Семь футов чистой воды

Семь  футов  чистой  воды

Юрий Баранов

повесть

Тральщик дал полный ход. На мостике гнусаво взвыл сигнальный ревун, и первая «мина» всплеснула фонтаном брызг. Было видно, как черный рогатый шар, уходя на глубину, стал растворяться в мутновато-зеленой балтийской воде. Шла учебная минная постановка.
Сергей Рындии, командир миннотральной боевой части, топтался в тяжелых кирзовых сапогах на юте и наблюдал, как работают его матросы. Каждую мину, которую на тележке с грохотом подкатывали к срезу кормы, Сергей мельком оглядывал — все ли в порядке — и шлепком ладони по корпусу как бы благословлял к сбрасыванию. В такие напряженные минуты он становился неутомимо деятельным и строгим.
— Волков! — прикрикнул на матроса, который чуть замешкался. — Бабочек не ловить! Быстрей стопорные колодки убирайте!
—  Есть, — отозвался  матрос,  выдергивая  деревяпные клинья из-под роликов минной тележки, и пробурчал так, чтоб не услышал командир: — Бабочек в море нет...
—   Болтай больше, дорогой, два наряда схлопочешь,— невозмутимо предупредил Волкова минный старшина Резо Касадзе.— Минер шутить не любит.
Волков заработал живее, настороженно поглядывая в сторону командира БЧ. Этот широкоплечий, сильный человек будто подстегивал всех избытком энергии. На его привлекательном сухощавом лице сердито топорщились аккуратно подстриженные усы, карие глаза выдавали решительность и нетерпение. Прозвучал отбой тревоги.
—  От мест отойти, — распорядился Рындин.
— Перекурить бы, та-аварищ старший  лейтенант, — вежливо напомнил Касадзе.
—  Валяйте, — ответил Рындин и, достав пачку сигарет, стал угощать подчиненных.
Собравшись в кружок в узком проходе между фальшбортом и палубной надстройкой, там, куда меньше задувал ветер, минеры закурили. Все молчали. Напряжение от нелегкой палубной работы еще не спало, и поэтому, глядя на усталые лица моряков, Сергей улыбнулся первым. Подмигнул своему заместителю Резо Касадзс, как бы говоря «все в порядке, старшина», и прощающе глянул на Диму Волкова.
Старшина второй статьи Касадзе, понимавший своего командира с полунамека, погрозил Волкову кулаком:
—  Смотри у меня, хищник...
Волков снял берет и изобразил, будто ловит бабочку. Все дружно расхохотались.
Тральщик лег на обратный курс и пошел в базу. Дизеля заработали на полных оборотах. За кормой уходила к горизонту кильватерная струя. Море серебрилось мелкой рябыо. Вечерело.
По трансляции сообщили:
—   Офицерам собраться в кают-компании на подведение итогов. Повторяю...
Вспомнив, что сегодня суббота, Сергей Рындин приказал Касадзе составить список увольняющихся на берег и спустился на жилую палубу. Вошел в кают-компанию. Кивком головы поздоровался со штурманом корабля старшим лейтенантом Энделем Луйком, сел рядом с ним на диван. Эндель, крупно сложенный, рослый эстонец с девичьими голубыми глазами на грубоватом, резко очерченном лице, был угрюм и сосредоточен: он делал карандашом какие-то пометки в записной книжке. В кают-компанию вошел невысокого роста, юркий старший лейтенант-инженер Юрий Ребезов, корабельный механик. Растолкав Сергея и Энделя, механик бесцеремонно уселся между ними.
—   А что, в баньку сходим? — спросил он.
—  Можно,— ответил Сергей.
—  Потом грамм по сто пятьдесят, — продолжал механик,— и в клуб рыбаков, на танцы. Штурманец, что молчишь? — Юрий нетерпеливо поддел Энделя локтем.
—  Первый и второй пункты вашей программы принимаю,— с  акцентом   ответил  Эндель,  не  отрываясь от за-писной книжки — третий пупкт отпадает. Моя Нина сегодня до часу ночи дежурит на подстанции. А без нее я — никуда...
—  Серега, нет, ты видал, как люди после женитьбы портятся? —- подмигнул Рындину мехаиик. — Ну и жизнь!
—  Пусть, — ответил   Рындин, — а  то   Ниночка  такие ему танцы выдаст... Враз из морского льва в домашнего кота превратится.
Эндель снисходительно улыбнулся.
—  Хотелось бы поглядеть, какими вы оба дрессированными станете после загса.

В кают-компанию быстро вошел, будто сразу заполнив собой все свободное пространство, тучноватый бритоголовый человек, начальник штаба капитан второго ранга Алексей Прохорович Сизов, за ним — командир тральщика капитан третьего ранга Валерий Петрович Косарев. На загорелом, тронутом следами оспы лице командира читалась, в присутствии начальства, почтительная сдержанность.
—  Здравствуйте, здравствуйте, цветущая молодежь,— пухлые губы начальника штаба раздвинулись в довольной  улыбке,  глаза прищурились.  Сизов  только  что  побрился, от него веяло «Шипром».
— Мы с Валерием Петровичем предварительно уже обо всем переговорили,— перешел Сизов прямо к делу,— думаю, что долго задерживать вас нет смысла. Ну что вам сказать?.. В принципе можно беспредельно критиковать любую, даже более добросовестную работу, чем ваша: здесь побыстрее, там получше... Но я не педант. Экипаж тральщика заслуживает отличной оценки. Не буду перечислять мелкие огрехи — Валерий Петрович в рабочем порядке доведет их до сведения каждого из вас. Одним словом, благодарю, товарищи офицеры, за службу!
Сизов развел руками — я, мол, тут ни при чем — и, глядя на командира тральщика, вновь расплылся в улыбке. Жестом начальник штаба пригласил офицеров придвинуться поближе к столу.
—  Хотелось бы  послушать, что  вы  сами  скажете  о своей работе. Начнем со штурманской боевой части. Ваше слово, Эндель Карлович.
Пока не настала очередь Сергея отчитаться, он бесцельно водил карандашом по листу бумаги, с любопытством поглядывая на Сизова.
Начальник штаба вот уже четыре месяца исполнял обязанности командира дивизиона, все еще не вернувшегося после болезни из отпуска. В общении с подчиненными Алексей Прохорович был довольно приятным человеком. Многие, безусловно, уважали этого добродушного, хитроватого толстяка. Но особенно всех подкупали его деловая хватка и административная, деловая распорядительность.
Это был настоящий командирский талант.
Но Сергею Сизов не нравился. Трудно сказать, какая кошка пробежала между пими, только за внешней вежливостью в их отношениях чувствовалась взаимная неприязнь. По крайней мере, Рындин старался перед Сизовым держаться более независимо, чем положено по службе. И едва ли это могло нравиться Сизову.
Алексей Прохорович, хмуря брови, слушал доклад Энделя, то недовольно покряхтывая, то утвердительно кивая головой. В то же время он испытующе поглядывал на Сергея, который сидел напротив. Когда их взгляды встречались, Сергей не спеша, с достоинством отводил глаза в сторону. И не нужно особой прозорливости, чтобы догадаться, о чем думал Сергей. Начальник штаба даже чуть усмехнулся уголком губ: мол, все понимаю, не нравлюсь тебе... Сергей пытался понять, в чем же скрытая причина их противостояния друг другу. Если бы Сизов обладал прямолинейным характером и требовал по службе вдвое строже и взыскательней, не стесняясь лично отругать провинившегося, все было бы на своих местах— понятно и определенно. Их служебные отношения тогда сводились бы к прямому приказу и его выполнению. Но дело в том, что в практике Алексея Прохоровича между праказом и его выполнением устанавливалась целая передаточная трансмиссия, состоящая из невидимых колесиков, пружин, шестеренок. Несмотря на всю сложность, она работала вполне исправно. Алексей Прохорович обладал аналитическим складом ума. Сергей все не мог избавиться от курсантской привычки считать себя чуть способнее своих начальников, но у Алексея Прохоровича он почувствовал ум значительней его собственного. Порой очень хотелось, чтобы начштаба как-то одернул его, потребовал по службе что-нибудь грубовато и резко, но Алексей Прохорович не позволял себе такого «солдафонства». Впрочем, их личные интересы никак не скрещивались: слишком велика была разница в служебном положении и возрасте.
Отчитавшись за свою работу, Эндель Луйк сел па место. Настала очередь Рындина. Сизов оживился: придвинулся ближе к столу и слегка наклонился в сторону Сергея, как бы гипнотизируя того пристальным взглядом.
Поглядывая в листок бумаги, на котором были набросаны тезисы выступления, Сергей начал докладывать о состоянии дел в своей боевой части уверенно и четко. Очень хотелось блеснуть перед Сизовым оригинально сформулированной мыслью. Но эксперимент не удался. Сергей в своем выступлении, пытаясь вполне простым и конкретным вещам придать сложное толкование, залез в такие дебри, что сам уже не понимал, о чем говорит. Косарев недоуменно посмотрел на Сергея, Эндель и Юрий заулыбались. Сергей окончательно сбился и замолчал, мучительно сознавая, что выглядит идиотом.
—   Правильно,   Сергей   Александрович,  все  правильно, — вкрадчиво подбодрил вдруг Алексей Прохорович.— Должен  отметить  работу  ваших  минеров  как  наиболее показательную для всего экипажа. Чего ж тут стесняться?
Рындин сел, чувствуя себя обезоруженным. Сизовская похвала всеми принималась в прямом смысле, но Сергей уловил в ней оттенок иронии.
—   Козьма  Прутков  говорил,  что  нужно  проще  одеваться, — язвительно шепнул Юрка Ребезов.
Сергей досадливо двинул своего дружка локтем.
Вошел вахтенный матрос. Спросив разрешения, доложил, что тральщик на подходе к берегам Кюла-Ранд. Колокола громкого боя сыграли аврал. Рындин выскочил на палубу. Швартовая команда уже строилась на полубаке по правому борту.
Сергей вглядывался в знакомые очертания побережья, и неприятный осадок на душе от неудачного выступления понемпогу рассеялся. Подумалось, что на деле не было никакой психологической игры, что все не так уж плохо выглядит: его похвалили, завтра выходной день, и вообще отличная погода.

Рядом с бортом повисла беловато-серая чайка. Она, чуть поводя крыльями, настороженно ловила восходящий поток ветра и протяжно вскрикивала, как бы стараясь убедить Сергея, что жизнь хороша и не стоит растраиваться по пустякам. Сергей видел блестящую черную бусинку ее глаза, вопрошающе-умного, и весело подмигнул птице: «Все в порядке!»
Земля все ближе, яснее видны обрывистые берега, поросшие густым хвойным лесом; в его сплошной зеленовато-бурой массе уже проступали стройные стволы сосен. Сергею чудилось, что в запах просоленною морского ветра, смешанного с соляровой гарью от дизелей, вкрадывается свежее дыхание сосен.
Сосны он полюбил еще с детства, с той поры, когда мать на лето отправляла его из пропыленного, измученного жарой большого города в тихий подмосковный поселок к бабушке. Вокруг бабушкиного дома тихо звенели такие же высокие сосны. Сергею они напоминали мачты огромных парусных кораблей. По разлапистым хвойным кронам ходили верховые ветры, а Сергею казалось, что там надуваются паруса. И тогда он в своих мальчишечьих мечтах уплывал в неведомые страпы...
Сколько лет прошло с тех пор... Давно нет в живых бабушки, пошел на слом ее ветхий домишко. А подмосковные сосны будто бы перебрались вслед за Сергеем на Балтику...
 

Тральщик ошвартовался у пирса. Рындин проверил, все ли механизмы приведены в исходное положение, после чего спустился в свою каюту. Не успел побриться, как в дверь постучали. Юрий с Энделем поджидали его в коридоре жилой палубы.
Друзья сошли на берег. Эндель позвонил жене по телефону и получил милостивое разрешение провести время с друзьями. Его Нина работала на городской электро-станции оператором и, сменившись с дежурства, должна была вернуться домой лишь в час ночи. Теперь Эндель был спокоен — ему не попадет от строгой жены за самовольную отлучку.
Деревенская банька помещалась в небольшом, заморенном от пара и почерневшем от копоти сосновом срубе. Эндель Луйк был здесь для своих друзей признанным распорядителем и требовал точного соблюдения банного ритуала. Эндель, по его собственному утверждению, точно знал, какой выбрать веник, сколько париться и когда обливаться водой. Когда Юрий, разомлев от жары, попытался  было   раньше   положенного  времени   окунуться   в бочку с холодной водой, Эндель бесцеремонно вновь загнал его на полку. Юрий поохал, назвал Энделя извергом и... подчинился.
Эндель нещадно хлестал Рынднна березовым веником. Сергей, закрыв глаза, блаженствовал. Далекими и незначительными казались теперь все неприятности и заботы. Будто бы целый мир сомкпулся в его разморенном, отяжелевшем теле, а сам он стал точно сродни частицам воды, пара, дубовым доскам лавки и густому, приторному духу ошпаренной березы...
Потом Эндель приказал спуститься вниз и немедленно окунуться в бочку. Сергей, отчаянно ухнув, с головой бултыхнулся в воду. Жадно глотая воздух и отплевываясь, он присел несколько раз.
«Вот так бы возродиться в новом качестве, как это удалось дураку-Емеле, который превратился в добра молодца», — невольно размышлял Сергей, выскакивая вслед за дружками в предбанник. И подумалось потом, что, возможно, в том и есть вся премудрость жизни, чтобы желать этого перерождения...
— Хорошо, хорошо, — с дрожью в голосе повторял Юрий, растираясь мохнатым полотенцем.
Сергею тоже было хорошо, потому что наперед знал, чем будет занят сегодня вечером. Размеренность будней никогда его не тяготила. Была уверенность, что в жизпи все так и должно быть: заранее и четко, как по корабельному распорядку, спланировано.
Из бани вышли в сумерки. Было слышно, как всхлипывала у берега вода, где-то в соседнем дворе рассерженно забрехала собака. Тропка, вытоптанная в траве вдоль зубастых штакетников, тянулась к поселковому клубу. Оттуда доносились звуки радиолы и частые хлопки входной двери. Юрий рассказывал веселый анекдот. Сергей хохотал. Эндель степенно улыбался. Настроение у всех троих было превосходное.

Клуб располагался в новом двухэтажном строении на окраине поселка. Наверху был танцевальный зал, а внизу —столовая, которая по вечерам превращалась в кафе. По лестнице, ведущей на второй этаж, сновали девчата и парни.  Стоял разноголосый говор, смех,  музыка.
Сергей предложил друзьям сесть за столик в углу зала. Подошла официантка. Заказали ужин. Рядом сидели пожилые рыбаки. Пили пиво, курили трубки, чинно вели неторопливую беседу. Сергей не знал эстонского языка, но всегда с удовольствием слушал эстонскую речь, наслаждаясь ее мелодичностью и пытаясь по выражению лиц собеседников угадать смысл произносимых ими слов. Иногда Сергей просил Энделя перевести ему то, что говорили рыбаки, и был очень доволен, когда не ошибался в своих предположениях.
Юрий толкнул Сергея локтем.
—  Видал? Урве наверх пошла. Сделала вид, что не заметила тебя.
Сергей самодовольно улыбнулся: мол, куда она денется...
—  Смотри, — предостерег Юрий, — к ней швартуется новый тралмастер. Ничего с виду парнишка.
—  А-а... — Сергей небрежно махнул рукой.
—  Легко ты, Сергей, живешь,— сказал Эндель, разливая из графинчика по лафитникам водку. — Если девушка тебе нравится, не зевай. А если нет — зачем хорошему парню дорогу переходить.
—  Там видно будет, — уклонился от неприятного разговора Сергей, поднимая лафитник.
—  Завидую тебе, — говорил Юрий Энделю. — Ты еще в училище нашел свою Нину и счастлив. А я не знаю... Только   здесь  вот   встретил   Эве.   Люблю   и   чего-то   боюсь.
«Как у него определенно: люблю и боюсь, — подумал Сергей. — А у меня все неопределенно: не то чтобы слишком люблю и не то чтобы очень боюсь...»
Эндель задумчиво улыбнулся.
—  Я так сильно любил, что ничего не боялся. Страшилась неизвестного лишь моя Нина. Мне казалось, что я слишком некрасив, грубоват для нее. Она же... Ты сам знаешь, какая она... Ну а я? Далеко не Жерар Филип. Только настоящая любовь пересиливает страх. И нечего бояться неизбежного. Теперь счастлив, что меня всегда ждут на берегу.
Сергей встал, одернул китель и твердой походкой направился по лестнице на второй этаж. В зале только что закончился очередной танец, и Урве со своей неразлучной подругой Эве уселись в одно кресло. Рядом стоял тот самый тралмастер: высокого роста, плотный парень в форменной тужурке с капитанскими шевронами на рукавах.
«Пижон», — пренебрежительно подумал о нем Сергей, пересекая зал.
Урве, заметив Сергея, приняла независимый вид. Заиграли танго. Тралмастер, приглашая Урве, слегка наклонил перед ней голову, но Сергей, опередив его, небрежно взял девушку за руку. Урве гордо улыбнулась, но встала и пошла за Сергеем. Девушка положила руку ему на погон, и они медленно двинулись по кругу в толпе танцующих. Сергей пристально глядел на Урве. Она отвела глаза в сторону, губы ее чуть вздрагивали от еле сдерживаемой радостной улыбки.
—  Ну,   здравствуй, — сказал   наконец   Сергей.
Урве вскинула свои зеленоватые, светившиеся счастьем глаза и прижалась к Сергею.
—  Почему за мной  не зашел? — тихо спросила,  стараясь выговаривать слова без акцента.
—  Мылся в  бане, — признался  Сергей. — К тому  же эта «изящная треска» в мундире скучать, кажется, тебе не давала. — И кивнул в сторону тралмастера.
—  Какой ты злой! Не могла же я к тебе первой подойти.
—  Урве,  мне  смешно!   Это   между  нами-то  условности? — Сергей расхохотался.
—   Перестань... — В глазах Урве проступили слезы.
—  Да что ты, — смягчился Сергей и тронул губами ее лоб. — Я просто завидую немного Юрке. Эве, как только меня увидала, сразу догадалась, что Юрка где-то внизу. Видишь, ее и след простыл. А ты будто и не заметила меня...
—  Прости, больше не буду, — покорно сказала Урве, крепче прижимаясь к нему.
В дверях показался Юрий. Отыскав Сергея и Урве, он жестами пригласил их спуститься вниз.

