.
Вот и все, и ничего особенного... Но почему я все чаще и чаще об этом вспоминаю? Сколько прошло — восемь, девять лет? Извини, конечно, извини, мне уже ничего не остается, как возвращаться туда, потому что теперешняя моя жизнь похожа на часовую стрелку: бежит, бежит, а все на одном месте. Раньше я думала, что только старики живут в своем прошлом, а теперь и сама целыми днями могла бы рассказывать этому чистому листу бумаги свою жизнь.
Вовка спит. Как хорошо, что он еще не умеет читать!
Ветер скребется в окне. Пурга, что ли? Где-то сейчас ты? А может быть, уже рядом? А может быть, сейчас стукнешь в дверь? Поскорее лягу. А вдруг приснишься?
Целую тебя миллион раз!
Твоя Наташа.

 

• Назад
• Вперед