Обратный адрес - океан - 42
- Опубликовано: 05.03.2014, 08:27
- Просмотров: 223044
Содержание материала
Она вспоминала городок? Это было слишком. Что, собственно, вспоминать? Продутые насквозь окна, пургу, молчаливые посиделки, устраиваемые женсоветом, томительную скуку бесконечных вечеров, проведенных в ожидании?
— Ты знаешь, — с открытой болью в глазах вздохнула Лена, — я виновата во всем. Игорь там был другим... Ну как тебе сказать? В нем звенела какая-то струнка. А сейчас измельчал... Ходит по мели...
Неужто это было откровение? А может, учтивое лицемерие человека, пресытившегося столичным бытием? Хорошо, как говорится, там, где нас нет. Ей, конечпо, легко было вспомнить о Скальном с высоты солнечного даже ночью проспекта.
— А в общем, наверное, ты права, — уже более спокойно вымолвила после некоторого молчания Лена. — Нет жизни, и это не жизнь... Соломенная военно-морская вдова...
Лена догадливо, чтобы не дать вспыхнуть размолвке, переменила опасную тему разговора, и они доверчиво, как и прежде, проболтали еще час, пока в квартиру не вошел так, что они и не заметили, Игорь.
Попадись он навстречу на проспекте, Наташа вряд ли его узнала бы. Игорь заметно округлился; серый, с коротковатыми рукавами пиджак едва сходился на верхней пуговице — нижняя, как видно, не застегивалась из-за выпиравшего брюшка. Четыре года назад старший лейтенант Трушин вряд ли позволил бы нарасти столь компрометирующей, как испокон веку выражались флотские, «военно-морской мозоли». Лицо тоже показалось оплывшим, одутловатым; от прежнего Игоря осталась разве что широкая, делавшая его добрым улыбка, которую он тут же, как пароль, предъявил Наташе.
— Сколько лет, сколько зим! Какими ветрами? — Игорь шагнул навстречу, по-медвежьи большой и грузный, сдавил плечи, сочно чмокнул в самые губы и, осмотревшись, спросил чуть пригасшим голосом: — А Киря? Или опять в морях?
Наташа, словно и не услышав вопроса, отшутилась, засмеялась, уколола насчет «военно-морской мозоли», но необидчивый Игорь только махнул рукой и тут же начал расспрашивать про новости, как будто отлучился на ме-сяц-два и собирался опять вернуться в городок.
— Что Кондрашов? Не ушел еще с лодки? По годам пора, а служба таких любит... Как Пахомов? И Надежда его свет Пантелеевна все еще председатель женсовета? Бессменный министр сердечных дел... Ну а Кирилл? Все такой же отличник боевой и политической? Не прокрутил в погоне дырочки для каперанговских звезд? Пора, пора... По его задаткам ему уже ходить в старпомах... А дорогу к морвокзалу так и не заасфальтировали?
Мелкие, почти ничего не значащие вопросы задавал Игорь, прохаживаясь, останавливаясь, заглядывая Наташе в глаза, а она чувствовала, как приятен сейчас и ему, и Лене ветерок моря, ворвавшийся в эту квартиру.
— А мы вот таким манером, — повел он рукой, непо-пятно, хвастаясь или оправдываясь. — Одним словом, очередные жертвы урбанизации...
Хрустально переливались разноцветными игристыми огоньками рюмочки и бокалы, сразу напоминавшие Наташе дружеские вечеринки, которые так любили устраивать когда-то Трушины. Знакомая солонка — «боцман» в виде человечка с дырочками в фарфоровой бескозырке — стояла, как и прежде, посредине стола.
— На флаг и гюйс, смирно! — засмеялся Игорь.
«Боцман» напомнил Наташе о вечере, когда в отсутствии Кирилла Игорь однажды налил традиционную рюмку «для тех, кто в море» и поставил ее перед смешным лупоглазым этим мужичком.
— Ну, что ж, — поднял рюмку Игорь, — за тех, кто в море!
И протяжно вздохнул. И по этому вздоху, и по тому, что он не стал после первой закусывать, а, рассеянно поковыряв вилкой в салате, торопливо начал наливать по второй, Наташа попяла, что этот тост, когда-то свой, родной, гордый, произнесенный теиерь за других, за «тех», больше огорчил, чем воодушевил Игоря.
Лена делала вид, что ничего не замечает, все подкла-дывала на тарелки, стараясь замять почему-то создавшуюся неловкость излишним вниманием к Вовке.
От жгучего глотка Наташе сделалось теплее, веселее. «В конце концов, я имею право, — подумала она, все более размягчаясь. И только сейчас (перед кем это она оправдывалась?) подловила себя на том, что все время как бы разговаривает с Кириллом. — Нет-нет, все хорошо. А Лена и Игорь просто прелесть. Роднее родных. И «боц-ман» смешной, милый в своей обсыпанной солью (как морской!) бескозырке. Полнехонькая до краев рюмка «того, кто в море». Как на поминках», — неожиданно подумала Наташа, ужаснувшись мрачному сходству ритуала.
А Игорь уже доставал из потертого на углах футляра сверкнувший перламутром, тоже знакомый и вновь (еще один его полпред!)) остро напомнивший о Кирилле полуаккордеон.
Пальцы, пробуя клавиши, поискали какую-то мелодию. Игорь расправил плечи, выпрямился, учтиво, в сторонку, откашлялся:
— Споем?
Потихоньку, подлаживаясь под аккордеон и друг под друга, запели любимую песню Наташи «Я трогаю русые косы...»—с нее обычно и начинали там, в городке.