В столовой заметно прибавилось народу. Табачный дым. Звон посуды. Звучала старинная рыбацкая песня, которую затянули подгулявшие завсегдатаи. Сергей повел свою подругу, придерживая за локоть, к столику, за которым их поджидали Юрий и Эве.
Подруги со смехом обнялись, точно не виделись целую вечность. Затараторили о чем-то по-эстонски. Юрий, поморщившись, ревниво постучал кончиком ножа по бутылке гурджаани. Сергей, дурашливо закатив глаза, притворно вздохнул.
Урве и ее подруга Эве были счастливы. Видимо, это счастье так переполняло их, что подруги не могли и не хотели его скрывать даже под осуждающими взглядами горбоносого седого старика, сидевшего за соседним столиком. Эве украдкой показала старику язык. Тот хлопнул кружкой по столу и, зло проговорив что-то, вышел. Эве покраснела. Урве звонко рассмеялась.
Сергей проводил старика долгим взглядом и сказал:
—  Неприятный тип.
—  Еще бы! — согласилась девушка. — Это же Калью Рауд.   Сейчас   он   всего  лишь   завмаг,  но   раньте — сам господин. Ему когда-то принадлежал весь поселок и еще два хутора в придачу.
—  Что он сказал?
—  Считает, что эстонская девушка не должна встречаться с русским парнем.
—  Сволочь, — не утерпел Сергей, — фашистам сапоги, наверное, лизал.
Урве вздохпула:
—  Мой  отец  арендовал  у  Рауда  лодку,  а  когда  он умер, мама до самой смерти батрачила на мызе, чтобы рассчитаться с долгами.
Сергей, стараясь успокоить девушку, нежно погладил ее руку.
—  Разве у тебя одной горе? Мой отец был шофером. В сорок третьем подвозил к передовой боеприпасы и наскочил на мину...
—  Поэтому ты и решил стать минным офицером?
—  Не знаю... Может быть... Очень хочется, чтобы вода под килим корабля была бы всегда ЧИСТОЙ ОТ мни.
—   Когда ты уходишь в морс, мне страшно за тебя.
—  Ну и зря. Войны нет, а боевые мины попадаются в трал не так уж часто.
Юрий повернулся к Сергею, прервав разговор со своей девушкой.
—  Слышь,   Серега,   выясняется,   что  Эве,   как  и   ты, ищет философский камень.
—  Да    ну!? — с   деланным    удивлением    воскликнул Сергей. — Урве, бери с нее пример, и ты поможешь мне найти точку опоры,  чтобы  перевернуть весь  мир.  А то наш замполит недавно убеждал меня в том, что в жизни ничего нельзя совершить, не имея этой самой точки.
—  Жить надо  проще, так, как  живет Алексей Мо-хов. — Юрий кивнул в сторопу только что вошедшего в столовую коренастого, сутулого человека.
Услыхав свое имя, тот подошел к столику, за которым сидели офицеры со своими подругами. Он был заметно под хмельком. Покачиваясь, застегнулна потрепанном, видавшем виды пиджаке единственную уцелевшую пуговицу, поклонился девушкам и протянул поочередно руку Сергею и Юрию. Потирая ладони, он заискивающе улыбнулся, как бы спрашивая, что ему теперь делать дальше. С готовностью сел, когда, немного потеснившись, ему предложили место за столиком и фужер вина.
Прошло около года, как в поселке появился Алексей Федорович Мохов. Едва ли кто доподлинно знал историю этого человека. Поговаривали, был он прежде капитаном. Проворовался или еще что-то натворил. Отсидел сколько-то лет и был выпущен по амнистии. Поначалу определился в колхоз рыбачить, но вскоре ни одна бригада не захотела брать его с собой в море. Не проходило и дня, чтобы Мохов не напивался вдрызг. Правлению пришлось перевести его в грузчики. Некоторое время он работал старательно. Перетаскивал с пирса на склад ящики с рыбой, шпаклевал баркасы, чинил бензиновые лодочные движки, в которых знал толк. Но вскоре его даже из грузчиков выгнали. Напившись однажды, он свалился с причала в воду и чуть не утонул. Теперь вот устроился в поселковый магазин разнорабочим. В поселке его считали конченым человеком. Вечерами он постоянно околачивался возле столовой, где иногда можно было допить оставшееся в кружке пиво или выпросить у подгулявшего рыбака глоток водки.
Мохов поерошил корявой пятерней густую, сильно разбавленную сединой шевелюру и стал вдруг декламировать есенинское «Письмо матери».
За столом его слушали с любопытством и удивлением.
Но память, видимо, подвела. Вскоре он запнулся, сидел подавленный, еще больше ссутулившись.
—   Хорошие вы ребята, — проговорил Мохов   тихо. — И девушки у вас тоже красивые... Только, ради бога, берегите вы друг друга.
—  Да от чего беречься-то, Алексей Федорович?—дружелюбно спросил Сергей. — От грома небесного?
—  Эх, молодой человек, — укоризненно произнес Мо-хов. — вот и я так в твои годы предполагал. Да мало ли... Ш-ш-ш!..
Он приложил палец к губам, сделав круглые глаза. Тяжело встал и, поклонившись, направился к выходу.
—   Жалкий   человек, — сказала   Эве. — Позавчера наши ребята пригласили его выпить, а вместо водки незаметно налили ему в стакан воды. Он выпил, сморщился и стал закусывать луком. Все засмеялись, а он даже ничего не попял... Мне стало страшно...
—   Эве, — удивленно произнес Юрий, — и в такой вечер об этом говорить? Ты лучше вспомни, что мы с тобой не виделись целую вечность!
Эве задорно тряхнула головой, долго печалиться она не умела.
—   Пошли   танцевать! — пригласила   она   и побежала по лестнице в зал.
Следом за ней вразвалочку направился Юрий. Урве, подперев подбородок руками, задумчиво глядела в окно.
—  А мы? — спросил Сергей.
—  Не хочу.
Сергей взял руку девушки и поднес к своей щеке. Так они молча сидели еще несколько минут, ни о чем не говоря, не двигаясь.
Подошел тралмастер. Обращаясь к Сергею, тихо сказал:
—  Разрешите, мы потанцуем.
—  Нет, — буркнул Сергей, не отрывая от своей щеки девичьей ладони.
Усмехнувшись, тралмастер хотел было что-то сказать, но Урве, умоляюще глядя на него, отрицательно покачала головой.
Тралмастер медлил уходить. Вскочив, Урве выбежала на улицу.
Сергей встал и вплотную подступил к тралмастеру. Глухо выдавил из себя:
-- Ну что еще?..
Они были почти одного роста, оба широки в плечах и одинаково настороженны. Глаза их встретились.
—   Ничего, как видишь, — ответил тралмастер и улыбнулся. Улыбка его была скорее грустной, чем вызывающей.
Сергей, не говоря ни слова, пристыженно вышел за дверь.
Оп почувствовал, где нужно искать Урве. По тропинке спустился к морю. Она стояла возле самого уреза воды, зябко поводя плечами. Сергей снял с себя китель и набросил на плечи девушки. Обнял ее.
—  Мне очень больно, Сережа.
—  Из-за пего?..
—  Эх ты! Я дочь рыбака. Я умею ждать.
—  Оно и видно...
—  Да что видно? Толик хороший парень.  Разве  он виноват, что любит меня? И разве я виновата, что люблю тебя? Нельзя с ним так грубо...
—  Как умею...
—  Вот  видишь,  ты  обиделся. — Урве  улыбнулась. — А ведь он твой земляк, москвич.
—  Вот   новость! — Сергей   притворно   рассмеялся. — Стоило нам взглянуть друг на друга, как в нас заговорило   нечто   вроде   родственного   чувства. А что, мы и вправду похожи? Или мне так кажется?
—  Тебе кажется. Вы — разные люди.
У ног тихонько хлюпала вода. Сергей прислушивался к этим ласкающим звукам и курил.
—  Что молчишь? — спросила Урве.
—  Так... Видишь гакабортные огни? Зубаревский тра-лец в дозор пошел. Всю ночь ребятам не спать.
—  Не успел с моря прийти, а оно тебя снова тянет...
—  Такая жизнь, такая служба...
—  Проклятое, вот тебе!—Урве топнула по воде ногой, обдав Сергея брызгами, и, хохоча, побежала от пего. Сергей, спрятав руки в карманы брюк, степенно зашагал следом за девушкой.

Дом Урве, когда-то давно выстроенный ее дедом, стоял чуть на отшибе от поселка. Был он довольно крепким, просторным.
Переступая порог, Урве шутливо и торжественно произнесла строки из древней руны:
Слышишь дальний шум прибоя? Видишь славные хоромы? Скалами подперты стены. Тут живет могучий Калев...
Сергей закрыл дверь на задвижку. Вспыхнул свет. Знакомая горница.  Обшитые тесом  стены, почерневший от времени высокий дубовый потолок. Широкий длинный стол, покрытый скатертью. В углу, похожий на камин, очаг с дымоходом. У стены просторная тахта, рядом — телевизор. Здесь будто бы сошлись и замерли вещи из разных времен...
—  Хочешь есть? — спросила Урве. — Я для тебя приготовила уху, какую ты любишь, янтарную. Ждала тебя...
—  Есть? — Сергей   поморщился,   но,    передумав,  без интереса махнул рукой: — Давай.
Пока девушка возилась у пылавшего очага, Сергей погасил свет и уселся в кресло. Запрокинув голову, глядел, как по дубовым балкам пляшут отсветы огня. Пока уха разогревалась, девушка подошла к спинке кресла и, обхватив Сергея руками за шею, прижалась щекой к его голове.
«Для моряка Урве была бы, наверпое, идеальной женой,— подумал Сергей, — чего ж мне еще надо?..»
...Сергей Рындин лежал на тахте успокоенный и равнодушный. Он понимал, что должен хотя бы приласкать девушку, и не мог, оправдывая себя тем, что это море огрубило его. Урве, положив голову на его руку, вполголоса пела какую-то грустную эстонскую песню. Сергею нравилось, как она поет. У нее был ровный, чистый голос. Так же хорошо, видимо, она пела бы колыбельную. Еще прошлой весной у них мог быть ребенок, только Рындии не захотел его. Урве до сих пор не могла себе простить, что была слишком послушна Сергею. Иногда она горько плакала. Сергей догадывался, что не давало девушке покоя, и не успокаивал ее, боясь упреков. Рын-дина считали на корабле волевым, сильным человеком, но в душе Сергей последними словами ругал себя за трусость.
Случалось, он трогал руками всплывшую на поверхность старую мину. Подвешивая заряд на гальваноударные колпаки, мог мурлыкать какой-нибудь мотивчик. Разве не знал он, как близка смерть? Он боялся ее не меньше других, но всегда в таких случаях подавлял страх. И знал, что это мимолетное, леденящее душу состояние не было трусостью. Как же беспомощен и проти-вен становился он самому себе, когда не находил слов, чтобы оправдаться перед этой девушкой.
Когда он узнал, что тралмастер встал на его пути, то готов был драться за свою девушку. Еще вечером он верил, что любит Урве и что она должна принадлежать только ему. Но стоило лишь убедиться в ее преданности, как на смену ревности вновь пришло спокойное равнодушие.
«А годы идут, — размышлял Сергей. — Урве двадцать пять, мне двадцать семь. Что изменится, если в удостоверении личности появится штамп загса? Так же буду по воскресеньям рано утром колоть дрова, после обеда работать в огороде тяпкой, а вечером скучать у телевизора и нехотя отвечать Урве на ее наивные женские вопросы».
По крыше застучали тяжелые дождевые капли. Где-то далеко проворчал гром. Во дворе тоскливо взбрехнула собака.
«Пусть все будет, как у других: расчетливо и правильно»,— успокоенно думал Сергей, засыпая.
В понедельник Рындин проснулся около шести часов утра, Урве рядом не было. Сергей вспомнил, что ей спо-заранок нужно было принимать на складе ночной улов угря, хорошо шедшего в эту пору в рыбацкие сети. Урве работала заведующей рыбоприемным  пунктом.
Сергей, скинув одеяло, встал. Прошелся по комнате, энергично поводя под тельняшкой плечами. Сделал на руках стойку и отжался несколько раз от пола. На столе увидал кружку парного молока и ломоть хлеба. Распахнул окно и присел на подоконник, понемногу отхлебывая из кружки.
С моря доносился ритмичный стук рыбацких моторов. На дворе проголосил петух. Всходило солнце. Первые лучи его, пробившись через густую, росную хвою сосен, проникли в дом и разбрызгали по полу зыбкие пятна света.
Сергею отчего-то стало вдруг покойно и хорошо, как бывало в детстве, когда приближался праздник или каникулы. Сергей радовался, не зная чему. Просто была жизнь, которую он, отдохнув после тяжелого похода, почувствовал чуть острее обычного. Невеселые размышления больше его не тревожили.
На тральщик Сергей пришел за десять минут до подъема флага. Экипаж строился на юте по правому борту. Сергей встал между Энделем и Юрием на правом фланге. Появился командир корабля. Матросы дружно рявкнули приветствие.
—   На   флаг...   Смирно! — раздалась   команда   вахтенного офицера. Строй застыл. Вот мягко запел горн, полотнище Военно-морского флага поползло по флагштоку вверх. Теплый утренний бриз подхватил его и,  расправив,   нежно   заколыхал.   На   корабле  начался  трудовой день.
После проворачивания механизмов офицеры собрались на пирсе у корабельного трапа на перекур.
—  Сергей, ты что собираешься делать? — спросил Эндель.
Сергей пожал плечами.
—  Как и все — по плану. Инспекторская проверка на носу, а дел у меня в БЧ невпроворот. И Касадзе, как назло, уезжает на трехдневные старшинские сборы.
—  Я не о том. Ты собираешься после обеда в Таллин?
—   Придется. Надо отвезти кое-какие документы. Хочу старые тралы списать.
—  А мне нужно получить кой-чего. Зачем нам вдвоем ехать? Давай так: бросим жребий. Если у тебя окажется решка, ты сделаешь все дела за двоих, а если орел — дело за мной. Ну как?
—   Валяй,— согласился Рындин, в душе надеясь, что ему повезет и в Таллин придется ехать штурману.
Эндель подбросил пятак. Глухо стукнув по дощатому настилу пирса, он лег решкой вверх. Сергей с досады плюнул.
—  Судьба, — ободряюще   похлопал   его   ладонью  по спине   Луйк, — от  нее  не   посачкуешь.   Кстати,   раз   уж тебе все равно придется ехать, зайди к Сизову. Оп просил меня в городе что-то кому-то передать. Я так и не понял толком, что именно, он тебе сам все растолкует.
Сергей недовольно поморщился:
—   Послушай, Эндель, может, все-таки лучше тебе поехать?
Эндель высоко подкинул пятак, поймав его, сказал:
—   Жребий — это судьба.  У  меня тоже  дел  хоть отбавляй.

Во второй половине дня, перед тем как отправиться на автобусную остановку, Сергей зашел в комнату дежурного. Начальник штаба уточнял по карте дислокацию кораблей дивизиона.
Рындин сухо доложил, что собирается ехать в город и готов выполнить его поручение.
—  Вот какое дело, Сергей Александрович, — оторвавшись от карты, сказал Сизов, — не в службу, а в дружбу. Сегодня вечером поездом из Ленинграда приезжает моя дочь. Жена по своим врачебным делам выехала в район, и я не знаю, когда вернется.  Мне  же сейчас отсюда и шагу ступить нельзя.  Инспекцию  ждем  с  часу на  час. Словом, нужно передать моей дочери ключ от квартиры. Это не слишком вас затруднит?
—  Пожалуйста, — безразличным   тоном   ответил   Сергей.
—   Вот и хорошо.  Живу я на Тоомкооли. — Алексей Прохорович,   достав   блокнот,   принялся   записывать   адрес. — Подождете у подъезда, передадите ключи и — свободны.
—   Но как я узнаю, что это именно ваша дочь?
—  Это  не сложно:   в  руках у  нее будет  венгерский клетчатый чемодан. Поезд прибывает в семнадцать тридцать.   Прикиньте   еще   минут   пятнадцать — двадцать — и вы встретите ее у дома.
Сергей холодно козырнул и вышел.
На улице жара, пыль. Автобус, идущий в Таллин, должен был остановиться в центре поселка, у бакалейного магазина. На остановке понемногу собирался народ, укрываясь от палящих солнечных лучей под брезентовым навесом. Шумной гурьбой подошли несколько старшин. Сергей, заметив Касадзе, подозвал его.
—   Как дела, Резо?
—  Лебедки привели в порядок, товарищ старший лей-тенант.
—  Как с тралами?
—  Думаю, ребята справятся. Но проверить не мешало бы.
—  Добро, старшина, вечерком я это сделаю.
Подошел автобус. Рындин сел рядом со своим старшиной на заднее сиденье. Молча глядел он, как за окном проплывали  поля,  перелески,  дальние  хутора.
Словоохотливый Касадзе говорил:
—  Не могу спокойно глядеть, товарищ старший лейтенант, как пшеница колосится. Старший брат Нико писал, что ее в нашем селе давно убрали. Теперь виноград поспел,   вино   будет... — Касадзе   мечтательно  пощелкал языком. — Третий год, как дома не был.
—  В  сентябре   поедешь   в   отпуск, — пообещал   Рын-дин, — как   только   учения   закончатся,   задерживать   не стану.
Ободренный Касадзе вновь заговорил о том, какие у них в Сванетии красивые горы, какая щедрая земля, какие добрые люди и как бы хорошо встретили его, Сергея Рындина, если бы он согласился приехать туда погостить хотя бы недельку. Сергей, слушая старшину, рассеянно кивал головой.
Тем временем автобус уже достиг таллинской окраины. Когда у одного из городских перекрестков шофер на красный свет затормозил, взгляд Сергея задержался на большой афише. «Петерис Сиполниекс. Концерт органной музыки» — было напечатано крупными буквами.
«Все так и будет, — размышлял Сергей, — настанет вечер, в концертном зале вспыхнет яркий свет, соберутся люди. На сцену выйдет этот самый Петерис Сиполниекс. Раздадутся аплодисменты. Потом зазвучит орган. Кто-то будет сидеть в партере или в ложе на том самом месте, где вполне мог бы сидеть и я. Но почему бы и впрямь не взять билет и не послушать Баха, тем более что так давно не слышал органной музыки».
Автобус тронулся, и афиша исчезла из виду. В следующее мгновение Сергей осознал, что и эта возможность будет упущена, потому что необходимо еще засветло вернуться в Кюла-Ранд, чтобы проверить готовность своей боевой части к инспекторской проверке.
Ровно в семнадцать тридцать Рындин поднялся на Вышгород, преодолев крутой подъем на крепостную стену. Отыскал дом, в котором жил Сизов, и стал не спеша прохаживаться по тротуару.
Прошло уже полчаса, но девушка с чемоданом не появлялась. Рындин уже начал беспокоиться, что опоздает на автобус.
«Жду еще десять минут, — решил он, — передам ключ дворнику и побегу на остановку».
И тут в конце улицы, узкой и пустынной, показалась стройная девушка с чемоданом в руке. Сергей не сомневался в том, что это дочь начальника штаба — чемодан был клетчатым. Когда девушка подошла поближе, Сергей с восхищением подумал:  «Вот это  принцесса!»
Ему стало как-то не по себе: неудобным казался тяжелый пенал со штурманскими картами, который был зажат под мышкой, и отчего-то возникло сомнение, хорошо ли побрился утром... Девушка собралась было войти в подъезд, но Сергей решительно заступил ей дорогу.
—  Валя Сизова? Я угадал?
—  Допустим, — насмешливо   ответила   девушка,   чуть прищурив    большие,    подведенные    тушью    глаза. — А дальше что?
И Сергей решил, что с такой привлекательной внешностью ей, видимо, нередко приходится подобным образом «отшивать» уличных пижонов.
—   Как   раз   то, — безразличным   тоном   ответил   Сергей, — что вы не попадете в свою квартиру.
—  Вы убеждены?
—   Разумеется... — Сергей выпул из кармана ключ. — Узнаете?
Насмешливость в ее глазах сменилась удивлением. И Сергей догадался, что по сравнению с обычными приставалами у него есть небольшое преимущество... и было бы глупо им не воспользоваться. Отдав девушке ключ, он принялся пространно объяснять, почему ее никто не встретил на вокзале, рассказал, как он ждал ее, сом-неваясь в том, что сможет узнать. Что подавало Сергею пока хоть какую-то надежду на успех — это пеболыпое впимание, с которым его слушала Валентина. Сергей боялся, что скоро ей надоест его болтовня, она повернется и уйдет. Мучила мысль, что говорит он совсем не то, что надо. Сергей уже сам себе казался беспомощным и заискивающим и опасался, что тайное желание познакомиться слишком выразительно написано на его лице.
Неожиданно из рук выскользнул пенал. Оп глухо стукнулся об асфальт, картонная крышка, треснув по склейке, отвалилась. Нагнувшись и подобрав пенал, Сергей виновато улыбнулся, пробуя приладить крышку на место.
—  Что же вы так? — с сожалением сказала Валентина.
—  Да вот так... — ответил Сергей и нашелся: — Знаете,   Валентина,   нельзя   ли часа на полтора этот пенал оставить у вас? У меня в городе есть еще кое-какие дела.
—  А что здесь?
—  Ничего особенного, морские карты.
—  Как хотите, — согласилась девушка.
Она взялась за чемодан, стоявший рядом, но Сергей опередил:
—  Разрешите, я помогу.
При этом пенал опять чуть не выпал. Валентина рассмеялась.
—  Вы действительно привезете на свой корабль макулатуру. Давайте ваш пенал.
—  Он тяжелый, — обрадованно запротестовал Сергей.
—  Не беспокойтесь, я достаточно натренирована.
—  Занимаетесь спортом?
— Да.
Это сообщение Валентины стало для Сергея новой темой для разговора. Поднимаясь следом за ней по лестнице, он успел доложить, не боясь показаться хвастуном, что сам увлекается боксом, имеет второй разряд, хотя в действительности имел всего лишь третий. По тому, как Валентина удивленно глянула на него, Сергей догадался, что попал в точку. Валентина уже с интересом отвечала на его вопросы: да, она студентка второго курса, перворазрядница по художественной гимнастике, да, она любит орган, в Ленинграде несколько раз ходила на концерты Исая Браудо.
Сергей был точно во сне. Вот щелкнул замок, распахнулась дверь. Полумрак прихожей. На вешалке плащ с погонами капитана второго ранга, рядом зонтик с изящно изогнутой ручкой. Дальше — просторная комната, уставленная новой мебелью. Дверь на балкон распахнута.
Сергей сидел на мягкой софе. Все, что говорил он сам и что отвечала ему Валентина, доходило до сознания в каком-то приятном, сказочном тумане... Девушка взяла со стола вазу и предложила ему конфеты. Сергей не отказался. Разговор между ними вскоре стал свободным и чуточку доверительным. Было решено, что вместе пойдут слушать Петериса Сиполниекса.
До начала концерта оставалось не больше сорока минут. Рындин торопился в центр города. По пути, отвечая на приветствия матросов, опять невпопад улыбался. Завидев издали массивное здание концертного зала «Эстония», побежал.
Он все еще не мог прийти в себя от случившегося. Как-то не верилось, что эта необыкновенно красивая девушка уже примеряет перед зеркалом платья, чтобы выбрать из них одно, в котором придет к нему на свидание. Он был счастлив и нетерпелив, как все влюбленные... Да что же это, в конце концов, почему на перекрестке так нескончаем поток машин и нельзя перейти на другую сторону улицы?! Была не была... Свистит вдогонку милиционер. Вот и билетная касса.
— Нет, нет, далеко не надо: только партер, в центре... Пожалуйста, девушка... Как вы сегодня прекрасны!.. Что со мной?.. Не выиграл ли я по лотерейному билету «Москвич»? Это мелочь... По вашим билетам я заполучу весь мир!..
Сергей с букетом цветов прохаживался в сквере. Осталось двадцать минут... пятнадцать... десять... пять... и — вечность, которая, дробясь на минуты, секунды и мгновения, нескончаема... Она идет навстречу. Улыбается ему...
Первой исполнялась баховская токката «ре-минор». Музыка еще больше усиливала ощущение необычности. Сергей сидел в зале, закрыв глаза, и ему временами казалось, что он сам становится частицей этой музыки. Звучал орган, а мысли уносили Сергея далеко-далеко...
Сидящая рядом девушка казалась Сергею такой необыкновенной, что он почти не верил в возможность ее существования. Может быть, сменившись с вахты, он заснул у себя в каюте, и стоит лишь открыть глаза, как все исчезнет? Осторожно наклонившись, он коснулся плечом ее плеча. Валентина вопрошающе глянула на него и чуть  улыбнулась.  Рындин  смущенно  отодвинулся.
Как все странпо повернулось в его жизни. Еще недавно Сергей не верил в судьбу, но теперь, стараясь связать события, он пытался даже предсказать будущее... Пятак, брошенный Луйком, упал решкой вверх, и Сергей поехал в Таллин, автобус притормозил как раз в том месте, где на заборе висела афиша, и даже пенал выпал из рук Сергея в то самое время, когда, казалось, все уже было для него потеряно. Что же это, если не судьба?..

