Семь футов чистой воды - 24

Сергей не отказался, когда Густав Иванович пригласил его послушать орган. Посыпанная песком дорожка привела их к массивной стене кирки, которая служила как бы продолжением кладбищенской ограды. Открыв низкую боковую дверь, прошли внутрь помещения. Под высокими сводами гулко отдавались их шаги. Сергей равнодушно глядел по сторонам. Выбеленные голые стены, в оконных рамах цветные витражи с изображением святых, массивная люстра, дубовые лавки.
Вслед за пастором Сергей поднялся по узкой скрипучей лестнице на хоры. Сел на предложенный ему ста-ринный стул с высокой резной спинкой.
— Если можно, ре-минорную токкату Баха, — попросил Сергей.
Первые звуки органа оглушили его. Они ворвались в пустой зал и заполнили собой все пространство, подавляя Рындина своей торжественностью. Сергей закрыл глаза и вновь попытался представить, как все было месяц назад в концертном зале. Все та же музыка. Только теперь не было рядом Валентины... Осталась лишь тоска и безысходность. Орган звучал, рождая дыханием своих труб  уже  какие-то  новые,  незнакомые мелодии, словно
предсказывая Сергею его дальнейшую судьбу. Музыка представлялась мирозданием, где каждому отведена своя мелодия, зовущая в неизведанное. И если раньше Сергей без труда отыскал бы собственную мелодию, то сейчас он, точно человек за бортом, плыл в океане полифонических звуков.
Окончив играть, Густав Иванович повернулся к Сергею, мечтательно улыбаясь и покачивая головой.
—   Вы поняли, какая глубина мысли заключена в хоралах Баха? Эта мысль, как луч, устремившийся в вечность.  Музыка,  пожалуй, -  единственное,  что  кроме веры объединяет человечество.
—  У меня своя вера, Густав Иванович.
—  Я   знаю, — сказал   пастор, — и проповедь  вам   читать не собираюсь. Но вы очень добрая и чувствительная натура. Это видно по тому, как вы слушаете Баха, и по тому,  как  вы сострадательны к ближнему.  И  не нужно хмуриться. Это качество в вас прекрасно. Какими бы ни были ваши жизненные устремления,  верю в их чистоту и бескорыстие. Нива жизни благоволит лишь к   тем, кто её возделывает любовью, а не гордыней и насилием.
—   Моя нива пока несколько иного плана, чем вы думаете. Сейнера зовут «морскими пахарями», мы мирные нивы обезвреживаем от затаившейся в глубинах смерти. Вам не кажется странным, что иногда даже смерть рождает жизнь?..
—   Это страшный парадокс. Но жизнь всего лишь суета сует нашего бытия. Что она перед вечностью?
—   Зачем мне вечность?
—   Это вам так кажется. И вам когда-нибудь совсем не безразлично будет узнать, что станут о вас думать ваши потомки. Разве,  сверяя поступки со своей совестью, вы не терзаетесь иногда сомнениями? Это и есть помыш-ление о вечном.
—   Может быть. Но я не могу знать, что подумают обо мне потомки.
—  Пути  господни  неисповедимы... Тем не менее  от вас зависит, каким вы, уходя в небытие, оставите после себя этот мир им в наследство. Так же как идеи предков проходят через ваше сердце, душу, мысли...
Простившись с пастором, Сергей вышел на улицу. После разговора о вечности и добре на душе легче не стало, только боль переживаний словно притупилась. Она притаилась, как застарелая болезнь, которая со временем вновь может обостриться. Чей-то мягкий голос неотвязно преследовал его, монотонно повторяя: «Вечность, вечность, вечность...»
Сергей остановился на дороге, поднял голову и долго глядел на усыпанное звездами небо, точно впервые открыл его для себя...
Вернувшись на корабль, Сергей не стал ужинать и прошел в каюту. Решение о том, как он должен поступать дальше, явилось без долгих размышлений, легко и понятно. И все сразу стало на свои места. Рындин достал из письменного стола чистый лист бумаги и ровным почерком написал рапорт с просьбой уволить его в запас.
В дверь постучали.

• Назад
• Вперед