Вспомнилась апрелевская березовая роща, где даже в июльскую лиственную густоту светло, как после первой, самой белой пороши. И щемяще захотелось к своим, к старикам, которые даже и не подозревали, что их дочь совсем недалеко от них.
— Давай морскую! — попросила разрумянившаяся Лена, покачивая на коленях уже привыкшего к ней, вполне освоившегося Вовку.
— Морскую так морскую! — согласился Игорь, но, прежде чем заиграть, не снимая аккордеона, встал и, едва заметно качнувшись, подошел к шкафу для одежды. На-верное, он знал точно, где что лежит, потому что, уверенно сунув руку в приоткрытую дверцу, извлек морскую парадную фуражку со слегка позеленевшими бронзовыми веточками на козырьке, надел ее, сдвинул на затылок и опять стал прежним военмором, старшим лейтенантом Трушиным. Фуражка была ему уже тесновата. — А ну, матросики, какую? — обводя расплавленно-горячим, но словно бы присыпанным окалиной взглядом, спросил Игорь и, не дожидаясь ответа, растянул мехи, взял звучный аккорд и первый запел:
Ты ушел далеко в море,
Вдаль повел корабль свой...
В голубом морском просторе
Бережешь страны покой...
Это была песня курсантской юности, легким бризом издалека вернувшая голубизну штилевого моря с трепет-но-упругими парусами яхт, долгожданный десант отпущенных до ноля часов курсантов в белой отутюженной форме «раз», то есть в форме номер один: белые брюки, белая форменка, белая бескозырка, — и танцплощадку со стойко висевшим над ней запахом духов и гуталина.
А когда наступит вечер,
На свиданье не придешь...
Игорь играл, повернув голову в сторону, как большинство баянистов, и в срывающемся голосе, и в глазах, устремленных вдаль, вслед за песней, Наташа уловила сму-щение, чувство какой-то вины, грусть. Да, песня эта давно не его, бывшего старшего лейтенанта Трушина, она принадлежит тем, кто «ушел далеко в море». Сердце Наташи сдавил немой укор. Где он сейчас, ее Кирилл, в эту минуту, когда в томительно-праздничном полумраке московской квартиры, освещаемой лишь лимонным светом торшера, они пытались вернуть полузабытой песней давно ушедшие ощущения юности, запахи моря и голоса кораблей? Сидит в душном отсеке, колдуя над навигационными картами, или подремывает в своей каюте? В лодке Наташа представляла Кирилла довольно смутно. Гораздо отчетливее— стоило только вызвать в памяти — он представал перед ней в дверях, с чемоданчиком, который брал в «автономку». Но может быть, именно сейчас он стоял посреди пустой, пыльной и безжизненной, как лунный ландшафт, квартиры с печальным чемоданчиком в руке?
«Ну и пусть, — заглушая в себе слабость, которая начинала растекаться по всему телу, подумала Наташа. — Я всегда вот на таких приливах и отливах собственной жалости! Всю жизнь!..»
— Давай-ка, Игорь, нашенскую! «Здравствуй, милый город»! — внезапно попросила она и запела, отдаваясь во власть только песне, как это случалось с ней иногда на сцене в концертах художественной самодеятельности.
Что-то стряслось с Вовкой. Он соскочил с колен Лены, взобрался к матери и слабой ручонкой, дурачась, начал зажимать ей рот.
— Вова, ты с ума сошел! Нельзя, Вова, ну, отпусти! — беззлобно защищалась Наташа.
Вовка подчинился только Игорю, который, не обрывая песню, сердито стрельнул в него глазами и укоризненно покачал головой.
Что же все-таки тогда случилось с сыном? Устал ли он от веселья взрослых, занятых только собой, или шестое, детское, чувство вызвало в нем протест против беспричинной, пепонятной радости матери в отсутствии отца.
Словно в тумане качалась из стороны в сторону голова Игоря с нелепо блестевшим на фоне цветного галстука козырьком морской фуражки. Аквариум таинственно мерцал в углу... Нет, рыбки еще не спали, они тоже веселились, как будто понимая музыку, мелькали между причудливыми водорослями и, не удержавшись на разгоне, тыкались лупоглазыми, как бы жующими воду мордочками в прозрачное стекло.
«И мы сейчас тоже как в аквариуме», — с новым приливом тоски подумала Наташа, и ей захотелось нагрубить, сказать что-нибудь резкое этим добрым, старавшимся поднять настроение людям. За что она хотела им словно бы отомстить? За тепло и уют столичной квартиры? За эти песни о море, которые пелись теперь как бы издалека, про «других»? За этих золотых и серебряных рыбок?
Потом Игорь спросил, куда они собираются в отпуск. «Они», значит, с Кириллом? Правильно, не когда, а куда. «Когда» всегда было «иксом», а «куда»... Впрочем, теперь это не имело уже никакого значения.
— Вот бы махнуть опять в Прейлу! — как о чем-то недосягаемом и несбыточном вспомнил Игорь.
В Прейлу... Это было бы, конечно, здорово. Но туда уже заказаны пути. Да, она помпила Прейлу. И Кирилл тоже, кажется, не забывал.
— А что, может, подгадаем опять квартетом? — мягко взяла за локоть, потянулась, прижалась Лена.
Она-то о чем? Ведь знает, что невозможно. Ах, эта Прейла, Прейла, живая картинка. Каким-то волшебством перенесенный в жизнь с классического холста пейзаж Балтийского берега, Балтийского моря...