После концерта они пошли не торопясь к дому Валентины. Сергей хотел было взять девушку под руку, но не решился. За всю дорогу обменялись лишь несколькими малозначащими фразами. Можно было говорить о музыке, но Сергей сознался, что разбирается в ней плохо. Вновь рассуждать о спорте было бы неуместным. Сергей, поглядывая на свою спутницу, пытался угадать, о чем она думает, как относится к нему и какое он вообще произвел впечатление.
У знакомого подъезда они остановились. Было уже поздновато, зайти в дом Сергей наотрез отказался, попросив Валентину как-нибудь незаметно для родителей вынести пенал. Сергей стоял в вестибюле и слушал, как цокают по ступенькам каблучки ее туфель. Только теперь он вспомнил, что позабыл о своих корабельных делах, которые еще засветло намеревался сделать, вернувшись в Кюла-Ранд. Теперь это его мало тревожило.
Прошло минут двадцать, на лестничной клетке по-прежпему было тихо и пусто. Рындин уже начал волноваться, когда наверху отворилась дверь и знакомый голос властно произнес:
—  Старший    лейтенант    Рындин,     поднимитесь    ко мне.
Сергей взбежал по ступенькам наверх.  Алексей Прохорович, в пижамной куртке и шлепанцах, поджидал его у двери своей квартиры.
—   Прошу вас, — показал он рукой, пропуская Сергея в комнаты.
«Что-то будет...»— встревожился Сергей, боком цро-ходя мимо начальника штаба.
Валентина сидела на софе с таким видом, будто ее ничто не интересует, кроме книжки, которую она держала в руках.
«Ей, наверное, из-за меня только что устроили разнос», — страдальчески подумал Сергей.
Из соседней компаты вышла мать Валентины, красивая женщина лет сорока.  Сергей представился ей.
—  Светлана  Петровна, — сказала  она  и  после  паузы предложила: —Хотите чаю?
—   Конечно,  хочет, — ответила  за  Рындина   Валентина, не поднимая головы.
По ее уверенному голосу Сергей догадался, что все обстоит не так плохо, как ему вначале показалось. Он пожал плечами и, глядя на часы, сказал:
.— Я бы рад... К сожалению, скоро отходит последний автобус.
—  Тогда мы лучше вот что сделаем...— Алексей Прохорович тронул Сергея за локоть и кивком головы пригласил в соседнюю комнату.
Сергей обреченно пошел за Сизовым, заранее догадываясь, что неприятного разговора теперь не избежать. Но вопреки ожиданиям все обернулось как нельзя лучше. В кабинете Сизова, куда они вошли, хозяин усадил Сергея в кресло и достал из шкафа бытылку коньяку.
—. На посошок, — сказал он и, дождавшись, когда Сергей пригубит рюмку, добавил:—За нестареющую музыку Баха.
При этих словах Сергей чуть не поперхнулся. Допив рюмку, он встал:
—  Разрешите, товарищ капитан второго ранга?
—  Разумеется, можете идти. Да,  вот еще  что... Сергей Александрович, к проверке то вы готовы?
—  Так  точно, — не  моргнув  глазом,  ответил   Сергей.
—  Добро.  И  не  забудьте  прихватить  свое корабельное   имущество, — усмехнувшись,   Сизов   кивнул на пенал, стоявший в углу кабинета.
Валентина решила немного проводить Рындина. Выйдя на улицу, они остановились около подъезда. Время торопило Сергея.
—  Вот, кажется, и  все, — сказал  он, впервые  позволив себе взглянуть в глаза Валентины чуть пристальней обычного. Девушка опустила ресницы.
«Что, если поцеловать ее?» — мелькнуло в голове Сергея, но вместо этого взял ее совсем еще по-девчоночьи мягкую руку и легонько сжал в своей большой, грубоватой пятерне.
А через десять минут полупустой автобус мчал его по шоссе в Кюла-Ранд.
Инспекция главкома, возглавляемая пожилым энергичным адмиралом, прпбыла в дивизион в тот день, когда должно было состояться общее партийное собрание. Перед его началом Сергея подозвал к себе замполит ди визиона капитан третьего ранга Иван Прокофьевич  Ба-рышев.
Замполит был длинным, тощим. У него серые, чуть выпуклые глаза и горбатый нос, под которым топорщатся отвислые усы. Он, доверительно глядя на Рындина, сказал:
—  Нужно выступить, Сергей, от имени флотской молодежи.
Рындин недоуменно сморщил лоб.
—   Без подготовки? Но это же не совсем обычное собрание: на нем — вся инспекция в полном параде...
—  Тем более надо говорить не по бумажке, а от души,  искренне.  Ваш  корабль на  хорошем  счету.  Расскажите  о  товарищах,  какие  намечаете   взять  рубежи.   Не надо громких фраз, и тебя правильно поймут.
Рындина выбрали в президиум собрания. Он сидел на сцене клуба за длипным столом, и ему хорошо были видны сдержанно-возбужденные лица сослуживцев. Говорили о текущих делах дивизиона. Адмирал о чем-то перешептывался с Сизовым. Алексей Прохорович согласно кивал покрасневшей, бритой головой. Пока было время, Сергей пытался набросать тезисы своего выступления, но мысли его были совсем о другом. Он просто не мог не думать о Валентине.
Назвали его фамилию. Сергей встал, подошел к трибуне. Говорил напыщенно и заумно о самых обыкновенных вещах. Когда отходил от трибуны, замполит сокрушенно покачал головой, намекая: «Ох и любишь ты, Рындин, травить красиво...»
«А жизнь у меня теперь красивая...» — взглядом же ответил  Рындин,  ничуть  не  смущаясь.
После собрания Рындин поспешил на корабль. Пока инспектирующие проверяли соседний тральщик, Сергей решил осмотреть механизмы своего заведования. Убедился, что матросы потрудились вчера на совесть. Лебедки сияли чистотой, буйки тралов покрашены, стальные тросы покрыты свежей смазкой. Сергей приказал минерам выстроиться на верхней палубе. Проверил их внешний вид и остался доволен. Рындин собрался было доложить командиру, что его миннотральная боевая часть в полном порядке, как к нему подошел матрос Волков.
—   Разрешите   обратиться,   товарищ   старший лейтенант?
—  Что у вас там? Побыстрее.
—   Разрешите доложить: не успел вчера замерить сопротивление изоляции акустического трала. Можно сходить за мегером?
—   Вы в своем уме?! — вспылил Рындин. — Не хватало еще по всей палубе растягивать кабели. За то, что вовремя не успели это сделать, будете наказаны.
Уже в следующее мгновение злость на молодого матроса прошла. И он упрекал в случившемся только самого себя. Да и что было взять с этого нерасторопного первогодка? Разве не знал Сергей, что Касадзе, на которого всегда можно было положиться, на трое суток отбыл в Таллин?
Поправив за козырек мичманку, Сергей решительно направился к командиру корабля. В кают-компании за столом сидел начальник штаба и торопливо просматривал вахтенные журналы. Заметив Рындина, он приветливо улыбнулся:
—  Вы ко мне, Сергей Александрович?
—  Собственно...   нет,   я    хотел   бы    видеть    командира.
—  Что-нибудь срочное?
—   Не  совсем...  Хотел доложить  о  готовности.
—  Я весь внимание...
—  Товарищ  капитан второго  ранга, — начал Сергей, выпрямившись, — боевая миннотральная часть к проверке готова, за исключением гидроакустического трала.
—  Что такое? — Алексей Прохорович недовольно поморщился.
—   Не замерено сопротивление изоляции согласно текущей регламентной проверке.
—  Очень плохо, Рындин.  Документация у вас в порядке, надеюсь?
—  Соответственно.
—  Что значит — соответственно?
—  Отмечено все, что исполнено.
—  А сопротивление изоляции?
—  Никак нет.
—   Послушайте,   Рындин,    вы   что,   первый  день  на флоте?  Неужели вы всерьез думаете, что проверяющий в звании старшего офицера возьмет прибор и станет за мерять ваши омы и мегомы? Первым делом он заглянет в документацию.
—  Но как же так?..
—  А вот так. Нужно было не орган слушать, а следить за тем, что делают ваши матросы. Если мне не изменяет  намять,  я вчера  еще спросил, все ли у  вас готово. Что вы мне ответили?
—  Виноват, — сдержанно ответил Рындин.  
—  Ступайте,   но   имейте   в   виду, — предупредил   Сизов, — если со стороны инспекции будет нарекание из-за ваших тралов,  хорошего для себя ничего не ждите.
—   Как же быть?
—  Вы наивный человек. У вас что, нет при себе авторучки?
Сергей вышел на палубу. Закурил.
«Собственно, ничего страшного не произошло, — подумалось, — разве что в случае немедленного действия трал вдруг ни с того ни с сего откажет? Было ли сопротивление изоляции за все время хоть раз неудовлетворительным? Никто этого не помнит. Так почему же я так волнуюсь!»
Сергей полагал, что несколько цифр в графе журнала — всего лишь условность, не отражающая существа дела. Сейчас у него еще есть выбор. Минут через десять его уже не будет. Может случиться нечто вроде цепной реакции. Проверяющий, обнаружив непорядок, укажет командиру корабля, что у него нерадивый минный офицер, а начальнику штаба заметит, что плох тот командир, у которого плохой подчиненный...
«Да что там размышлять, — решил Сергей, — ведь Сизов прямо намекнул, как выйти из этого сложного положения...»
Рындин зашел в каюту и, достав эксплуатационный журнал, записал в пустовавшую графу несколько цифр, датировав их вчерашним числом.

Инспекторская проверка закончилась благополучно. В журнал никто даже не заглянул. Командир корабля капитан третьего ранга Косарев получил благодарность, начальник штаба капитан второго ранга Сизов был на-зван перспективным, знающим свое дело офицером.
Оставшиеся  до  субботы  дни  тянулись  для  Рындина медленней обычного. Комиссия дала ему отличную аттестацию, но не это было сейчас главным. Где бы он теперь ни был и что бы ни делал, все его мысли занимала одна лишь Валентина. Он был то беспечно весел, то грустен и рассеян. На вопросы Юрия и Энделя, старавшихся узнать, что с ним происходит, отвечал невпопад. Если раньше Сергей от души радовался предстоящему плава-нию, то теперь он больше всего боялся, как бы до субботы корабль не вышел в море. Каждый вечер он ходил на почту и звонил в Таллин. Замирая, слушал гудки, пытаясь представить, как на другом конце линии, в знакомой квартире на Вышгороде, трезвонит телефон. Сергей знал, что Валентина ждет его звонка, но, чтобы не показаться излишне нетерпеливой, нарочно медлит взять трубку. Наконец раздавался щелчок... и он слышал ее спокойный голос:  «Да?»
И не пужно было подыскивать тему для разговора. Они болтали о разных пустяках. Но стоило Сергею повесить трубку, как он попадал во власть тревожных и радостных дум. Оп думал невесть о чем и каждый раз отыскивал в словах Валентины новый смысл и значение.
Он всячески избегал встреч с Урве, ссылаясь на свою занятость служебными делами. Они мельком виделись раза два, и все время Сергей торопился на корабль, чтобы оттянуть неприятное объяснение, которое должно было рано или поздно состояться. Врать Сергей не любил и не умел. Во всяком случае, неискренность его была бы слишком очевидна, и Урве обязательно заметила бы это.
Субботним вечером, за несколько минут до назначенного свидания, Сергей прохаживался, бряцая кортиком, по Ратушной площади у газетного киоска. Он был в полной парадной форме, в руках- букет гвоздик. Валентина пришла, опоздав всего на несколько минут. Но Рындин готов был ждать ее хоть весь вечер.
—  Сережа,   ты   не   обиделся   на   меня,   что   задержалась? — простодушно     спросила     девушка,     протягивая
руку.
—  Нет, — ответил  Сергей. — Мне  торопиться   некуда, только   я   не   убежден,   что заказанный столик в кафе «Норд»   будет  пустовать,  если  мы  его  не  поторопимся занять. Ты не против?
—  Но я сказала маме, что пойду в кино. Сергей понимающе улыбнулся.
—   Часа через полтора или два мы выполним это обещание.
—  Даже не знаю...
—  Разве ты не хочешь потанцевать?
—  А ты?
—  Как скажешь.
—   Согласна.
Сергей взял девушку под руку.
В кафе было довольно людно. Играл джаз. Миловидная брюнетка, изгибаясь и пританцовывая, напевала в микрофон что-то нежное и страстное. Столик, заказанный Сергеем, был свободен. На нем стояли запотевшая бутылка сухого вина и ваза с фруктами. Пригубив бокалы, пошли танцевать. Сергей старался не глядеть на девушку слишком навязчиво, на то, как вздымается ее небольшая грудь, как вздрагивают длинные ресницы. В его представлении она была слишком совершенна, чиста. И невозможно было нескромно думать о ней.
Сергей ревниво подмечал завистливые взгляды, которые бросали на его девушку парни из-за соседних столиков. Один из них был так назойлив, что Валентина показала ему язык. Парень смутился. Валентина рассмеялась. Сергей презрительно глянул на парня, втайне довольный ребяческой выходкой Валентины. Почему-то на ум пришла Эве, которая тоже показывала язык Калью Рауду. И сразу же представилась Урве... Сергею стоило больших усилий избавиться от неприятных воспоминаний.
—  Я, кажется, немного пьяна и поэтому делаю глупости, — доверительно    шепнула    девушка. — Мне  здесь надоело. Пошли на улицу.
В кинотеатр так и не попали. Валентине пора было возвращаться домой. Держась за руки, неторопливо побрели круто уходившей на  Вышгород улицей.
Перед новым расставанием Сергей начал волноваться. Ему не давали покоя все те невысказанные слова, которые накопились с первого дня их встречи. Он не знал, хватит ли у него решимости сказать Валентине о том,  как она дорога ему.  Самым  трудным было первое
слово... И чем дольше Сергей не находил этого слова, тем больше волновался.
У своего дома Валентина как бы нехотя вынула руку из Сергеевой сжатой ладони и, улыбнувшись напоследок странно и вымученно, скрылась за дверью. Сергей почувствовал, как все словно оборвалось у него в груди. В следующее мгновение, толкнув дверь, он бросился в подъезд и... лицом к лицу столкнулся с Валентиной. Ни о чем не думая, обнял девушку. Нашел ее губы... слышал дыхание, стук сердца, чувствовал тепло упругого, гибкого тела... И единственным его желанием было сохранить это состояние как можно дольше...
За дверью раздались приближающиеся шаги. Валентина вырвалась из рук Сергея и, торопливо стуча каблучками по ступенькам, побежала наверх. Он растерян-но оглянулся. Шаги за дверью, постепенно удаляясь, затихли. И уже откуда-то с лестничной клетки до него дошел тихий шепот:
— Спокойной ночи, милый  Сережка.
Ночью в дивизионе была сыграна боевая тревога. Сергей торопливо соскочил с койки и, наспех одевшись, выбежал на палубу. Офицеры собрались в ходовой рубке. Косарев, как всегда, был сосредоточен и хмур. Объявить причину внезапной тревоги он нарочно медлил, чтобы усилить внимание. Так всегда случалось, когда команда тральщика получала ответственное задание, когда от каждого офицера, старшины или матроса требовались  предельная   сосредоточенность  и  умение.
—   Получен  приказ... — начал   Косарев   и  сделал   небольшую паузу, — немедленно выйти в море на учебное траление. Суть в том, что наш старый полигон должен быть ликвидирован и открыт в кратчайший срок для рыболовства. Вся его акватория должна быть свободна от учебных мин. Задача ясна?
—   Все понятно, товарищ командир, только зачем такая  спешка? — спросил  Сергей. — Все  равно  же  работа не на один день.
—  Сие от меня не зависит, — ответил командир. Сергей неопределенно пожал плечами: мол, надо так
надо, о чем речь?..
На корабль прибыл начальник штаба. Один за другим, отдав швартовы, тральщики отходили от пирса. Выстроившись в кильватер, взяли курс на норд-вест. Рындин заступил вахтенным офицером.

