Обратный адрес - океан - 20

Подводная лодка
7    февраля           

                
«Милая, хорошая, далекая, вспоминаешь ли меня?» Весь день сегодня в ушах звучит эта курсантская песенка. Помнишь? «На курсанта ветры дуют буйные, ничего — он ветрам даже рад...» И припев: «Милая, хорошая, далекая...»
Опять спорили с Лариным насчет выбора жизненных дорог. Мы выбираем профессию или она нас? Борис убежден, что человек привязан к своему «берегу» обстоятельствами, как корабль швартовыми. Его доводы: в каждой деревне живет и здравствует, быть может, своя Родина, но из-за отсутствия там школы фигурного катания эти Роднины не имеют возможности раскрыть таланты.
Это из другой оперы.
А он свое: почему, паример, именно данный человек становится космонавтом, а не кто-то другой? Почему выбор пал именно на Иванова, а не на Петрова? Иванова вызывают  в  Звездный,  тренируют,  готовят — и  вот  его знает весь мир. А Петров остается в далеком, неизвестном гарнизоне и каждый день никому не известным летчиком продолжает службу.
Призвание, отвечаю, призвание. Каждый человек в жизни — себе штурман, и каждый делает на общей карте свою прокладку. А он: для нас призвание от слова «призыв». На военную службу!
Нет, не просто призыв. Профессию офицера мы выбираем по велению души. Помню, на третьем году службы — уже на флоте после училища —к нам на лодку приехала социологическая комиссия — социология тогда как раз в моду входила. А в анкете был, между прочим, такой вопрос: «Кем бы вы стали, если бы не были морским офицером?» Девятнадцать из двадцати опрошен-ных ответили: «Если бы я не был военным моряком, то стал бы военным моряком». Только один, правда бесфа-мильный, написал: «Геологом».
Я рассказал об этой анкете Борису. Он засмеялся. Это говорит, вы спели тенорками в унисон потому, что и понятия не имеете о другой жизни.
Где-то он прав. Штатской жизни мы вкусили самую малость. Да и жизнь ли это — так, юношеские грезы. А потом оверштаг — и в морс. Но ведь действительно могла бы быть другая жизнь!
Если судить по ровесникам, по однокашникам, то получается, на гражданке был бы я сейчас где-то на уровне начальника цеха. Впрочем, смотря как бы пошло... Виталия Баркова знаешь? Он — главный инженер. Вот в этом примерно ранге, если бы закончил институт, был бы и я. На заводах ведь тоже свой «табель о рангах». Каково — я инженер!
Знаешь, что больше всего устраивает меня в этом варианте? То, что видел бы тебя каждый день! Это же надо быть такому счастью и блаженству — каждый день!
Утром нас поднимает будильник. Встаем не спеша — куда торопиться? Пока ты кашеваришь на кухне, я (у нас полное и прогрессивное разделение труда!) обмундировываю Вовку, предварительно погоняв его но комнате—на «физо». Он, конечно, зевает, потягивается, кое-как дрыгает ногами и руками, а я ноль внимания на эти штатские замашки: «Смирно! Отставить! Смирно! Воль-но! Начинай!» К водным процедурам переходим в ванной.   Воды — хоть залейся!  И вся — из обоих   кранов пресная! Потом: «Команде —на завтрак!» Завтракаем тоже не спеша. После завтрака посуду мою, конечно, я, а ты наводишь, вернее, доводишь до кондиции свою внешность, и через полчаса мы втроем выходим из дому. Да, забыл! За завтраком, за кофе, я успел небрежно про листать утренние газеты, — представляешь, в тот же день, когда они вышли!
И вот втроем — Вовка на траверсе — мы чинно шествуем по улице родного города. Утро, люди еще бодрые, улыбчивые: «Здравствуйте, Наталья Васильевна! Здравствуйте, Кирилл Александрович! Это ваш сынок?» — «А то чей же?» — «Как тебя звать? Вова? Ах, ах ты, милый!»
Нам по пути. Я — на завод, а ты — Вовку в детский сад, а сама — в школу. Или он тоже уже в школу ходит? Ты — учительница. Нет, завуч или даже директор...
Так начался день. На заводе не все, конечно, гладко, свои проблемы. Сначала оперативка, потом, глядишь, вызвал директор, да и по цехам надо пройти. Но самое главное, когда остаюсь в кабинете один, имею полную, реальную возможность позвонить тебе. Стоит только протянуть руку н набрать номер. Куда я тебе звоню? Домой? В школу? Не все ли равно!
«Натуся, здравствуй, это я!» — «Почему «здравствуй»? Мы же виделись утром, вот чудак!» — Ты смеешься. А я просто хочу услышать твой голос и потому звоню. «Ты знаешь, — говорю я, — тут предложили билеты на субботу, в Большой театр, на «Спартака». «Бери-бери!» — нисколько не сомневаешься ты, и с этой минуты мы знаем, что суббота у нас обеспечена отличнейшим культмассовым мероприятием.
Возможно, так, для порядка, ты поинтересуешься, не задержусь ли я сегодня вечером после работы. Я откину «шестидневку». Так, так... Среда. Партсобрания нет, профсоюзного тоже. И никаких активов, никаких пассивов. «Прилечу на подводных крыльях!» — говорю я и с новым азартом и вдохновением берусь за работу: ведь вечером снова увижу тебя!
И через несколько часов мы вместе. Я с Вовкой сражаюсь в шахматы, успевая поглядывать на экран телевизора, где вовсю кипит жизнь животных. Ты, конечно, сначала на вахте, на камбузе, а потом подсаживаешься к нам, и мы... Что делаем мы? Вдруг выясняется, что нам совершенно нечего делать и мы просто сидим и смотрим друг на друга, как тогда, помнишь, на первом свидании? Мы не устаем смотреть друг на друга и не устаем радоваться, что сегодня, как и вчера, вместе, рядом, как, впрочем, и завтра...
Мечты, мечты, где ваша сладость... А что, могла бы быть такая жизнь? Я знаю, ты о ней мечтаешь. Ты думаешь, я кнехт чугунный, бесчувственный и ничего не понимаю? Ты думаешь, я не расшифровал твой «туземный» символ, этот штатский галстук, который был положен в чемоданчик в последнюю минуту? Сегодня опять перебирал вещички и наткнулся на Вовкин рисунок.
Когда это он изобразил? И почему именно скворца?
Я прицепил его рядом с вашей фотокарточкой.
Сидит теперь в каюте скворец, только непонятно, на каком дереве. Видел Вовка березу-то настоящую? Смотрю я на скворца и вижу, будто перья искрятся, топорщатся. И на все лады весь свой репертуар он мне выкладывает.
«Здравствуй, Вовкин скворец!» — говорю я ему, когда вхожу в каюту.
Пусть поет... В самом деле, когда последний раз я слушал скворца?

 

• Назад
• Вперед