Обратный адрес - океан - 24
- Опубликовано: 05.03.2014, 08:27
- Просмотров: 225463
Содержание материала
Подкодная лодка
19 февраля
Здравствуй, здравствуй, друг мой дорогой, Здравствуй, здравствуй, город над рекой, Видишь, я прошел все испытания На пути свидания с тобой!..
Только что по корабельной трансляции прозвучала эта песня в исполнении Утесова. Нет, что ни говори, а наш Илья Ильич умеет поиграть на струнах души. И где он откопал эти песни? Иной раз такую прокрутят, что внутри зажигается. До сих пор они с командиром не найдут общего языка только по одному вопросу. Кондрашов упрекает замполита в том, что он своими «лирическими» мероприятиями расслабляет боевой дух. Илья Ильич убеждает командира в обратном, и большинство офицеров и матросов на его стороне. Об этом можно судить хотя бы по заявкам. Радист утверждает, что их за полгода не успеешь удовлетворить: некоторые заказывают сразу по пять-шесть песен.
Сегодня мы отметили сорокапятилетие нашего Кондра-шова, по случаю чего в кают-компании состоялся обед. Главная деталь подобных мероприятий — ритуал, состоявший в том, что лодка всплывает на глубину, равную количеству лет, которые исполнились виновнику торжества. Мартыненко переложил рули, и мы подвсплыли на 45 метров. А обед — это уже мастерство и талант кока. Представь себе наш гарнизонный ресторан в праздничные дни, добавь к этому, что на столе было исключительно сухое вино, — и вот тебе полная картина. Последний, завершающий ее штрих — торт, да, самый настоящий торт, плод изобретательности и художественных наклонностей работников камбуза.
Все мы, конечно, приоделись — банкет есть банкет. И было такое впечатление, словно мы впервыо надели форму. Ведь все эти дни, больше месяца, носили хлопча-тобумажные куртки — что-то среднее между пляжным и туристским снаряжением: легко, свободно, удобно.
Надел я тужурку, а от нее пахнет домом, берегом, и нитка застряла, зацепилась на рукаве — от твоей катушки, не иначе. Но нитка белая, а ты у меня, насколько помню, не блондинка. Накрутил на палец, три оборота, хватило только на букву «В». Что же это за Валя такая? Ну, думаю, хорошо, что нитка не попалась на глаза тебе!
Застегнулся я на все пуговицы, «загалстучился», гля-нул в зеркало. А что, были и мы рысаками! И вспомнил день, который наверняка помнит каждый, кто был курсантом,— день выпуска. Такие минуты — на всю жизнь! Вот уж действительно диалектический переход количества и качество. Тянулись дни, тянулись годы, мы грызли гранит наук, ходили в наряды, летом — по морям, по океанам— разъезжались на практику. Дни были похожи один на другой, а годы отличались только количеством шевронов, курсантских «галочек» на рукаве. И вдруг черта, водораздел— между днем вчерашним и завтрашним, даже между часом прошедшим и наступившим. Все осталось позади, как берег за кормой. В каком-то промежуточном состоянии между сном и пробуждением мы стояли в шеренге, и каждый ждал своей фамилии, произнесенной в списке выпускников. Мы еще курсанты, в форменках, в синих выгоревших воротничках, перетянутые поцарапанн-ными, потертыми ремнями — ремень дается на все годы учебы, — с бляхами, надраенными, натертыми до блеска. Но на головах уже не бескозырки, а мичманки, фуражки, обозначающие близость к офицерскому званию.
Тысячу раз ты слышал свою фамилию в списках вечерних поверок, знаешь ее точное место в алфавите, а тут растерялся: тебя или не тебя? Ноги сразу — ватные, но пытаешься подойти строевым. Красная скатерть, блещущая груда кортиков на столе — золото и слоновая кость. И из этой груды вынут твой — зазвенел тяжелым поясом с галунами; на синих «корочках» диплома — лейтенантские погоны... Крепкая рука адмирала пожимает твою руку. «Поздравляю!» — «Благодарю!» Кругом, щелчок каблуков — и ты заново рожденный.
Но это еще увертюра. Ты только приблизился, только шагнул к заветному. Дальше, как в сказке, превращения происходят словно по мановению волшебной палочки. Команда: «Разойдись!» Отпущено всего лишь пятнадцать минут, чтобы переодеться. Вперед! Как по боевой тревоге на боевой пост — все в кубрик, в классы, где на спинках стульев висит облачение офицеров. Новенькие, еще пах-нущие портновским утюгом тужурки, фуражки с ослепительно белыми чехлами, сорочки, от которых отвыкли с тех пор, как натянули тельняшки, галстуки. Веселая перебранка, толкотня, звон кортиков. Отпущено пятнадцать— оделись за шесть минут, как будто боялись, что это неправда, что начальство передумает и оставит опять курсантами.
Снова та же, но и не та же шеренга: черно-бело-золотая... Куда подевались курсанты? Строй офицеров стоит на плацу! Последний марш под родной училищный оркестр. Путь на моря! А из шеренги напротив — завистливо-восхищенные глаза первокурсников.
Знаешь, какое самое первое чувство овладевает выпускником училища? Чувство внезапно свалившейся свободы. Вдруг понимаешь, что в столовую можно идти не строем, что завтра не будет занятий и дневальства, что тебе не нужна увольнительная записка в город — иди на все четыре стороны. Часовой, курсант у КПП, отдает тебе честь.
Я знал, что мы увидимся максимум через двое суток, но первым делом пошел в срочную фотографию и к вечеру уже послал тебе письмо с первым своим офицерским изображением. Как мне хотелось, чтобы немедленно, хоть из-под земли, появилась здесь ты и чтобы мы рядом, под руку, прошли по самой людной улице!
А потом этот состоящий из сплошных праздничных дней отпуск! Первый офицерский отпуск! Я храбрился, когда шел к твоим родителям, а у самого поджилки дрожали. Что ни говори, отныне я отвечал за твою судьбу!
И вот мы на разных меридианах. Такое чувство, слов-но заманил тебя и бросил. Но ты же у меня стойкая! Натуся, родная, хоть бы на минутку увидеться! Всего на минуту!
Кирилл.