Погода стояла штилевая. Море отливало ровным глянцем, словно его поверхность была старательно отшлифована краснодеревщиком. Чуть вздыхал теплый ветер. Плескала за кормой взбудораженная гребными винтами вода, из недр корабля доносился монотонный гул дизелей. В полнолуние августовская ночь казалась особенно нежной и чистой. Сергей вслушивался я ее неясные звуки, все время пытаясь представить ласковый голос Валентины.
Сергей отрешенно улыбался, и сигнальщик, не дождавшись ответа на свой доклад, повторил громче:
—  Товарищ старший лейтснант, следующий за нами тральщик   просит   разрешения   сбавить   ход.   Семафорят, что у них на правом дизеле греются подшипники.
—  Доложите  об этом начальнику штаба, -- приказал Рындин.
На ходовой мостик поднялся капитан второго ранга Сизов. Сергей подтвердил ему доклад вахтенного сиг-нальщика. Переговорив семафором с командиром соседнего корабля, Сизов разрешил ему выйти из строя и добираться до полигона малым ходом: с таким расчетом, чтобы к утру отремонтировать неисправный дизель своими силами.
—  Всегда у Зубарева что-нибудь да приключится,— недовольно   проворчал   Сизов. — На   вашем   тральщике, Сергей Александрович, верите ли, я просто душой отдыхаю. У  меня даже какое-то убеждение  сложилось,  что здесь никаких глупых случайностей не бывает.
Польщенный, Сергей позволил себе скупо улыбнуться.
—  Вам виднее, — отвечал он сдержанно.
—  Не скромничайте, Рындин, чего уж там...  Был у вас, правда, недавно маленький грешок, — Сизов погрозил пальцем, — да ладно, я не злопамятный. Копаться в мелочах не люблю. Вообще, Сергей, вам везет. Вы, на-деюсь, разрешите мне вас так называть в неофициальной обстановке?
—  Пожалуйста,— ответил Рындин,  окончательно смутившись, настороженно предчувствуя, что разговор этот Алексей Прохорович начал неспроста.
—  Вы думаете, я не знаю, что там у вас с моей дочерью происходит? Ошибаетесь. Алексей Прохорович пристально посмотрел на растерявшегося Сергея и, насладившись результатом своего неожиданного сообщения, продолжал:
—   Я не люблю вмешиваться в чьи-либо  дела,  если нет  на  то  необходимости.   У  нас с   дочерью   с   детства сложились   такие    хорошие,    доверительные   отношения, что она не стесняется мне рассказывать обо всех своих делах. Вам покажется, видимо, странным, что Валентина поверяет мне свои тайны. Я по долгу службы,  Сергей, приглядываюсь  к вам давно.  Не  знаю  отчего,  но,  мне кажется, вы ко мне относитесь, я бы сказал, несколько недоверчиво. Почему так?
Сергей в ответ лишь пожал плечами.
—   Ну-ну, — ободряюще сказал  Сизов,   - а вы не так уж смелы, как мне раньше казалось. Между нами будь сказано, Светлана Петровна поначалу не слишком одобряла, ну... скажем, то внимание, что ли, которое оказывает вам наша дочь с первой же встречи. Зная резкий, строгий характер Валентины, моя жена была сперва даже удивлена тем, как это вам так быстро удалось расположить нашу дочь к себе. Мою жену настораживало и то, что вы почти на десять лет старше Валентины. Вы не   обижайтесь,   попытайтесь   правильно   понять   вполне оправданный эгоизм любящей матери. Могу  признаться, что во мне вы обрели сторонника. И я не удивляюсь тому, что выбор моей дочери пал именно на вас, а не на какого-нибудь   гражданского   хлыща   с   ковбойскими   замашками. За прожитые годы, поверьте, в людях научился немного разбираться. И я верю вам, Сережа. Вы понимаете, о чем я говорю?
—  Товарищ    капитан... — взволнованно   начал   было Сергей, но Сизов его перебил:
—  Когда мы разговариваем не по службе, называйте меня но имени и отчеству.
—   Я  хотел  сказать,   Алексей  Прохорович, — продолжал Сергей, — вы даже не знаете, что значит для меня ваша Валентина...
Алексей Прохорович засмеялся, даже закашлялся от смеха.
—  Никогда не говорите о том, что у вас и без того на лице написано...
Он ободряюще тронул Сергея за плечо и пошел к себе в каюту досыпать остаток ночи. Сергей проводил его долгим благодарным взглядом и направился к гирокомпасу, чтобы уточнить курс.
В намеченный квадрат полигона прибыли спозаранок. Солнце только еще всходило. Его косые лучи полосовали оранжево-фиолетовое небо, словно из морской глубины засветили тысячи ярких прожекторов. На корабельных надстройках выступила студеная роса, и спокойная   до   этого   вода   подернулась   от   бриза   мелкой
рябью.                                                                                
На кораблях сыграли аврал. Вновь стальные палубы задрожали от дружного топота матросских ног. Слова команд заглушили грохот лебедок, всплески уходящих с кормы за борт тралов.
Словно приветствуя показавшееся солнце, тральщики перестроились уступом и, раскинув щупальца своих тралов, медленно двинулись, держа равнение в строю. Бук-сирные тросы, напрягаясь струной, уходили в глубину. Вскоре один за другим, подсеченные резаками, начали выскакивать на поверхность черные рогатые шары. Следом за тральщиками ползла неуклюжая транспортная баржа, с которой вылавливали и брали на борт всплывшие мины.
Сергей не ощущал усталости от прошедшей бессонной ночи. Он расхаживал по корме и весело отдавал распоряжения своим матросам. Когда лебедки, выбирая трал, громыхали так, что невозможно было ничего расслышать, Сергею хотелось петь во все горло. На душе теплело от одной только мысли, что где-то на берегу его ждет прекрасная девушка.
Так шли долгие часы, слагаясь в сутки. Сергей все это время был неутомим и деятелен: охотно стоял вахту, сменившись, проводил на боевых постах тренировки или заполнял ходовые журналы. Спал урывками, но аппетит во время обеда и ужина был у него отменный.
Когда выпадали редкие свободные минуты, он пытался представить, что сейчас делает Валентина. Сергей воображал, как она идет по улице. На нее восхищенно смотрят встречные парни. И Сергеи улыбался... Вот она вошла в пустую квартиру и долго сидит на софе с книж-
кой в руках, поджав под себя ноги. Вдруг раздался телефонный звонок. Она вскакивает. Берет телефонную трубку. Потом разочарованно и грустно отвечает: «Нет, это не ателье. Вы ошиблись номером...»
 Наконец водный квадрат стал свободным от мин. Тральщики выстроились в кильватер и полным ходом пошли к родным берегам. И с той минуты будто веселей запели дизеля, встречные чайки закричали громче. Вспарываемая форштевнем вода бешено струилась по бортам, но Сергею хотелось увеличить ход корабля в тысячу раз, чтобы хоть на минуту ускорить встречу с Валенти-ной. Чем ближе берег, тем невыносимей ожидание этой встречи. Сергею почти недостижимым казалось то мгновение, когда он ступит с корабельной палубы на твердую землю.
Дивизиону тральщиков было приказано идти прямо в Таллин. Это известие привело Сергея в восторг. Он не сомневался, что в Таллине в первый же свободный вечер встретится с Валентиной. Но вышло иначе.
Двое суток тральщики простояли на внешнем таллинском рейде. А берег был совсем близко. По вечерам он сиял тысячами огней. Выйдя па палубу, Сергей нервно курил сигарету за сигаретой и до глубокой ночи простаивал у борта, с тоской и тревогой поглядывая на эти дрожащие огни. Казалось, что город подмигивает ему тысячью глаз. Хотелось прыгнуть за борт и отчаянно плыть. Плыть до тех пор, пока рука не коснется бетонной стенки причала.
Валентина не могла не знать, что Сергей совсем рядом с ней. Алексой Прохорович, который съехал на шлюпке на берег, наверное, сказал дочери о том, что его дивизион стоит на рейде. Даже невооруженным глазом тральщики, возможно, отчетливо видны из окон их квартиры. И волнение Сергея вдвойне усиливалось от того, что, быть может, в это самое мгновение Валентина тоже смотрит на его корабль. Вполне вероятно, что в пространстве их взгляды встречаются, и лишь расстояние в несколько миль мешает им разглядеть друг друга. Было ожидание, была тоска.

На третьи сутки утомительной рейдовой стоянки, сменившись с ночной вахты, Сергей спал особенно крепко. Он даже не почувствовал того характерного легкого толчка, смягченного кранцами, когда корабль швартуется к стенке. Сергей не слышал и грохота корабельпого трапа, подаваемого на берег. Разбудил Дима Волков, который настойчиво тряс Рындина за плечо:
—  Товарищ старший лейтенант...
Рындин открыл глаза, не понимая, что от него понадобилось Волкову так срочно.
—  Вас просят сойти на берег.
—   Куда? — переспросил Сергей. Но матрос уже исчез.
«Каким это образом — на берег, когда на рейде стоим?» — недовольно подумал Сергей, свешивая с койки ноги. Он готов был подумать, что его разыгрывают. И только теперь услышал над самой головой знакомое поскрипывание трущегося о борт корабельного трапа. Сергей мгновенно оделся и выскочил на палубу.
Тральщик стоял у причальной стенки морского завода.
—  Волков! — нетерпеливо позвал Сергей. Матрос подошел.
—  Кто звал?
—  Я же докладывал: штурман и механик.
—   Где они?
—   Вон   там,   у забора, — Волков показал  рукой, — с какой-то девушкой разговаривают.
Рындин пулей проскочил трап. Еще издали заметил долговязого Энделя Луйка и рядом, пониже ростом, коренастого Юрку Ребезова. Но через толстые чугунные прутья забора хорошо была видна девичья фигурка. Сергей, чтобы отдышаться и немного успокоиться, заставил себя пойти шагом. Только теперь с ужасом вспомнил, что небрит, что на нем нечищенные, грубые сапоги и замасленный рабочий китель. Сергей в нерешительности остановился, боясь в таком виде показаться ей на глаза, но Валентина уже заметила его и помахала издали рукой. Он подошел к забору.
Глаза Валентины светились такой радостью, что Сергей не нашелся поначалу, что сказать.
Юрий сдержанно покашлял:
—  Сергей Александрович, вы не торопитесь  в штаб?
Сергей умоляюще посмотрел на приятеля: «Исчезни...»
Догадливый Эндель подчеркнуто вежливо поклонился Валентине и потянул за собой Юрия, которому не терпелось сказать что-то еще. Рындин и Валентина остались вдвоем.
—  Ну, здравствуй, — сказал Сергей, глядя в ее глаза.
Валентина молча кивнула головой. Она протянула руки через прутья забора, и Сергей прижал ее маленькие ладони к своим щекам.
—   Валя... — попытался   начать   Рындин, но девушка покрутила головой.
—  Молчи, Сережа. Стой так.
Они молчали минуту или две. Потом Валентина спросила:
—  Ты не сердишься, что пришла к тебе сама?
—  Я очень рад... Как ты нашла меня?
—   Папа   сказал,   что   ваш   тральщик   должен   что-то ремонтировать. Я подумала, что встречу тебя здесь. Потом   случайно   заметила   этих   ребят   и   попросила   тебя позвать. Они сказали, что ты очень устал, не спал всю ночь. Это правда?
—  Не все ли равно?
—  Ты  знаешь,  у тебя  отличные друзья.  Один  строгий,  серьезный,  а другой — болтушка,  но  очень  милый, как моя однокурсница Ленка. Они рассказывали о тебе. Я их обоих пригласила к нам. Ты не возражаешь?
—   Куда, к нам? — не понял Сергей.
—  У   меня   сегодня   день   рождения.   Мне   восемнадцать, и я вас всех приглашаю.
—   Валя!..
Запыхавшись, подбежал Касадзе.
—   Разрешите...   обратиться...   Вас  вызывают   в  штаб на разбор учения.
—   Иди,   Сережа.    До    вечера, — сказала   Валентина, смущенно высвобождая свои руки.
Сергей пошел переодеваться. Когда он обернулся, Валентина все еще стояла на прежнем месте.
«Она любит меня», — подумалось вдруг, и он успокоился.
Вечером трое друзей, отпросившись у командира корабля, сошли на берег. Луйк и Ребезов отправились за шампанским, а Рындину было поручено достать цветов.
Встретиться договорились в сквере, неподалеку от дома, в котором жила Валентина.
Сергей был возбужден и нетерпелив. На улице Виру он зашел в цветочный магазин и долго выбирал букет. Тем не менее, выйдя за дверь, остался недоволен своими цветами. Букет казался то ли недостаточно ярким, то ли не таким большим. Сергей хотел уже вернуться обратно, чтобы подобрать букет получше, но подумал, что, имей он даже океан цветов, все равно бы остался недоволен.
Ничего не оставалось, как поспешить к месту встречи с друзьями.

Сквер на Вышгороде был небольшой, с трех сторон стиснутый глухими стенами высоких домов. Его украшением была клумба, на которой росли замечательные желтовато-алые розы. Сергей даже невольно подумал: «Вот бы мне еще парочку таких красавиц для букета...»
Две старушки стояли возле клумбы и, о чем-то разговаривая, сокрушенно качали головами. Энделя и Юрия пока не было видно. Сергей, поминутно поглядывая на часы, прохаживался по чисто выметенной дорожке. Когда он поравнялся со старушками, одна из них обратилась к нему:
—   Молодой человек, вы не могли бы сходить за милиционером?
—  Для чего? — удивился Сергей.
—  Ужасно! Вы только посмотрите...
Сергей внимательно глянул на клумбу и заметил среди цветов проступавшую плешину земли.
—  Вы   подумайте, — возмущалась   одна   старушка,   в то время как другая согласно кивала головой, — какой-то пожилой мужчина забрался на клумбу и оборвал розы. Да еще в грязных рыжих сапогах!
Сергей объяснил старушкам, что никакого мужчины в рыжих сапогах он поблизости не встретил и что едва ли его теперь отыщет даже милиционер.
Откозыряв старушкам, Рындин поспешил навстречу показавшимся друзьям. Они подошли к дому Сизовых, поднялись на третий этаж. Перед тем как нажать кнопку звонка, придирчиво оглядели друг друга, поправили галстуки.
Дверь открыла мать Валентины. Улыбаясь, пригласила офицеров войти. Пока Юрий и Эндсль в прихожей у зеркала причесывались, Сергей неловко вертел в руках букет, не зная, как от него избавиться.
Из комнаты вышел Алексей Прохорович. Он был в элегантном сером костюме и остроносых мокасинах, которые придавали ему необычайно легкомысленный, штатский вид.  Офицеры вытянулись как по команде.
—   Это  уж   ни  к  чему, — говорил   Сизов,   поочередно пожимая офицерам руки. — Я не в форме. К тому же вы  у меня в гостях. Да, Сергей, если этот букет предназна- чен не мне, то можешь его отнести Валентине. Она на кухне.
Алексей Прохорович громко и весело рассмеялся, видимо, довольный своим замечанием. Светлана Петровна вздохнула,  укоризненно  глядя  на  мужа.
Сергей пошел на кухню. В дверях он остановился, улыбаясь и пожимая плечами: вот, мол, и я... Валенти-на стояла у газовой плиты. Казалось, она стала еще более обворожительной, чем прежде. Ее фигуру облегало шерстяное светло-зеленое платье с маленькой брошью у левого плеча, в прическе отсвечивали искры блесток.
—   Что  же  ты,  входи, — сказала  девушка.
Сергей протянул ей цветы. Валентина спрятала в них лицо, потом подошла к Сергею и поцеловала его в щеку. Вошла Светлана Петровна.
—   Валюша, достань, пожалуйста, фужеры, — сказала она покрасневшей от смущения дочери и потом добавила,  обращаясь  к  Рындину: — Сергей,  вы  поможете  мне взбить сливки?
—   Охотно, — сказал Сергей, догадываясь, зачем Свет-лане Петровне понадобилась эта маленькая уловка.
Валентина сняла с себя маленький кружевной фартучек и надела его на Сергея, ободряюще моргнув своими большими глазищами.
Сергей подошел к столу, на котором стояла кастрюля со сливками. Не поднимая головы, он сосредоточенно колотил в ней деревянной лопаткой и все время ощущал на себе пристальный взгляд Светланы Петровны. Сергей подумал, что не лучше ли было бы ему самому начать какой-нибудь разговор, но решил выждать.
—   Сколько вам лет? — спросила наконец она.
«Вот что ее беспокоит, — мелькнуло в голове и захотелось ответить уничтожающе: — Как и вам, за сорок... »  Но вместо этого он сказал спокойно:
—  Двадцать семь.
—  Валентине   восемнадцать...   Вы,   Сергей,   взрослый человек, со сложившимся характером, убеждениями. Валентина слишком еще наивна и неопытна.
—   Я все это знаю. Вы еще не сказали, что Валентина достаточно умна. И поэтому не стоит за нее волноваться.
—   Вы   так   полагаете? — с   притворным   удивлением спросила Светлана Петровна, хотя по интонации ее голоса нетрудно было догадаться, что она польщена таким ответом.
—   Признаюсь, я немного робею перед ней. Честное слово...
—  Вот как?— Она таинственно улыбнулась.— Может быть, может быть...— Помолчав, с грустью призналась: — Валя — наша единственная дочь. Мы с Алексеем живем только для нее. Мы готовы сделать все, чтобы она была счастлива.
—   И я тоже ничего не пожалею для ее счастья, — сказал Сергей и посмотрел на Светлану Петровну, возможно, несколько пристальнее дозволенного.
Светлана Петровна удивленно вскинула брови, но потом сказала:
—  А  знаете,  Сергей,  ваша  откровенная  непосредственность мне нравится.
В кухню вошел Алексей Прохорович.
—   Света, если ты сейчас же не дашь команду к столу, мы начнем жевать салфетки.
—  Мы готовы, — ответила  Светлана  Петровна,  подавая Сергею руку, чтобы он вел ее в гостиную.
Когда все расселись за столом, Алексей Прохорович нетерпеливо похлопал в ладони, призывая Валентину, самозабвенно болтавшую с офицерами, немного помолчать. Он поднял фужер шампанского и задумчиво произнес:
—  Ей  восемнадцать...  Подумать  только,  уже  восемнадцать, а помню...
В прихожей раздался звонок.
—  Ну кто там еще! — воскликнул Алексей Прохорович. — Валентина, кто бы ни был, зови к столу!
Валентина пошла в прихожую. Через минуту она вернулась обрадованная и удивленная. В руках у нее был огромный букет желтовато-алых  роз..
—  Открываю, — говорила   Валентина, — а  они  лежат под дверью, и никого нет.
—   Валюша,  не  иначе   тебе  их  подарил  влюбленный дворник из нашего дома.  Презабавный старикашка, всю зиму спрашивал меня, когда же дочь приедет, — сказал Алексей Прохорович, вновь поднимая фужер. — За тебя, Валюша, за твои успехи, радости... Будь счастлива, моя дорогая девочка.
Сергей узнал эти розы, но говорить о том, откуда они, было неуместно. Стало весело и шумно. Пили коньяк. Танцевали под радиолу. Сергей не сводил с Валентины восхищенных глаз. Ему правилось глядеть со стороны, как она легко танцует с неуклюжим Энделем «липси», как звонко хохочет, слушая ребезовские побасенки из корабельной жизни. Сергей все еще не верил своему счастью, хотя знал, что каждое движение девушки, ее смех, слова — все обращено к нему.
Нелепые мысли теснились в голове. Кто эта девушка?... Кто он сам?.. Кто они оба в этом городе, на этой земле?..
И могло же случиться в мире такое чудесное совпадение, как их встреча...
К Сергею подошел Алексей Прохорович, он держал в руках рюмки с коньяком.
—  О чем задумался? — спросил.
—   Да так, — неопределенно отвечал Сергей.
—  Вот и я — так. Впрочем, наивный вопрос. Не желаешь выпить со мной?
Сергей взял рюмку.
—   Пошли-ка, Сережа, на балкон, там попрохладней.
Облокотившись на перила, они стояли плечом к плечу. Курили. Вечер был теплым, тихим. Кроны развесистых лип доставали почти до самого балкона. По улице проносились редкие автомашины, и тогда ощущалось, как дрожит старый дом. Сергей представил, как немыслимо это было еще вчера, когда его тральщик стоял на рейде. Но вот он здесь. Слышит голос Валентины, рядом — замечательный,  умный  человек,  ее  отец.
—  Эх, молодость, молодость, — говорил Алексей Прохорович, — как я узнаю тебя. Пройдет время, Валентина окончит институт, вы поженитесь, когда-нибудь и ты будешь так же вот стоять вместе со своим будущим зятем и нести какой-нибудь пьяный вздор. Допустимо?
—  А почему же нет? — ответил Сергей, втайне замирая от счастья. Он всерьез подумывал о том, чтобы просить руки Валентины.
—   Скажу  тебе  прямо.  Хороший   ты  парень,  Сергей, но какая-то находит на тебя иногда болезненная блажь... Ты сомневаешься как раз тогда, когда надо быть решительным, когда надо действовать.
—  Вы о магнитном трале?
—  Не только... Говорят, что от великого до смешного — один шаг.  Все  мы хотим удачи.  Но  успех — вещь непостоянная: упустишь случай, другой раз он может и не представиться. Всегда же хочется немножко большего, чем ты достиг на сегодняшний день. Разумно?
Сергей утвердительно кивнул головой.
—   Конечно же, это не дело, что ты не успел вовремя привести   в   порядок   документацию.   Но,   но,   но...   Если риск оправдан, сомневаться не надо.  Важно,  что  перед товарищами  твоя совесть чиста.  Ты   никого  не  подвел. Наш  дивизион  получил  хорошую  оценку.  Ты  даже   не представляешь, как это много  значит,  особенно  теперь. И вот результат. Между нами говоря, вашему Косареву скоро предложат повышение. И звание очередное теперь не задержат  ему. А были бы на  корабле  какие-нибудь огрехи, могли бы и придержать. Вот тебе и вся математика. Главное, Сережа, всегда нужно знать, чего от тебя хочет начальство. Важно всегда чуть пораньше установленного срока доложить о том, что задание выполнено. Да кто ж этого не знает? И разве это плохо?
—  Я не спорю, Алексей  Прохорович, — отвечал Сергей, в душе соглашаясь и не соглашаясь...
—  Вот так-то лучше... Вы,  молодежь, наверное, возмущаетесь: зачем это, мол, Сизов поднял ночью всех по тревоге  и  приказал   выйти  в  море?  Для  чего,  дескать, такая спешка ему понадобилась?
«Верно это он подметил», — подумал Сергей.
—  Мне   недавно   поставили  сложную   задачу, — говорил Алексей Прохорович,— очистить район полигона для свободного рыболовства. А я знал, что это для меня последняя, контрольная, что ли, проверка, да    и не только для меня... Я знал своих людей, был уверен в исправности корабельной техники.  Поэтому легок  на подъем.  А соседний дивизион до сих нор с моря не вернулся, хотя задачу ему поставили такую же, как и нам.
—  Наши  соседи  обследуют дно  с  помощью  водолазов, — заметил Сергей, — это надежнее.
—   Перестарались, — усмехнулся     Алексей     Прохорович,— по старинке работают. Полигон учебный, и боевых мин там нет. Инициатива, как видишь, на моей стороне: пустил в ход всю мощь нашего трального арсенала. Вот адмирал теперь решает:   раз  этот дивизион  образцовый, не пора ли Сизова продвинуть, раз при штабе высвобождается более высокая должность?
—  Можно    поздравить? — обрадованно    спросил  Сергей.
—  Погоди. Моя кандидатура еще не утверждена. Недельки через две... Там видно будет. Что бы там ни было, тебе, Сергей, придется служить со мной еще не один год. Как бы наши личные взаимоотношения ни складывались, спрашивать я с тебя стану построже, чем до се-годняшнего дня. Ты уж не взыщи.  Но... в академию на будущий  год я  тебе  поступить  помогу.   Как  ты   на  это смотришь?
—  Я  и  сам раньше думал, но  такой  большой  конкурс...
—  Наивный   ты   человек,   бери  учебники,   готовься. И помни, что свет не без добрых людей. У меня везде довольно хороших друзей:  один за всех, все за  одного. Великое дело — дружба! Пока буду служить -- помогу, а дальше ты уж сам...
Слушая Алексея Прохоровича, Сергей смотрел на тротуар и в свете фонарей заметил на другой стороне улицы одинокую фигуру какого-то человека. Сергей не обратил бы на него внимания, если бы человек тот не старался держаться в тени, словно прятал от прохожих лицо. Возможно, это был тот самый чудаковатый дворник, который положил под дверь сорванные в сквере цветы.
Сергей хотел своей догадкой поделиться с Алексеем Прохоровичем, но тут подошла Валентина.
—  Сергей, папа, идите к нам. Снова сели за стол, пили чай.
—  Сережа,— заговорщицки прошептала Валентина,— давай куда-нибудь убежим.
Давай, — согласился Сергей.
Они потихоньку выбрались из-за стола и вышли на улицу. Снова Сергей увидал того странного человека, но,
прежде чем тот успел укрыться в подворотне, Сергей узнал в нем Алексея Федоровича  Мохова...

Сергей и Валентина шли по сумрачной аллее Кадри-орга. Неподалеку плескалось серебрившееся под луной море. Над головой шумела густая листва, сквозь которую пробивался неяркий свет у личных фонарей. Сергей обнял девушку за плечи. Валентина доверчиво прижалась к нему. На мгновение в памяти встала Урве и та прогулка с пей по бергу моря в Кюла-Ранд. Но он напрочь отогнал все сомнения.
Выбрав укромную скамейку, они сели. Сергей поцеловал Валентину. И снова ему почудился укоряющий взгляд Урве...
—  Ты очень любишь меня?—прошептала Валентина.
—  Да, — ответил Сергей  и подумал:   «Можно ли  не любить такую?»
—   Скоро   в    нашем   институте  начнутся   занятия, — опечаленно   вздохнула   Валентина, — через   три   недели я   уеду   в   Ленинград.   Не   знаю,   как   я   буду   там   без тебя...
—  Теперь это  не  страшно, — успокоил  се  Сергей. — Мы навсегда вместе. Ведь так?
—  Да, да, да... — закрыв глаза, повторила Валентина. Они молчали, прижавшись друг к другу, счастливые и от всего отрешенные. В порту сонно гукали буксиры, по темному небу прокатился шум реактивного истребителя, где-то далеко заиграло радио.
—  Сережка,   спой   мне   какую-нибудь песенку, — попросила Валентина. — Тихо спой. Для меня.
—  Какую?
—   Свою любимую. Разве у тебя нет ее?
—  Даже не знаю... Вообще, когда-то была. Пацаном я учился в кронштадтской школе юнг. Тогда мы любили петь песню о бескозырке...
—  Я жду, — нетерпеливо потребовала девушка.
Но Сергей напрасно напрягал память, смущенно и виновато улыбаясь.
—  Ты    знаешь,    забыл, — признался   наконец, — прошло   так   много    лет.    Никак   не могу   вспомнить   начало.
—  Ты   вспомнишь   ее?   Обещай.   Обязательно   вспомнишь?
—  Но зачем она тебе?
— Это очень важно для меня. Я хочу любить все, что любишь ты. И твои песни —тоже, потому что они всегда будут напоминать мне о тебе.
—  Обещаю.
Девушка глянула на часы.
—  Сережка, ты не опоздаешь? Ведь говорил, что сегодня тральщики опять должны отойти  на рейд.
—  Все в порядке. Уже опоздал. До утра шлюпку за мной все равно не вышлют. Это уж точно.
—  Тебе не попадет?
—  Не очень...
—  Как же нам теперь быть?
—  Даже  лучше!   Провожу  тебя  домой  и  всю   ночь стану бродяжить по городу.
—  Сумасшедший!.. Сережка, я вместе с тобой буду бродяжить. Можно?
Поднявшись со скамейки, Сергей решительно взял девушку под руку. Они пошли по аллее торжественные и успокоенные, словно под венец. И впереди у них была целая ночь как залог всей их долгой жизни...

На другой день тральщик вернулся в Кюла-Ранд. Служба у Сергея шла своим чередом. Стоял на дежурстве, проводил с матросами занятия. Сергей не был уже так нетерпелив и насторожен, как в первые дни после встречи с Валентиной. Его даже немного огорчало, что он так быстро привык к своему счастью. В его жизни безудержные мечтания  сменились конкретными намерениями и планами. И Валентина представлялась теперь Рындину не каким-то полуэфирным, недоступным его разуму существом, а вполне реальным человеком, счастье которого он должен устроить. Но это было и его счастье.
Однажды вечером Сергей пошел берегом моря в поселок, намереваясь позвонить с почты Валентине. Лениво набегала на песчаную отмель вода, чуть мористее скрипуче крякали чайки, повисая в воздухе и высматривая с высоты добычу. Клонившееся к горизонту солнце тускло светило из-под нависшей тучи. Сергей щурился, поглядывая на море. Он не сразу заметил сидевшего на валуне, у самого уреза воды, человека. Признав в нем Алексея Федоровича, Сергей подошел. Поздоровались.
—  Нет ли закурить, Серега?—хрипло спросил Мохов. Рындин достал сигареты, присаживаясь рядом. Алексей Федорович был небрит, лицо помятое, опухшее, видимо, с недавнего перепоя.  Пальцы его дрожали, когда из пачки вытягивал сигарету.
Сергей насмешливо глядел на Мохова, обдумывая каким образом намекнуть о цветах. Решившись, сказал:
—  А розы были у тебя что надо. Только две старухи возмущались, что ты «прямо в сапогах» полез в клумбу. Разулся бы, что ли...
Алексей Федорович косо и недоверчиво посмотрел на Сергея. Грустно ухмыльнулся, затягиваясь дымом сигареты.
—  Брось   темнить.   Я   видел  тебя,  Алексей Федорович, — сказал Рындин.
—  Да   ну? — притворно   удивился   Мохов.
—  Может, объяснишь, что это все значит? Алексей   Федорович   помедлил,   пристально глядя на
Сергея.
—  Ты вот что скажи: кроме тебя, никто меня около дома Сизовых не видел?
—  Думаю — нет.
—  И ты никому ничего не выболтал?
—  Да нет же!
Алексей Федорович облегченно вздохнул.
—   Пошли ко мне, Серега! Я полбутылки «сучка» приберег.
—  Не может быть. Это на тебя не похоже, — усмехнувшись, сказал Рындин. — Мне на почту надо, в другой раз как-нибудь выпьем.
—  Я прошу.
—  Здесь-то разве нельзя поговорить?
—  Брезгуешь? — обиделся  Алексей   Федорович.
—  Пошли, — согласился     Рындин,     заинтригованный его тайной.
Алексей Федорович жил в маленькой полуподвальной комнатенке под магазином. Работал он здесь же, в магазине, грузчиком. В комнатке было сумрачно и прохладно. У окна притулился расшатанный, почерневший от времени стол, у стены — железная кровать, заправленная стареньким ватным одеялом.
—  Входи,    Сергей,    в    мою   каюту.    Садись, — сказал Алексей Федорович, деловито  выгребая из шкафчика на стол  краюшку хлеба, помидор и граненые стаканы.
Сергей уселся на хлипкую койку, с любопытством поглядывая по сторонам. Это неприютное помещение напоминало не то склеп, не то пещеру. Ощущение у Сергея было не из приятных.
Глотнув из стакана водки, Алексей Федорович жадно втянул носом хлебный дух краюшки. Отщипнув от нее маленький кусочек, пожевал.
—  Вот я и говорю, — начал он так, словно поддерживал чье-то  авторитетное  мнение, — хорошая у  тебя  невеста. Дом свой, хозяйство...
—  Ты о чем? — удивился Рындин.
—  Сам знаешь. Это я про твою Урве говорю. Любит она тебя. Зачем только тебе понадобилось крутить мозги какой-то  неопытной девчонке?   Брось,   хлопот  с  ней  не оберешься. Несерьезно это все. Тебе нужна такая жен-щина, как Урве.
—  Тебе-то что?!
Лицо Алексея Федоровича передернулось, но тут же он как-то неестественно и заискивающе улыбнулся.
—  А  мне  ничего.  Один  я,  как  якорь  на  дне.   Нравишься ты мне,  Сергей, и очень хочется, чтобы у тебя все правильно в жизни получалось. Ты ведь не злой, я это знаю.
—   Если тебе все равно, зачем завел весь этот разговор?— Сергей  ухмыльнулся. — А  скажи,  зачем  ты  все-таки цветы подсунул под дверь?
—  Для того,  Сергей, чтобы  тебе  напомнить  о твоей Урве, и потом... делать-то мне все равно нечего. Странный я человек, когда выпью. Люблю за кем-нибудь в толпе увязаться и ходить по городу, воображая, что    это я сам. Может, я люблю играть в порядочного человека. Вот и за тобой увязался в тот вечер. Стоял под окнами и воображал, что и на мне погоны и что я сижу вместе с вами за   праздничным   столом. — Он моргнул  покрасневшими веками. — Что, даже на это я не имею права?
—   Врешь ты, Алексей Федорович! И не такой уж ты мечтатель, каким хочешь  казаться.  Тебе никакого  дела нет до Урве. Раз на то пошло, ты даже не знаешь ее толком!..
—  Ты не веришь?
—  Ты что, за идиота меня принимаешь?!
Алексей Федорович с сожалением поглядел на пустую бутылку и болезненно поморщился.
—  Убеждать я тебя не собираюсь. А девчонку мне, ту самую, просто жалко. Ты ведь зрелый мужик, Серега.
Рындин еле сдержался. Удивляло, что даже этот опустившийся пропойца, непонятно по каким причинам, пытается уберечь от него Валентину.
—   Послушай, Алексей Федорович, — сквозь зубы выговорил Сергей, — а что, если я пошлю тебя... встану и уйду.
Мохов тяжело вздохнул.
—  Поступай,  как знаешь.   Морду  набить  тебе я  не смогу. Силенок нет...
—  Брось глупить, — сказал Сергей.
—  А что делать?.. — почти прошептал Мохов. В глазах у него стояли слезы.
Сергею жаль стало этого чудака.
—   Водки   хочешь   еще?   Я   схожу, — невпопад   брякнул он.
—   Потом, Сережа, потом, потом... Выслушай и забудь все, что сейчас узнаешь. Скажешь кому — перестану уважать.
 

Алексей Федорович  провел  по лицу ладонью и, решившись, заговорил неторопливо и трудно.
—   Много лет назад я сам был капитан-лейтенантом и служил в этом самом дивизионе, в котором сейчас служишь ты.  Был у меня хороший дружок. Тоже Лешка. Перед войной вместе  окончили училище имени Фрунзе. Любил я одну девушку. Светланой её звали. В то время училась в медицинском институте. Женился на ней. Уже после войны дочка у нас родилась. Только ребенка своего мне редко удавалось видеть. Почти все время болтались в море. Хватало нашим тральцам работенки. Летом сорок седьмого наш дивизион перебросили на постоянное базирование  в   Кюла-Ранд.   Я   обрадовался.  Надумал к  себе жену и дочку из Ленинграда вызвать. Снял комнату. Дал телеграмму.  Жду. К тому времени мы с Лешкой были уже командирами кораблей.  Однажды комдив приказал двум нашим тральцам выйти в море и очистить от мин водный район.  Старшим группы назначили моего тезку. Работали мы без передышки трое суток, а когда осталось пройти тралами последний квадрат, на Лешкином корабле вдруг дизель отказал. Стали мы на якорь. Лешка к моему тральщику на тузике подошел. Поднялся на борт. Посидели малость у меня в каюте, покурили. «Слушай, — говорит он мне, — ну какой резон дожидаться, пока мои «маслопупы» отремонтируют дизель? Сутки без толку потеряем, а может, и больше. Вот если бы поставить трал и попробовать пахать воду одним тральщиком. Гляди, какая выгода: быстрее в базу вернемся, доложим, что задание выполнено точно к сроку, а может, и пораньше успеем. Комдив нам обоим только ручку пожмет. Кроме того, с женой и дочкой побыстрее свидишься, они уже, наверное, приехали». — «Надо подумать, — говорю я. — Вдруг в этом последнем квадрате кроме гальваноударных есть еще и магнитно-акустические донные мины? Электромагнитный трал есть лишь на твоем корабле». А он мне: «Ты встречал в этом месте хоть одну такую мину? Нет. И не встретишь». Меня сомнение взяло. А Лешка усмехнулся: «Эх ты, всю войну прошел и не боялся, а здесь... Хочешь, давай сам поведу твой корабль, а ты чеши-ка на мой тральщик, отсыпайся. Думаешь, меня по головке погладят, если мы вовремя задание не выполним?» Что мне было возразить? Тут еще мой помощник пришел. Поддержал тезку моего. Я все еще колебался, не знал, как поступить. Лешка обиделся и ушел на своем тузике обратно. Я подумал и отдал команду с якоря сниматься. Поначалу все шло как нельзя лучше, подсекли пяток якорных мин, а потом рвануло у нас под килем... Чудом я уцелел, взрывной волной меня с мостика швырнуло. Шлюпка с Алексеева тральца подобрала меня. Очухался у него в каюте. Как узнал, что из-за меня погибло пять человек, хотел было застрелиться. Но дружок отобрал пистолет и приставил ко мне караульного матроса — как объяснил, чтоб я за борт не кинулся. Пришли на базу. Не успел с трапа сойти, меня сразу же под арест. Судили, дали срок.
—  Как же твой друг? — не утерпев, спросил Сергей.
—  А что он? Суть была в том, что Лешка мне официально  ничего  не приказызал,  а только идею подбросил... Вот и получилось, что я самовольно один пошел тралить.
—   Неужели некому было подтвердить, что он приходил   на   твой   корабль   и   уговаривал   тебя   сняться   с якоря?
—   Приходить-то он приходил,  — горько усмехнулся Алексей  Федорович, — тезка и сам этого не отрицал, да только   единственный   свидетель  нашего  разговора,  мой помощник, лежит в братской могиле.
— Но ты-то не молчал?
—  А что же говорить? Разве не по моей вине тральщик был поврежден? И не все ли равно мне было тогда? Погибших   морячков   моих   с   того   света   не   мог   воротить.
—   Что же было потом?
—  Дальше так...  Когда освободился, решил напрочь зачеркнуть прошлое.  Проработал несколько лет в Сибири, но семьи новой так и не завел. Потом затосковал смертельно и  приехал сюда, на Балтику...  Второй год здесь живу. Каким стал, сам видишь. Как дошел до этого, лучше и ие вспоминать... Всякого хлебпул...
—  А  где   же   теперь   ваша   жена   и дочь? — спросил Рындин, опасаясь своей догадки.
—  Там, где ты недавно был в гостях, — ответил Алексей Федорович и перевел на Сергея тоскливый, немигающий взгляд.
Рындин поначалу не нашелся, что сказать. В голове разом будто все смешалось: цветы, академия, донная мина... Вполне понятные до этого отношения между близкими людьми приобрели уродливую, хаотическую связь. И Сергей сам себе в этом нагромождении событий казался беспомощным и нелепым, словно баклан с перебитым крылом, пытающийся оторваться от воды. Казалось немыслимым, что этот опустившийся человек и вправду родной отец Валентины.
—  Дело-то как вышло?.. — продолжал Алексей Федорович. — Светлана  осталась  совсем одна,   без   родных и близких, в чужом краю,  да еще с ребенком  на руках. Валюшке всего два годика исполнилось. Очень я переживал, что так и ие смог никого из них повидать. Срок отбывал в Заполярье. Уже через год попросила у меня жена   развод.   Писала,   что   позора   моего   ей с дочкой хватит на всю их дальнейшую жизнь. Она прямо писала, что дружок мой, Лешка, не оставил их в беде... Что делать? Конечно же, горько было, что так нескладно все у меня вышло... Вырастет, думаю, дочь, узнает, что её отец преступник, и проклянет меня так же, как, наверно, до сих пор проклинают меня матери моих погибших матросов. Дал и развод. Немного погодя получил от Светланы еще одпо письмо, в котором сообщала, что вышла замуж за Алексея Прохоровича, и просила меня больше ничем о себе не напоминать, ради дочери. Вот так у моей Валентинки появился другой отец, тоже Алексей. И сходство наших имен очень даже кстати. Надеюсь, что Валюшка до сих пор ничего не знает...
—   Что же ты молчишь? — не утерпел Сергей. — Если это все правда, ты же кричать должен!
—  О чем кричать, Серега? О том, что я преступник?
—  Какая-то бессмыслица получается... Неужели нельзя было разобраться, почему подорвался корабль?
—   Зачем? Для того чтобы посадить в тюрьму Сизова и принести Светлане еще одно горе? Мало она с дочкой из-за меня натерпелась?
—  Ты свое отбыл и мог бы прийти к ним с чистой совестью.
—  А ты подумал,  каким я приду? Кто я теперь такой? — Губы Алексея Федоровича вновь задрожали, но он через силу заставил себя улыбнуться. — Никому это, Сергей, теперь не нужно. Обиды больше нет. Время все сгладило.  И никого у меня  не  осталось, кроме  Валентинки моей. Понимаешь ли ты меня теперь, Ссрега? Оставь её в покое...
—  Ты просишь невозможного. Я люблю ее. Она, надеюсь, тоже любит меня. Это у нас очень серьезно.
—  Дело  ваше, — помолчав,   сказал   Алексей   Федорович. — Не знаю, зачем я прошу тебя об этом. Наверно, родительский эгоизм сказывается, на который у меня теперь тоже нет права. Скажу прямо: если любишь, надо быть честным до конца. Сходи к Урве и все ей расскажи. И чтобы с Валентиной у тебя все было впредь ясно, чисто и определенно.
Сергей согласно кивнул головой:
—  Так оно и будет, Алексей Федорович.
—  Душно у меня, — сказал Мохов.

Он поднялся и настежь распахнул оконце. В комнату дохнуло с улицы свежим воздухом, словно из другого мира. Но кто-то, проходя мимо, пнул ногой створку окна. Мохов переменился в лице, спрятал под стол пустую бутылку.
В комнату без стука вошел завмаг Калью Рауд. Тяжело отдуваясь, он прошелся по комнате. Увидав под столом бутылку, вышвырнул ее в окно. Сергея он будто и не замечал. Коверкая слова, сказал Мохову:
—   Будешь у меня здесь пить — выгоню.  Со своими дружками лакай водку под забором.
Завмаг покосился на Сергея. Рындин, стиснув зубы, поднялся.
Старик смерил его пустым, равнодушным взглядом и сказал с ехидцей:
—   Если вы, молодой человек, окажетесь в таком же печальном   положении,   как  и ваш  приятель, у  старого Калью всегда  найдется  в  этом подвале  свободное  местечко.
—   Послушайте, любезный, — с тихой яростью проговорил   Сергей, — запомните  раз и  навсегда:   батраков  у вас нет и никогда больше не будет...
Мясистые, сморщенные губы старика тронула ухмылка.
—  Прошу помнить: если вы меня физически оскорбите, закон станет на мою сторону. — И потом, обращаясь к Алексею  Федоровичу, холодно произнес: — Ступай на склад и займись делом. Я не кормлю даром лодырей.
Завмаг повернулся и вышел. Сергей посмотрел на Алексея Федоровича. Ко всему происходящему тот, казалось, был равнодушен. Молча и покорно слушал, что ему выговаривал Калью Рауд, так же молча и покорно проводил старика взглядом.
—  Алексей  Федорович,  брось ты все это...  Уйди от него, — успокоившись,  сказал  Сергей. — Это  же  недобитый мироед. Или не чувствуешь?
—  Куда?
—  Хочешь, я поговорю в колхозе, чтобы тебя снова взяли в бригаду?
Мохон безнадежно махнул рукой.
—   Никому я там не нужен.
—  Это уж мое дело, как я все устрою. Только обещай больше не пить, хотя бы на работе. Ну?..
На лице Мохова отразилась слабая надежда.
—   Эх, Сережа, только бы в последний раз поверили. Я ли не постарался бы?.. С того дня, как увидал дочку свою, не стало мне покоя. И до того сам себе противным показался, хоть камень на шею и — в воду. Ты уж извини, что я тебе малость соврал... В день  дочкиного рождения весь вечер у них под окнами простоял. Боялся только на глаза кому-нибудь попасться. Хотя   для них я больше не существую...
—   Алексей Федорович, может, тебе денег надо? — помявшись, сказал Сергей.
—  Нет, от тебя не возьму:  я их все равно пропью. А если поможешь с работой — век не забуду. Истосковался я на море глядеть с берега. Любую работу из последних силенок делать буду, лишь бы на сейнер взяли. Дочке своей хочу дарить самые дорогие цветы, на которые трудом и потом заработаю в море.
В дверь постучали. Алексей Федорович виновато глянул на Сергея.
—  Прости. Мне пора. Этот старый хрен покою не даст.
Сергей взялся за фуражку. В комнату, постукивая палкой, вошла полная старушка, одетая во все черное. Она грустно улыбнулась Алексею Федоровичу, сказав что-то по-эстонски. Алексей Федорович ответил ей. По уверенной интонации голоса можно было догадаться, что Мохов неплохо знает этот язык.
—  Ах, беда ты, беда... — растерянно засуетился он. — Сергей, понимаешь, какое дело? Это мать погибшего матроса с моего корабля. Она приезжает сюда каждый месяц и   просит   пастора   читать   молитву над братской могилой. Я-то сейчас не могу её проводить. Машина с товаром  вот-вот должна  подойти.  Если  можно,  отведи старушку на кладбище и сходи за пастором. Это ничего, что ты в форме?
Сергей с готовпностью повернулся в сторопу старушки, показывая на дверь. Та недоверчиво покосилась на незнакомца, но Алексей Федорович все ей объяснил, и она кивнула головой.
—  Если не трудно, приведи ее потом обратно ко мне, — попросил  Сергея Мохов. — Она домой не поедет до тех пор, пока я снова не расскажу ей все, что помню о ее сыне... Это страшная пытка, Сережа. Как было бы все просто, если бы я лежал сейчас вместе со своими ребятами... Вот как получается: мог бы в памяти людской сохранить доброе имя, остаться личностью после смерти, но для чего-то уцелел и теперь вот существую,  как тень самого себя...
Алексей Федорович потоптался у двери, беспомощно улыбаясь, и бережно вывел старушку по ступенькам лестницы на улицу. Там он поручил ее заботам Сергея.

Старушка шла медленно, часто отдыхала. Братская могила, в которой были похоронены погибшие моряки, находилась на старом, обнесенном каменной оградой кладбище. Лютеранская кирка с высокими, узкими окнами и островерхой черепичной крышей была по соседству с кладбищенской оградой. Возле могилы Сергей посадил старушку на вкопанную в землю скамейку и направился к дому пастора. Сергей несколько раз встречал в поселке этого пожилого человека, носившего обыкновенный черный костюм и фетровую шляпу.
Пастор в своем саду возился у цветочной клумбы. Сергей подошел к нему, вежливо козырнув, рассказал, в чем суть дела. Пастор улыбнулся.
—  Густав  Иванович, — представился  он, чисто  выговаривая русские слова. — Я должен переодеться и захватить с собой требник. Вы не желаете войти в дом?
Сергей так же вежливо и холодно отказался, всем своим видом давая попять, что поручение это выполняет лишь по необходимости и что ничего общего между ними быть не может. Пастор ушел. Через распахнутое окно дома доносились дребезжащие звуки старенького клавесина. Сергей прислушался. Он даже не заметил, как вернулся пастор.
—  Вы, молодой человек, любите Генделя? — раздался за спиной Сергея вкрадчивый голос.
—  Что ж тут необычного?  — сухо ответил Рындии.
—  Это очень хорошо, — мягко сказал Густав Иванович. — Музыка сближает людей и делает их добрее. И совсем не нужно быть таким неприветливым, тем более что я  совсем   не   собираюсь   приобщать   вас к церковным догматам. Каждому свое. Но я ценю вашу отзывчивость и   доброту,   коль   вы   не   отказались выполнить просьбу старого,     больного     человека.     Простите,     как     ваше имя?
Сергей назвал себя. Они пошли на кладбище. Пастор поинтересовался, как бы между прочим:
—   А вдруг встретятся ваши товарищи?  Что они подумают: не осудят вас?
—  Нисколько.  Старой женщине любой из нас поможет. Наших личных убеждений от атого ничуть не убудет.
—  По-своому вы правы, — неопределенно сказал Густав   Иванович,   приглашая  Сергея  первым  пройти через калитку.
Пока пастор читал молитву над братской могилой, над которой высился мраморный обелиск со звездой, Сергей стоял в стороне, с болью глядя на то, как крестится и плачет старушка.
Где-то на обочине смоленской дороги, под таким же обелиском, лежит его отец, рядовой Александр Иванович Рындин. Сергей теперь уже старше своего отца, а боль утраты не проходит с годами. Иногда особенно мучительным становилось желание спросить у него родительского совета, как у более опытного человека. И он обращался к нему мысленно. Но отец молчал...
—  Амэн, — произнес Густав Иванович, закрывая требник.
Облегченно вздохнув, Сергей подошел к старушке, помог ей подняться с лавки. Втроем они медленно пошли по кладбищенской аллее. На лице пастора отражались благоговение и задумчивость. Но за оградой Густав Иванович вновь оживился, став сосредоточенно-деловитым. Благословив на прощание старушку, он взял Рындина за локоть.
—  Сергей Александрович,  если у вас появится желание  кроме   Генделя  послушать  еще  и Баха, Кабесона, Фрескобальди, буду рад видеть вас у себя дома, — сказал пастор, сдержанно поклонившись.

На другой день в поселке состоялась товарищеская встреча по футболу между моряками трального дивизиона и рыбаками. Пока на поле шла игра, разноголосо орали и свистели болельщики, Сергей воодушевлял матросов, входивших в команду по перетягиванию каната. Их состязания должны были состояться в перерыве, сразу же после первой половины игры.
К Сергею как ни в чем не бывало подошел его соперник, тралмастер, и представился:
—  Анатолий Павлов, возглавляю команду рыбаков. Сергей и Анатолий стиснули друг другу руки, как бы
пробуя силы. Засмеялись.
—  Сергей  Александрович?  Вас так,  кажется,  зовут?
—  Давайте лучше запросто — по имени и на «ты»...— И  поинтересовался: — Если  не  ошибаюсь,  мы  земляки?
—  Точно.
Они отошли в сторонку от шумной компании матросов и рыбаков, которые, рассказывая анекдоты, громко хохотали. Присели на поваленный ветром ствол большого дерева.
—  Ты где раньше в Белокаменной обитал? — спросил Анатолий.
—  На Моховой. А ты?
—  Совсем рядом — на Волхонке! Как это мы раньше не встречались?
Сергей не без превосходства заметил:
—  Я с четырнадцати лет на флоте. Дома редко бывал.
—  Честно   говоря, — Анатолий   подмигнул, — я   тоже на Волхонке долго не засиживался. Семилетку   закончил и — махнул в Клайпедское мореходное. Работал в дальневосточном лове. Теперь вот сюда направили.
Они говорили друг с другом всего несколько минут, но у Сергея было такое ощущение, словно он встретился с другом детства.
—  Ты не  обижаешься, что  у нас  так... — Анатолий замялся, подбирая нужные слова. — Ну, так нехорошо получилось?..
—  Я давно уже позабыл. Честно. — Сергей добродушно улыбнулся.
—  Завидую    тебе, — Анатолий    подмигнул. — Ей-ей... по-хорошему завидую.
Рындин поморщился, не желая начинать разговор на неприятную для него тему. И тут вспомнил про Алексея Федоровича.
—  Послушай, Анатолий,   есть  одно  дело... Не  поможешь?
—  Для земляка — что угодпо!
—  Мохова, который в магазине работает, знаешь?
—  А-а, этого забулдыгу... Ну и что?
—  Возьмешь его в бригаду?
—  Опять?.. — тралмастер задумался, потирая подбородок  рукой. — Это задача.   Понимаешь,  трудновато  будет ребят уговорить. Сколько уж раз Алексей всех подводил. Надо в море выходить, а он — пьяный в стельку. Ребята и так за него всю работу делали. Силы у него совсем нет, из рук все валится. Больной он.
—  Придумай что-нибудь, землячок. Он слово дал, что пить не будет. И на это есть свои причины. Немощи и болезни его от водки. Трудно ему без моря. Только оно одно его и вылечит.
—  Чудо произошло?
—  Об этом пока не спрашивай. Потом все объясню.
Поразмыслив, Анатолий махнул рукой.
—  Добро, пусть завтра в  контору ко  мне  приходит. Поговорим.
Судья на поле дал продолжительный свисток. Команды, по десять человек в каждой, подняли с земли толстый пеньковый канат и приготовились... Сергей чувствовал за собой ровное дыхание выстроившихся ему в затылок матросов. Все были в тельняшках, рукава по локоть засучены. В командах ребята коренастые, крепкие. Напротив себя, на другом конце каната, Сергей видел сосредоточенное лицо Анатолия Павлова.
Дали свисток. Упираясь ногами в землю, матросы дружно рванули на себя канат. Когда их победа, казалось, была близка, рыбаки будто бы вросли в землю всего за несколько сантиметров до контрольной черты. Потом канат так же медленно двинулся в другую сторону, и Сергей увидел, как носок его ботинка, вспахивая землю, все ближе и ближе ползет к черте. Но канат замер. Как ни тянула каждая команда в свою сторону, канат не двигался. Миновало положенное время, и судья дал свистком отбой, объявив ничью. Поводя плечами и помахивая руками, соперники под аплодисменты и крики болельщиков пошли за ворота, где лежали на траве их белые форменки и рубашки.
Сергей вздрогнул. Кто-то сзади неожиданно закрыл ему ладонями глаза. Он обернулся. Перед ним стояла улыбающаяся Урве. Сергей поздоровался.
—  Сережа,   ты знаешь, — шепнула девушка, — я за твою команду болела.
Сергей растерянно глядел на нее, не зная, что говорить.
Вторую половину игры Урве сидела на скамейке рядом с Сергеем и без умолку болтала. Футбол мало интересовал Рындина. Он помнил, что сегодня непременно должен объясниться с Урве, но, глядя на её счастливое лицо, не мог начать. Слишком многое связывало его с этой девушкой. Урве терпела раздражительность Сергея и даже мирилась с его прохладным отношением к пей. Она могла неделями, месяцами ждать его возвращения с моря, никогда не позволяла себе в чем-либо упрекпуть его. Урве, зная переменчивый, странный характер Сергея, надеялась, что он снова станет внимателен и ласков к ней. И вот пришла пора, когда Сергей должен был разрушить все ее надежды. Проще было бы, к чему-нибудь придравшись, просто встать и уйти. Но Сергей не мог этого сделать, потому что не хотел больше лгать, не хотел обидеть Урве и мучился от собственной нерешительности. После встречи с Валентиной Сергей не однажды давал себе слово честно все рассказать Урве. И все никак не мог набраться смелости.
«Трус! Жалкий трус...» — думал он, презирая себя за нерешительность.
На футбольном поле победила команда рыбаков. Но Сергей не переживал, ему было все равно, кто выиграет. Собиралась гроза. Над морем нависли низкие тучи. Где-то у горизонта уже сверкало и погромыхивало. Кричали стрижи. Дохнуло свежестью. Люди торопливо расходились со стадиона.
—  Урве,    мне   пора   на    корабль, —- вздохнув, сказал Рындин.
—   Разве ты не пойдешь ко мне?
Сергей молчал. «Скажи же правду! — кричало в нем. — Нельзя без конца обманывать... Но что сказать?.. Как начать?..»
—  Что с тобой? — встревожилась девушка.
—   Ничего.  Я  просто   немного устал.  Мой тралец до конца месяца дежурный  по  дивизиону:  получасовая готовность к выходу в море. Никуда нельзя уходить.
—   Сережка,   я  устала  тебя   ждать.   Счастливая  Эве! Юрка сделал ей предложение...
Ее вздох еще больше усовестил Рындина, он не отвечал девушке. Урве тронула Сергея за руку. Как бы очнувшись, Рындин сказал:
—  Ступай, Урве. Дождь  будет, и ты вымокнешь.
—  Обещай, что скоро придешь.
—  Да, да... Только поторопись.
—  Ты прямо на корабль?
—  Куда же еще? Зайду вот только в буфет, надо взять сигарет.  
—   И я с тобой, немного провожу.
—   Как хочешь, — согласился Сергей.

Гроза настигла их, когда до двери буфета оставалось несколько шагов. Сергей и Урве забежали в помещение, подгоняемые крупными дождевыми каплями. Полыхнула молния, и затем громыхнуло так, словно у самого уха по пустой железной бочке ударили кувалдой. Плотный августовский ливень обрушился на землю. Под напором его струй задрожали оконные стекла.
В буфете было сумрачно и людно. Сергей взял сигарет, пива. Сели за столик у окна.
Подперев подбородок рукой, Урве глядела, как слезятся от дождя стекла.
—   Каким-то чужим ты становишься, Сережа, — сказала она.
—  Ты права, — признался Рындин.
—   В чем, в чем права?..
—  В том, что я обманываю и тебя, и себя.
—  Это как?..
— Урве, — твердо проговорил Сергей, — нам больше не стоит встречаться. Я люблю другую...
—  Нет, нет! — испуганно вырвалось у нее. В  голосе Урве чувствовалась слабая надежда, но Сергей, не в силах больше говорить, смотрел на девушку пустым, отсутствующим взглядом. Урве поникла.
—   Вот   оно   что... — тихо   проговорила,   когда   смысл признания дошел до  ее  сердца.  На глазах  проступили слезы. Какое-то время Урве сидела подавленная и отре-шенная. Сергей не знал, что еще сказать: он машинально мял в руках сигареты. Наконец еле выдавил из себя:
—  Так уж вышло...
—  Я  знала, что  так  и будет. — будто  бы  проглотив застрявший в горле комок, сказала Урве, — но я не думала, что это так скоро произойдет...
—  Прости, что все так нескладно у нас получилось.
—  Зачем лишние слова, — проговорила она.  —  Это судьба, и Урве оказалась плохой ее хозяйкой...
Она закрыла лицо руками и сидела не шелохнувшись. Сергей участливо дотронулся до ее плеча.
— Не надо меня жалеть, Сережа. Ты видишь, я не плачу, — сказала Урве и попыталась улыбнуться. — Понимаю, что не очень красива для тебя и не слишком образованна. Кроме любви и детей, я бы тебе ничего не смогла обещать.
—  Прости, — только и мог попросить Рындин.
Губы ее строго сжались. И Сергею показалось, что перед ним уже не та доверчивая, любящая Урве, к которой он привык, а совсем другая, которой он не знал. И эта незнакомая женщина говорила ему презрительно и ненавидяще:
— Теперь вот просишь прощения. Но я не виню и не прощаю... И не смотри на меня так... Слез не дождешься и проклятий — тоже. Мне просто жалко тебя, Сергей.
Девушка встала и быстро вышла на улицу. Сергей, опрокинув стул, бросился за ней следом.
За дверями был сумрак, ливень припустил еще злее. Сергей сделал несколько шагов вслед убегавшей Урве, но остановился... Некоторое время стоял под проливным дождем, как бы оцепенев, пока его случайно не задел локтем какой-то проходивший мимо офицер в брезентовой на-кидке.
Объяснение с Урве не принесло Сергею облегчения. На душе творилось такое, будто туда положили раскаленный камень. Проклиная себя и чертыхаясь, Сергей выбрался на шоссе, ведущее к дивизиону. Дождь не стихал. Сергей шагал зло и отчаянно.
На корабль он пришел забрызганным грязью, до нитки промокшим. Ввалился в свою каюту и упал, не раздеваясь, на койку. Лежал так час или два... За иллюминатором плескалась потревоженная грозой вода. Над головой раздавались мерные шаги вахтенного, ходившего по палубе у трапа. Через переборку из кубрика доносились звуки аккордеона и приглушенные голоса матросов. Сергей через силу заставил себя раздеться и, натянув на голову одеяло, долго лежал в темноте с открытыми глазами.
На другой день разболелась голова, поднялась температура. Корабельный врач, осмотрев Сергея, нашел пере-утомление и посоветовал денек-другой отлежаться. Рындин не хотел слушать врача, но Косарев приказал Сергею до завтрашнего утра с постели не вставать и даже «носа на палубу не показывать».

Время тянулось медленно. Сергей пробовал читать, но мысли были такими рассеянными, что нередко приходилось по два раза перечитывать одно и то же, чтобы понять смысл. Ничего не оставалось, как отложить книгу в сторону. Заснуть тоже не мог. Сергею хотелось плюпуть на все запреты, пойти к Валентине и рассказать ей о всех неприятностях. Она бы все поняла. Нежно поерошила бы его волосы и что-нибудь ласково шептала на ухо, совсем как когда-то в детстве успокаивала Сергея бабушка...
Приподнявшись, Сергей глянул в зеркало, висевшее на переборке, и с трудом узнал себя — похудевшее лицо,
глаза запали, в них не было прежнего огня и радостного блеска. Сергей снова устало откинулся на подушку. В каюту вошел Ребезов.
—   Ну, что с тобой? — деловито спросил, присаживаясь на койку.
—   Все нормальпо, — безразлично ответил Сергей. Дверь снова отворилась. На пороге выросла здоровенная фигура Луйка. Он принес пакет с пирожками.
—   Нина   моя   просила передать, — сказал    Эндель, бережно   кладя   пакет  на   стол. — Что-то   захандрил   ты совсем.
—   Какая хандра? — разозлился Рындин. — Вот привязались!
—  Допустим,     показалось, — покладисто    согласился Эндель. — Я распорядился, чтобы вестовой сюда нам чаю принес.
Луйк немного помолчал, как бы взвешивая то, что собирался сообщить.
—   Знаете?.. Меня сегодня вызвали в штаб и сказали... Вошел вестовой, и Луйк замолчал, ожидая, пока тот накроет на стол.
—  Так вот, — продолжал  Луйк,   когда они  остались втроем, — сообщили, что я назначен помощником на новый тральщик. Еду на Север.
Сергей невесело присвистнул.
—  Так,  выходит,   расстаемся? — сказал он. — Ты — к белым медведям, Юрка — в академию.   
—   Ничего, — ободряюще подмигнул Эндель, — кому-то надо и здесь служить.
—   Служба теперь у  тебя будет — во! — Юрий показал большой палец. — Тем более, что твой будущий тесть Сизов без пяти минут капраз. Я рад, Сережка, что у тебя так хорошо все получается.
Рындин лишь горько усмехнулся. Не хотелось говорить на неприятную тему. Напившись чаю, друзья попрощались с Сергеем и вышли.
А он, оставшись один, долго еще размышлял. Когда он был уже не способен, как ему показалось, побороть свое подавленное состояние, вдруг пришла мысль, простая и ясная. Сергей подумал, что все неприятности исходят лишь от него самого и что никто в этом не виноват. Что, собственно, произошло? Отношения с Урве наконец выяснены. Валентина по-прежнему любит его. А что касается запутанного прошлого Сизова и Мохова, так это не его, Сергея Рындина, дело. Да и кто он, Рындин, такой, чтобы соваться, куда не просят? На завтра назначен выход в море, и незачем без толку мудрить, когда ждет работа. И с этими мыслями Сергей крепко заснул.
Тральщик держал курс к полигону. Сергей был свободен от вахты и после завтрака поднялся на палубу покурить. Облокотившись на фальшборт, он глядел на море и щурился от солнца и ветра. Корабль мерно раскачивался бортами, словно увалень, широкоплечий и ленивый, вышедший на прогулку. Могло показаться, что он топчется на одном месте, расплескивая воду, хотя на самом деле шел полным ходом.
Корабль неожиданно и резко изменил курс. Мимо Рындина торопливо прошел в радиорубку Косарев. Он был чем-то встревожен. Через несколько минут командир пригласил к себе Рындина.
—   В районе   бывшего   полигона случилось чепе,  — сказал он, — какой-то сейнер подает сигнал бедствия. Готовьте на всякий случай аварийную партию.
Сергей побежал исполнять приказание.
Вскоре прямо по курсу увидели беспомощно дрейфовавший на волне малый рыболовный сейнер. Тральщик, сбавив ход, осторожно приблизился к нему. Рындин и пятеро матросов прямо с полубака прыгнули на борт сейнера. Оглядевшись, Сергей от неожиданности замер, матросы растерянно притихли.
На палубе лежало, прикрытое брезентом, человеческое тело. В деревянном фальшборте зияла пробоина. Рыбак был мертв. Сергей почувствовал, как на мгновение сжалось его сердце. Ему показалось, что из-под брезента выглядывает очень знакомый порыжелый сапог. Сергей сдернул с головы мичманку.
Подошел Касадзс.
—  Товарищ старший лейтенант, внизу капитан сейнера.
Сергей поспешил в кубрик, послав Касадзе за доктором. Капитан, пожилой бородатый эстонец, сидел на койке и медленно покачивался, словно убаюкивая свою раненую руку. От него Сергей узнал, что рано утром их сейнер вышел на лов салаки. После очередного замета углу-
бительный щит на дне за что-то зацепился. Все столпились у борта и стали выбирать сети из воды вручную, так как лебедку заело. Оказалось, что на щите захлестнут старый, ржавый трос. На конце этого троса рыбаки заметили минный защитник — мощный взрывной патрон. По всем правилам полагалось прекратить работы и тотчас вызвать минеров. Но Мохов, знавший толк в минном деле, начал уговаривать всех, чтобы ему дозволили обезвредить патрон. Рыбаки стали обсуждать создавшееся по-ложение: никому попусту не хотелось терять время, так как рыба хорошо шла в сети. Капитан какое-то время колебался и все-таки решил избавиться от опасного груза собственными силами, надеясь на былой опыт Мохова. Капитан самолично взялся помогать Алексею Федоровичу. Когда трос пытались баграми скинуть в воду, минный защитник коснулся фальшборта. Грянул направленный взрыв. Был ранен капитан, и погиб Алексей Федорович Мохов...

Рындин вернулся на тральщик и доложил командиру о происшествии на сейнере. Косарев слушал Сергея, хмуря брови и озабоченно покряхтывая, потом спросил:
—  Как с машиной у них?
—  Дизель на ходу, мотористы опробовали.
—   Вот что, Сергей Александрович, задание не из приятных, но, делать нечего, придется вам помочь рыбакам отвести сейнер обратно в Кюла-Ранд. На берег обо всем случившемся   будет   доложено   по   рации.  Вас  в порту встретят.
Рындип вернулся на сейнер. Тральщик дал прощальный сигнал ревуном и, отвалив от борта, вновь взял назначенный курс. Сергей вышел в тесную ходовую рубку и дал команду запустить дизель. Маленькое суденышко, раздвигая волны, пошло к берегу. Сунув руки в карманы альпака, Сергей привалился плечом к переборке и смотрел в ветровое стекло, думая о том, кому и что он должен теперь говорить, докладывая о гибели рыбака. Все происшедшее представлялось как во сне. Смерть Алексея Федоровича казалась настолько противоестественной, что Сергей не хотел в нее верить. Всего лишь два дня тому назад этот человек говорил, двигался. Услышав его исповедь, Сергей воспринял его несчастье, как свое собственное. И сейчас им овладело странное горестное чувство от   сознания   того,   что   человека   уже  нет, а несчастье его осталось. Это чужое несчастье теперь, словно по наследству, перешло к Сергею. И не давала покоя мысль: «А что, если именно Сизов сыграл роковую роль в гибели Алексея Федоровича?..» Сергей понимал, что объективно винить в гибели рыбака некого.  Разве  можно было предвидеть слепую случайность? Однако причина несчастья могла таиться и в той спешке, с которой начальник штаба стремился открыть полигон для рыбаков. Разумеется, надежнее было бы обследовать дно с помощью водолазов.  Но Сизов такой вариант отверг, видимо, чтобы побыстрее доложить о выполнении задания. Сергей понимал, что заметить на дне среди камней и всякого хлама небольшой патрон не так-то просто, и все-таки лишняя предосторожность пикогда бы не помешала. Поэтому вывод напрашивался сам собой: разве не такая же поспешность стала когда-то причиной гибели моряков моховско-го тральщика? Сергей начинал убеждаться в логичности своих предположений, хотя и нс знал, чем их подтвердить.
Вблизи берега мотор начал скисать. К причалу сейпер подходил медленными толчками, выбиваясь из последних сил. У кромки воды теснились люди. Некоторых из них Сергей узнавал в лицо. В том месте, где Анатолий Павлов и еще несколько парней собирались принять с берега швартовы, Сергей заметил Калью Рауда.
Протиснувшись сквозь толпу, старик принялся что-то говорить женщинам, они заплакали и запричитали. Сергей не знал, что именно говорил старик, но по тому, как он зло и неистово кивал своей гривастой головой в сторону Рындина, нетрудно было догадаться, кого он винит в случившемся. На мгновение глаза Рындина и Калью Рауда встретились. Тяжелым взглядом старик будто пригвоздил Сергея к палубе. Показалось, что седая борода и шапка всклокоченных волос на голове Рауда подрагивали не столько от сочувствия, сколько от скрытого злорадства.

На берегу взвыла сирена подошедшей «скорой помощи». На сейнер по трапу спустились медицинский эксперт и санитары с носилками. Составили акт. Поставив под ним свою подпись, Рындин пошел на почту.
Мохова должны были хоронить на местном кладбище через три дня. И Сергей твердо решил сообщить Светлане Петровне о смерти ее бывшего мужа. Стало очевидным, что теперь нет смысла хранить тайну, доверенную ему Алексеем Федоровичем. Скорее наоборот, обстоятельства заставляли как можно быстрее сообщить о случившемся. Этот человек немало страдал в жизни, трагически погиб, и смерть его стала искуплением вины, укором им, живым.

Сергей, подавляя в себе волнение и страх перед необходимостью действовать, заставил себя войти в телефонную
будку и набрать нужный номер. Когда раздались гудки, ему захотелось бросить трубку, чтобы хоть немного оттянуть мучительпый разговор, но голос Светланы Петровны уже спрашивал:
—   Это вы, Сергей Александрович?
—  Да. Не знаю, как и с чего начать...
—   Не   утруждайте  себя:   начинать   поздно,   все уже кончено...
—  Я не понимаю... о чем вы?
—  Зато Валентина вас теперь очень хорошо понимает. Я прошу больше нас не беспокоить.
—  Что это значит?!
—  Алексей   Прохорович  стал   случайным свидетелем вашего объяснения с одной женщиной в какой-то столовой. Надеюсь, вам не нужно напоминать содержание раз-говора?
Сергей молчал. Все в нем обмерло. В памяти всплыл тот злополучный день: гроза, столик у окна, лицо Урве, ее слезы... В буфете был полумрак, что-то случилось с освещением, к тому же было полно людей, прятавшихся от дождя. На Сергея и Урве никто не обращал внимания. Но как он не заметил Алексея Прохоровича — этого Рын-дин не мог понять.
—  Позовите Валентину. Я прошу... — выговорил Сергей почти умоляюще.
—   Знайте, что  Валентина с  вами     разговаривать  не желает!   Она  просила передать, что вы для нее  больше не существуете. Слава богу, что все так быстро кончилось. Я представляю себе, какую жизнь вы бы ей уготовили!..
Не дослушав, Сергей опустил трубку и стоял, словно окаменев. Кто-то попросил Рындина освободить кабину. Он покорно вышел.
По улице поселка мимо Рындина куда-то спешили озабоченные люди.  Через дорогу тянулся утиный выводок.
Подняв пыль, бешено промчался грузовик; утки, рассерженно крякая, шарахнулись из-под самых колес. Улица оставалась такой же, как и несколько минут назад, и ей не было до беды Сергея никакого дела. Сергей безуспешно пытался собраться с мыслями. Следующим его желанием было куда-то идти, что-то делать, возможно, еще раз позвонить в Таллин. Опомнившись, понял, что предпринимать что-либо уже безполезно и бессмысленно. В дивизион Рындин вернулся вечером.
—  Товарищ старший  лейтенант, вас вызывает капитан второго ранга Сизов, — доложил вахтенный КПП.
Сергей кивнул головой и направился к зданию штаба. Переступив порог сизовского кабинета, подчеркнуто сухо доложил о своем прибытии.
—   Докладывайте, Рынднн, что там случилось? — раз-драженно сказал начальник штаба.
Сергей вплотную подошел к столу, за которым сидел Алексей Прохорович, н ответил:
—  Погиб рыбак. Это бывший офицер нашего дивизиона Алексей Федорович Мохов. — На лице Сизова не дрогнула ни одна жилка, оно по-прежнему было спокойным и строгим.  Выждав немного,  Сергей продолжал: — Тот самый, ваш бывший друг... И кроме того, родной отец Валентины...
—  Это не ваше дело...
—  Я   очень  просил   бы  сообщить   об   этом  Светлане Петровне и Валентине, — перебил  его Сергей.
—  Моя жена и дочь больше не должны вас интересовать!
—  Но  мне небезразлична судьба  человека, взявшего когда-то на себя всю вину за гибель моряков тральщика.
—   И что же из этого следует?
—  Алексей Федорович успел мне рассказать все, что произошло тогда, шестнадцать лет назад.
—  Что именно? — нервно прищурился Сизов.
—  Вы это знаете лучше меня. И насколько мне известно, к гибели людей вы тоже причастны...
Сизов помолчал, постукивая пальцами по плексигласу, которым был накрыт письменный стол. Потом сказал:
—  Непонятно,  по какому  праву вы, старший лейте-нант, берете на себя роль следователя? Все ваши домыслы нелепы и смешны. У вас есть доказательства?
—  Пока нет. Но я понял ваш принцип: любой ценой доложить начальству о выполнении задания в срок или чуть пораньше. Скажете, не так?
—   Вы   просто   зарвались,   забываете,  с  кем  говорите! — повысил голос Сизов. — Вам, очевидно, неизвестно, что на меня за тот случай было наложено строгое взыскание? Но разве не командир корабля в первую очередь отвечает за жизнь вверенных ему людей? Вы что же думаете, у Мохова не было своей головы на плечах, когда он принимал решение?
—  У меня тоже она была, когда я по вашему совету вписал в журнал заведомую липу.
—   Стоп!   Вы снова зарываетесь! — Сизов  встал, прошелся по ковру.  У окна  он остановился, словно  что-то внимательно высматривая. Потом резко повернулся и, подойдя вплотную к Сергею, заговорил: — Я мог бы за подобные слова привлечь вас к суду офицерской чести, но я этого не сделаю лишь потому, что вы молоды и не даете отчета в своей дерзости. Единственное, что меня удивляет,— это как вы можете обвинять меня в непорядочности,  вы... способный  воспользоваться доверием девушки, а потом бросить ее?
—  Речь сейчас идет  не обо  мне.  Я  пока еще  жив. Я считаю, что Валентина должна узнать, кто ее настоящий отец. И у вас нет права лишать ее доброй памяти об Алексее Федоровиче. Он это заслужил. Словом, я поступлю так, как считаю нужным.
—  Дело ваше. Только не  пытайтесь больше звонить Валентине, потому что телефон все равно будет отключен до тех пор, пока моя дочь не уедет в Ленинград. И вообще, трудно нам теперь будет служить вместе.  И я даже не знаю, что вам посоветовать...
Озаренный внезапным решением, Сергей ответил:
—   За рапортом дело  не станет...  Надеюсь, с вашей стороны препятствий не будет?
—   Идите, старший лейтенант, я вас не задерживаю, — кивнул головой Сизов.
Выйдя из кабинета, Рындин понял, насколько бессмысленно было заводить весь этот разговор: просто душу отвел, хотя каждый остался при своем мнении. Сергей ни минуты не сомневался в правильности своего решения. Он не мог и не хотел допустить, чтобы Алексей Федорович был похоронен чужими людьми.  Единственное, что оставалось, — сесть    и    написать    Светлане    Петровне письмо...

...Вечером с моря вернулся тральщик. Сергей заперся в каюте. Достав тетрадку, он принялся составлять про-странное послание. Сергей сообщил все, что узнал об Алексее Федоровиче. Закончив писать, сходил на берег и бросил запечатанный конверт в почтовый ящик.
Сергей не представлял себе, что он теперь должен делать, на что надеяться и как жить. Оставаться на берегу ему было тяжело. Хотелось в море.
Наутро, когда проворачивание механизмов подходило к концу, на пирсе появился замполит Иван Прокофьевич Барышев. Долговязый и сухой, в широком черном плаще, он чинно вышагивал на длинных ногах, чуток сгорбившись и заложив руки за спину. Заметив Сергея, поманил его крючковатым пальцем. Рындин подошел.
Несколько секунд Барышев пристально глядел на Сергея, точно пытался угадать: что же происходит с парнем, почему он вдруг стал не таким, как раньше? Сергей не отводил взгляда от нацеленных на него усталых, умных глаз. Морщинистое лицо замполита выражало недоумение и скрытую тревогу.
С Барышевым легко и просто было разговаривать. Даже когда замполит кого-нибудь ругал, то складывалось впечатление, что делает он это очень неохотно.
— И я при случае не прочь показать характер,— сказал он, будто продолжая свою мысль, — только человек должен уметь держать себя в руках. Вы что, Сергей Александрович, изволили не в духе прибыть в кабинет начальника штаба?
—  Я доставил на берег погибшего рыбака.
—  Это не повод для грубости.
—  Это был один мой знакомый, Алексей Федорович Мохов, бывший командир корабля.
—   Знаю... Но это все равно не дает вам права забываться. Стыдно! И не оправдываться!
—   Я и не оправдываюсь.
—   Вот так-то лучше, — сказал замполит, уже смягчившись. — А что касается Мохова, мне тоже его от души жалко...
—   Вы что, дружили с ним?
—  Нет, но уважал когда-то.
—  Что он был за человек?
—  Что, что... — раздраженно проговорил замполит и, достав папиросы, закурил. — Хороший моряк.  С такими легко было воевать. Но уж больно доверчив и характером мягок.
—  Он хотел, чтобы его захоронили в братской могиле, где лежат моряки с его тральщика.
—   Нельзя.
—   Но почему?
—   Вина за гибель пятерых моряков на его совести.
—   Разве Мохов не отбыл свой срок, не искупил вины?
—   Может быть.  Но вина вине  рознь.  От иной вины освобождает закон, а память — никогда...
Сергей помолчал, размышляя над словами Ивана Про-кофьевича, и сказал:
—   Может, вы и правы... Вот о чем я хотел вас спросить... Это очень важно для меня. Вы помните тот суд?
—   Конечно, я на нем был.
—   Как вы считаете, все ли до конца выяснили?
—  Иными слонами, справедливо ли был осужден Мохов?
—  Да.
—   Безусловно. Понимаю, почему вы спросили.  Считайте,  что содержание  вашего разговора с начальником штаба для меня не секрет... Не знаю, какова степень вины Сизова. Юристам было виднее, они его оправдали. Но я твердо убеждеи, что  Мохов получил свой срок вполне заслуженно. Во время войны его бы расстреляли.
—  А что, если Сизов был виноват в гибели людей не меньше Мохова?
—- И вы сможете это доказать?
—   Не так-то просто...
—  Удивляюсь   вашей  бестактности   и  мальчишеству! А  вам  известно, что  Сизов  кинулся   в ледяную  воду и лично спас несколько человек, в том число и самого Мохова? Я уж не говорю о том, что Сизов после этакой купели месяц валялся в госпитале с двусторонним воспалением  легких.   Нельзя забывать и другое: моховский тральщик не затонул только благодаря умению и решительности Алексея Прохоровича. Вот это доказано совершенно четко! Запомните раз и навсегда: за свой корабль прежде всего отвечает командир.  И никто другой!  Для того чтобы понять эту истину, надо самому взойти на мостик. И есть еще одна истина: коли ты в чем-либо убежден — сумей доказать. Не можешь — лучше молчи, чтобы не оказаться наветчиком. И если уж быть объективным до конца, то в случившемся больше всех виноват капитан сейнера: не имел он права столь опасное дело поручать Алексею Федоровичу. Настоящий минер — это все равно что музыкант высокой квалификации — ни дня без тренировки. А Мохов много лет не имел к разминированию никакого отношения. Вот вам пример грубейшего нару-шения правил безопасности мореплавания. Что, разве не так?..
Рындин смолчал.

В день похорон Сергей спросил разрешения у командира корабля сходить на кладбище. Косарев не возражал. Подходя к поселку, Рындин еще издали услыхал отрывистые звуки церковного колокола. Чтобы сократить дорогу, он направился через заросли молодого сосняка к пролому в каменной стене. Даже в теплый ветренный день кладбище дышало сыростью и тленом. Огромные вязы покрывали густой тенью покатые могильные бугры. Сергей осторожно вышагивал между оградами. Трава была мягка и податлива.
Он больше не испытывал такого отчаяния, как в первое время после разрыва с Валентиной. Отчаяние это стало непреходящей болью памяти, которую нечем было заглушить. Ему ничего не оставалось, как смириться со своим положением. Но сейчас Сергей будто пробуждался от долгой спячки. У него вновь шевельнулась надежда, что всего лишь через несколько шагов, за небольшой каменной часовней, он увидит Валентину... Сергей встрево-женно поискал девушку в толпе и не нашел. Светланы Петровны тоже не было. Оставалось предположить, что письмо либо не успело дойти или его разорвали, не прочитав.                                                         
На земле стоял коричнево-желтый гроб. Плакали женщины. Молча глядели на своего погибшего товарища рыбаки. Сергей положил на крышку гроба принесенные цветы и шлюпочный флаг, как и положено при погребении морского офицера. Прибывший из Таллина какой-то начальник говорил долго и трогательно. Недовольно бубнил что-то себе под нос Калью Рауд, стоявший поблизости от Сергея. А немного в стороне от всех, печальный и внимательный, застыл Густав Иванович. Заметив Сергея, пастор учтиво кивнул головой.
Когда гражданская панихида была закончена, местный самодеятельный оркестр заиграл Шопена. Из толпы вышли парни с длинными полотенцами и стали опускать на них гроб в могилу быстро и осторожно, как привыкли опускать за борт рыбацкие сети. Через несколько минут все было кончено. Постояв немного над свежим холмиком, люди стали расходиться.
В конце аллеи показалась высокая, стройная фигура девушки в черном костюме. Сергей узнал Валентину. Еле переводя дыхание, испуганная и растерянная, она остановилась у засыпанной цветами могилы. Сергей молча кивнул головой. Валентина прислонилась к дереву, росшему поблизости, и долго смотрела перед собой опустошенным взглядом. Потом плечи ее вздрогнули, она беззвучно заплакала, повернув лицо к шершавому стволу дерева. Через несколько минут Валентина немного успокоилась. Склонившись над отцовской могилой, положила на нее цветы. Девушка будто не замечала Сергея. Глядя на заплаканное дорогое лицо, Рындин вновь попытался убедить себя в том, что не в силах расстаться с этой девушкой. Когда она пошла к выходу, Сергей догнал ее и тронул за локоть.
Валентина остановилась. Коснувшись своей щеки рукой, она сморщила лоб, словно припоминая что-то очень важное для себя.
—   Мне очень жаль, — сказал Сергей как можно мягче, — надеюсь, ты сумеешь пересилить горе...
По лицу девушки вновь заструились слезы.
—   Не  думай, что твое письмо привело меня сюда. О гибели отца  мне  сообщил  Алексей  Прохорович. Он рассказал все...
—   Я сделаю многое для тебя, лишь бы ты... — заговорил Сергей.
—   Уходи, — вдруг произнесла она тихо, — ты мне принес только несчастье...
У Сергея опустились руки. Девушка глядела на него почти враждебно.
—  Ты чудовище, Сергей... Даже смерть отца не обошлась без твоего участия. Ты же знал:  он больной, слабый... Зачем было устраивать его на сейнер?
—  Он сам так хотел.
—  Эх  ты, доброжелатель... — Губы  девушки  презрительно искривились. — Не провожай меня. Прощай.
Рындин обреченно глядел вслед Валентине, пока она не скрылась за оградой. Он не двигался с места до тех пор, пока его плеча не коснулась чья-то рука. Он вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял Густав Иванович. Пастор держал фуражку, которую Сергей, положив на лавку, забыл надеть.
—  Благодарю вас, — еле выдавил из себя Рындин и не узнал собственного голоса, будто эти слова произнес кто-то другой.
—  Печаль   беспредельна, — сказал пастор. — Мир его праху. Я понимаю ваши чувства, Сергей Александрович, но что делать, если таков удел бренной плоти... Человек может обрести покой, только переступив в мир иной...
Сергею не хотелось ни возражать, ни спорить... Пастор еще что-то говорил туманно и вкрадчиво. Но Сергей не слушал, он никак не мог осмыслить сказанное Вален-тиной. Он чувствовал, что не скоро эта девушка уйдет из его памяти, но тем дороже и мучительней становилось все, что с ней связано...

Сергей не отказался, когда Густав Иванович пригласил его послушать орган. Посыпанная песком дорожка привела их к массивной стене кирки, которая служила как бы продолжением кладбищенской ограды. Открыв низкую боковую дверь, прошли внутрь помещения. Под высокими сводами гулко отдавались их шаги. Сергей равнодушно глядел по сторонам. Выбеленные голые стены, в оконных рамах цветные витражи с изображением святых, массивная люстра, дубовые лавки.
Вслед за пастором Сергей поднялся по узкой скрипучей лестнице на хоры. Сел на предложенный ему ста-ринный стул с высокой резной спинкой.
— Если можно, ре-минорную токкату Баха, — попросил Сергей.
Первые звуки органа оглушили его. Они ворвались в пустой зал и заполнили собой все пространство, подавляя Рындина своей торжественностью. Сергей закрыл глаза и вновь попытался представить, как все было месяц назад в концертном зале. Все та же музыка. Только теперь не было рядом Валентины... Осталась лишь тоска и безысходность. Орган звучал, рождая дыханием своих труб  уже  какие-то  новые,  незнакомые мелодии, словно
предсказывая Сергею его дальнейшую судьбу. Музыка представлялась мирозданием, где каждому отведена своя мелодия, зовущая в неизведанное. И если раньше Сергей без труда отыскал бы собственную мелодию, то сейчас он, точно человек за бортом, плыл в океане полифонических звуков.
Окончив играть, Густав Иванович повернулся к Сергею, мечтательно улыбаясь и покачивая головой.
—   Вы поняли, какая глубина мысли заключена в хоралах Баха? Эта мысль, как луч, устремившийся в вечность.  Музыка,  пожалуй, -  единственное,  что  кроме веры объединяет человечество.
—  У меня своя вера, Густав Иванович.
—  Я   знаю, — сказал   пастор, — и проповедь  вам   читать не собираюсь. Но вы очень добрая и чувствительная натура. Это видно по тому, как вы слушаете Баха, и по тому,  как  вы сострадательны к ближнему.  И  не нужно хмуриться. Это качество в вас прекрасно. Какими бы ни были ваши жизненные устремления,  верю в их чистоту и бескорыстие. Нива жизни благоволит лишь к   тем, кто её возделывает любовью, а не гордыней и насилием.
—   Моя нива пока несколько иного плана, чем вы думаете. Сейнера зовут «морскими пахарями», мы мирные нивы обезвреживаем от затаившейся в глубинах смерти. Вам не кажется странным, что иногда даже смерть рождает жизнь?..
—   Это страшный парадокс. Но жизнь всего лишь суета сует нашего бытия. Что она перед вечностью?
—   Зачем мне вечность?
—   Это вам так кажется. И вам когда-нибудь совсем не безразлично будет узнать, что станут о вас думать ваши потомки. Разве,  сверяя поступки со своей совестью, вы не терзаетесь иногда сомнениями? Это и есть помыш-ление о вечном.
—   Может быть. Но я не могу знать, что подумают обо мне потомки.
—  Пути  господни  неисповедимы... Тем не менее  от вас зависит, каким вы, уходя в небытие, оставите после себя этот мир им в наследство. Так же как идеи предков проходят через ваше сердце, душу, мысли...
Простившись с пастором, Сергей вышел на улицу. После разговора о вечности и добре на душе легче не стало, только боль переживаний словно притупилась. Она притаилась, как застарелая болезнь, которая со временем вновь может обостриться. Чей-то мягкий голос неотвязно преследовал его, монотонно повторяя: «Вечность, вечность, вечность...»
Сергей остановился на дороге, поднял голову и долго глядел на усыпанное звездами небо, точно впервые открыл его для себя...
Вернувшись на корабль, Сергей не стал ужинать и прошел в каюту. Решение о том, как он должен поступать дальше, явилось без долгих размышлений, легко и понятно. И все сразу стало на свои места. Рындин достал из письменного стола чистый лист бумаги и ровным почерком написал рапорт с просьбой уволить его в запас.
В дверь постучали.

Сергей поспешно сунул бумагу в карман. Появился Эндель.
—  А мы весь вечер искали тебя, — сказал он, присаживаясь на койку.
—  Что так срочно?
—  Получил предписание через три дня прибыть на другой корабль. Только что сдал дела молодому штурманцу. Отчаливаю.
—  Значит, на Северный, помощником? Эндель кивнул головой.
—  Молодец! — Сергей вскочил  и с деланной веселостью засуетился. — Такой случай надо отметить. Сейчас Юрку позову.
—  Погоди, успеем еще. — Луйк заставил Сергея сесть на место. — Юрка мечется с обходным листом, ему тоже вызов пришел. Уезжаем завтра.
Сергей печально улыбнулся и развел руками.
—  А я вот...
—  Вижу, — хмуро сказал Эндель. — Может, скажешь, что с тобой? Я же чувствую, что-то у тебя произошло. Ты ведь на себя не похож.
—  Ничего такого... Мелочи жизни.
—   Сносит тебя с курса, Сергей, а ты даже не хочешь принять помощь от друзей.
Рындин вынул зубами из пачки сигарету, небрежно потряс спичечным коробком. Закурил. Потом, решившись, рассказал Энделю обо всем, что с ним случилось.
Эндель внимательно выслушал невеселую исповедь товарища и сказал:
—  А теперь давай вместе подумаем, разберемся. Ну к чему ты стремишься, чего достиг?
—  Ты прав. Напрасно я обидел Урве, глупо обвинял Сизова и потерял Валентину...
Эндель подсел поближе к Сергею и обнял его за плечи своей большой, тяжелой ручищей.
—  Ругать я тебя не собираюсь, хотя для пользы дела надо бы...
Сергей сидел ссутулившись и, попыхивая сигаретой, мрачно глядел в одну точку.
—  Значит, расстаемся, — грустно сказал он. Эндель таинственно подмигнул.
—  Вот что, пиши рапорт, а я, как приеду, пойду к нашим кадровикам, чтоб тебя через штаб флота затребовали прямо в мой дивизион.
Сергей отрицательно покачал головой. Но Эндель от него не отступал:
—  Решай, Сережка! — И уже недоверчиво спросил: — Или боишься, что на Севере служить будет трудней?
—  Здесь тоже нелегко.
—  Чего же ты хочешь?
—  Не очень многого — чтобы у каждого балтийского рыбака  под  килем было семь  футов  чистой  воды,  как говорили в старину.
—  Постой, при чем здесь рыбаки? Речь сейчас о тебе.
—  Вот именно, обо мне...
Распахнулась дверь. В каюту, пригнувшись, вошел капитан третьего ранга Барышев. Офицеры почтительно встали. Сославшись на занятость, Луйк деликатно поторопился уйти.
Барышев и Рындин остались вдвоем. Иван Прокофьевич, подойдя к иллюминатору, долго глядел, как у самого борта на темной воде покачивались сонные бакланы. Ярко горели створные огни на дальнем берегу залива. Пробили склянки. Запела боцманская дудка, созывая матросов на вечернюю поверку.
—   Вас крестили в детстве? — вдруг спросил замполит.
—  Какое   это  имеет  значение? — настороженно сказал Сергей.
— В общем-то, никакого. А все-таки?
—  Я не помню. Рассказывали, что бабушка тайком от отца как-то умудрилась снести меня в церковь.
—  Что касается вашей бабушки — ее можно простить. Она старый человек. Вы же, видимо, тогда и соску еще не освоили как следует. Что такое материализм и диалектика, узнали гораздо позже. А сегодня, значит, пошли искать утешения у пастора?
Сергей удивленно посмотрел на Барышева. Глаза того светились иронией.
—  Ай да поп! Надо ему приказом по дивизиону благодарность объявить. Умен. Хитер. Цепок. Дело свое — во как знает! — Барышев показал  большой палец.
—  Разве я не имею права сходить в гости к человеку, который мне нравится?
—  Кто ж вам запретил! У самого-то есть голова на плечах? Что может быть общего у коммуниста с попом?
—  Поп   тоже   может   быть   иптеллигентом. Разговор между нами шел только о музыке и об отношении к ней человека.
—  Я не знаю, о чем вы там беседовали, но одно скажу: не туда вы курс проложили. Разве нет у вас начальников, товарищей, наконец?
—  И начальников хватает, и товарищи есть. Только к пастору я не исповедоваться ходил, а слушать Баха.
—  Выходит, он специально для вас музыкальный салон открыл? — хмыкнул замполит и продолжал уже серьезно: — Вы  вот  случайно  к нему в  гости зашли,  а  он неспроста глаз на вас положил. Ему авторитет свой перед прихожанами поддерживать надо. А как это делать? Такие, как полоумный торгаш Калью Рауд, авторитета ему не прибавят. Другое дело — знакомство с морским офицером.   Это   уж   козырь! — Барышев помолчал, легкая улыбка тронула его губы. — У нас с этим пастором настоящая идеологическая дуэль идет.  Мои лекции, что в клубе рыбаков читаю, поперек горла ему встали. Хотя, когда встретимся на улице, тут у него и поклон в мою сторону, и улыбочка дежурная припасена. Я-то понимаю цену этой улыбочке. Как только узнал он, что меня скоро демобилизовать должны, возликовал, наверно. Думал, что я уеду куда-нибудь. Ан, видать, не судьба разлучаться нам... В райком недавно вызывали, хотят рекомендовать   в   здешний   колхоз   секретарем  партбюро.  Рыбаки меня знают, тоже  приходили по этому поводу упрашивать. Сам понимаешь, могу ли я отказаться? Ведь меня только с флота в запас увольняют, но не из партии. Пока жив коммунист, он до конца призван. И поэтому мне совсем небезразлично, в каком состоянии после меня останется дивизион. Тебе, Сергей, ой как долго еще служить!
«Не так-то уж долго», — подумал Сергей, нащупав в кармане рапорт. Ему не хотелось в этот вечер расстраивать Барышева, и он ничего не сказал ему о своем решении оставить флот.

На следующий день Рындин провожал своих друзей. На вокзале они зашли в буфет, выпили на прощание по бокалу шампанского. Все трое старались казаться бесшабашно веселыми, хотя расставаться им было нелегко.
Уже на перроне друзья крепко обнялись, обещав друг другу непременно писать.
Поезд, лязгнув вагонными сцепами, тропулся. Эндель и Юрий, стоя у окна, замахали руками.
Рындин тяжело вздохнул, впервые так остро почувствовав свое одиночество.
Начал накрапывать холодный дождь. Подняв воротник плаща, Сергей зашагал в дивизион.
Еще издали Рындин заметил царившее на пирсе оживление. Сомнений ие было — его тральщик готовился к выходу в море. Сергей ускорил шаг.
Он взбежал по трапу на палубу, когда матросы уже начали отдавать швартовы. Винты взбуравили воду, и мокрый, неприютный пирс начал медленно отдаляться. Всего через несколько минут плотная завеса дождя скрыла берег. И пошла крутая волна швырять тральщик с борта на борт. Вода гуляла по всей палубе, билась в стекла иллюминаторов. Надсадно выли дизеля, сопротивляясь взбесившимся потокам. Под ветром скрипели мачты, флаг и вымпел трепетали, словно застрявшие в сетях птицы.
Рындин принял вахту. Запахнувшись в прорезиненный плащ, оп стоял у ветробойного стекла, глядя по курсу. Час назад с моря вернулся рыбацкий сейнер. Его капи-тан сообщил, что неподалеку от Кюла-Ранд обнаружена всплывшая мина. Был получен приказ найти ее и уничтожить.
Командир стоял рядом с Сергеем и безуспешно пытался закурить. Швырнув за борт папиросу и мокрый спичечный коробок, Косарев повернулся к Рындину.
—  Сергей Александрович, ступай-ка в штурманскую рубку и сверь по радиопеленгатору курс. Боюсь, как бы новый штурманец не напутал чего по молодости.
Рындин кивнул головой и спустился по трапу. В штурманской рубке было тихо, уютно. Грохот волн доносился однообразно и приглушенно, словно где-то за переборкой все время прокручивали пластинку с записью одной и той же мелодии.
Сергей включил аппаратуру и, покрутив маховик настройки, взял пеленг на сигнал радиомаяка. Склонился над картой, уточняя курс. Взгляд его скользнул вдоль береговой черты, где был обозначен крупный совхоз, отгороженный от моря дамбой. Подумалось, как хорошо и по-койно там людям, которые сейчас отдыхают под крышами уютных домов, слыша, как ревет и бесится море.
До намеченного квадрата, в котором была обнаруже-на мина, оставалось не больше десяти минут хода. Сергей, поднявшись на мостик, доложил об этом командиру.
Тральщик пошел поисковым зигзагом. Но сколько бы сигнальщики ни вглядывались в волны, кругом была одна лишь иссеченная дождем морская ширь. В безуспешных поисках прошел час, другой, третий... Настал вечер. Включили корабельный прожектор. Сноп света прорезал сумрак, и вода от его прикосновения будто вспыхнула матовым мерцанием.
—   За бортом чисто! — пересиливая рев моря, кричали сигнальщики через каждые пять минут. Сергей видел, что  лицо  командира все  больше мрачнело.  Дальиейшие поиски становились не только бесполезными, но и опасными, потому что в сгущавшейся темноте можно было не заметить рогатый шар и наскочить на него.
Командир глядел в ту сторону, где за дождем и сумраком скрывался берег.
—  Дамба далеко от нас? — спросил он.
—   По прямой  не  больше  тридцати миль, — ответил Сергей, догадываясь, что больше всего тревожит командира.
Эта дамба отгораживала от моря довольно просторную и глубокую балку, на дне которой были разбиты совхозные сады и огороды. Рядом располагался жилой поселок.
Если волны вынесут мину к дамбе, может произойти беда. Взрыв неминуемо проделает в железобетонном перекрытии огромную брешь, в которую хлынут тысячи тонн воды. Затопит поселок, погибнет труд людей...
—  Вот что, — решил Косарев, — никакой мины в такую темень все равно не найти.   Если капитан ошибся и на самом деле видел мину гораздо ближе к береговой черте, то дело и вовсе дрянь. Здесь вдоль берега проходит течение.  Оно может подхватить мину и неизвестно куда вынести.  Надо  крейсировать ближе  к дамбе.  Как думаешь, Сергей? — назвал он Рындина просто по имени.
—  Разумно. Только надо бы на всякий случай предупредить людей в поселке.
—  Добро. А ты сможешь в такую волну добраться?
—   Надо, товарищ командир!
Когда тральщик приблизился к берегу, с борта была спущена шлюпка. В нее сели Рындин, Касадзе и Волков. Застучал мотор, и шлюпка отвалила от борта корабля.
—   Сергей Александрович, — прокричал вдогонку  Косарев, — осмотрите дамбу на всякий случай!
Сергей сидел на руле, стараясь держать форштевень шлюпки по волне. Берег приближался медленно. Когда шлюпка начинала скатываться вниз, казалось, что этому скольжению в бездну не будет конца. На какое-то мгновение шлюпка застывала между двумя огромными валами, потом натужно начинала взбираться на гребень. Прожектор с тральщика все время шарил по воде, указывая путь на отмель. Наконец днище задело песчаное дно. Подоспевшая вдогонку волна еще раз подхватила шлюпку и двинула вперед. Сергей спрыгнул за борт. Холодная вода сразу же хлынула за голенища сапог. Вслед за Рын-диным в воду попрыгали Касадзе и Волков. Втроем они выволокли шлюпку на берег.
В нескольких метрах от уреза воды начинались песчаные дюны, поросшие густым ракитовым кустарником. Дальше стеной стояли огромные сосны. Луч прожектора неторопливо чертил по их кронам, и они, словно разбу-женные ярким светом, недовольно шумели, отмахиваясь ветками.

Приказав Волкову оставаться у шлюпки, Сергей вместе со старшиной Касадзе направился к дамбе. Идти по мокрому песку было неудобно. Ноги вязли, становились тяжелыми, словно песок засасывал их, как болотная трясина. И Сергей в душе злился на песок. Дождь кончился. Проглянула полная луна, осветив дамбу. Когда подошли к волноломам, Сергей остановился, чтобы закурить.
—   Мина! — вдруг сдавленно выкрикнул Касадзе.
Сергей, выронив сигарету, глянул туда, куда показывал старшина. Большой черный шар, выброшенный волной, засел на каменной насыпи у самой дамбы.
—   Резо, ключи! — воскликнул Рындин. Старшина бросился обратно к шлюпке.
Сергей пошел вперед. Черный шар будто затаился, поджидая Рындина. Подхлестываемый волной, он слегка покачивался. Это была мина без обычных смертоносных рожков. Гальваноударные ему приходилось разоружать не раз. Теперь случай был особый, возможно, с «сюрпризом» — коварным устройством, которое вызывает взрыв при вскрытии лючка.
Когда подбежал Касадзе, Сергей опасливо провел по шершавому корпусу мины пальцем и сказал:
—  Полюбуйся, Резо, последний шедевр третьего рейха образца сорок четвертого... — и сразу же осекся. До его слуха дошел стук часового механизма. Работал временной ликвидатор мины.
От неожиданности Сергей отпрянул в сторону. Мысль работала ясно. Считанные секунды давали ему право выбора и на этот раз. Первое, что захотелось, это как можно скорее убраться отсюда, все равно как: бегом, шагом, ползком... Лишь бы подальше. А там будь что будет... Но в следующее мгновение взгляд Сергея остановился на дамбе, и он понял, что на самом деле выбора у него уже нет.
Сергей достал ключи и опустился на колени перед ми-ной. Касадзе суетился рядом, пытаясь помочь командиру, но Рындин приказал ему немедленно уходить.
—  Разрешите   остаться, — с   усилием  произнес старшина.
—   Немедленно уходи! — рявкнул Сергей. Касадзе не тронулся с места.
—  Я тоже коммунист, — сказал он тихо. Сергей неумолимо покрутил головой.
—   Ступай, Резо, взрыв может быть в любую секунду, незачем вдвоем погибать.. Это приказ.
—  Тогда побегу в поселок. Надо людей поднимать! На всякий случай!
—   Правильно решил. Уходи.
Сергей отыскал на мине крышку лючка, стянутую шестью болтами. Он слышал, что именно здесь таится «сюрприз» для тех, кто попытается вскрыть корпус, не зная схемы огневых цепей. Если болты вращать ключом резко, то возникают токи наводки, которые через усилители поступают прямо на запалы. Чтобы избежать мгновенного взрыва, нужно вращать болты очень медленно и осторожно.
«Отдать бы первый виток, а там дело пойдет...» — успокаивал себя Сергей, раскладывая инструмент.
Рындин вобрал в себя воздух, словно собирался нырнуть, и, готовый ко всему, закрыл глаза.
«Вот и все...» — подумал он, толкая рукоятку ключа. Болт скрипнул и нехотя подался. Часовой механизм все работал. Тогда Сергей облегченно вздохнул всей грудью. Скинул с себя плащ, китель и, оставшись в одной тельняшке, вновь нащупал ключом головку болта. От напряжения рука онемела, сделалась непослушной. Сергей боялся, как бы ее не свело судорогой. Мелькнула догадка, что  все его  усилия,  возможно,  ни  к  чему не приведут и боевая цепь замкнется гораздо быстрее, чем он успеет отвернуть болты и отсоединить  провода. А часы шли... Тихие, въедливые щелчки, от которых тошнота подступала к горлу. Но Сергей понимал, что не может уйти с этого места. Имея еще последний шанс на жизнь, он уже не имел права выбирать.
Когда   осталось   открутить   последний   болт,   Сергей опять  прислушался  к  стуку  часового  механизма.  Часы шли... Сергей почти физически ощутил мучительную малость оставшегося времени. И невольно подумалось: «Где  сейчас Урве? Где Валентина? Вспомнят ли когда-нибудь обо  мне, если через  мгновение  будет  взрыв?..  Нет! Не нужны сейчас такие мысли, они мешают работать!»
У самых ног звонко брякнул о камни какой-то желез-ный предмет. Сергей понял, что это отвалилась крышка. На мине зияло темное отверстие, в глубине которого вид-нелись жилы проводов. Сергей взял в руки кусачки...
Потом он сидел на мокрых камнях, изнеможенно при-слонившись к мине, и глядел, как окутывают луну редкие прозрачные облака. И вдруг до    слуха его вновь дошли щелчки часового механизма.  Сергей вздрогнул,  вскочил на ноги.
Мина прочно сидела на камнях, чуть покачиваясь, когда набегавшая волна трогала ее. Чернела круглая пасть вскрытой горловины, из которой, будто клыки, свисали два обрезанных кабеля. И Сергей догадался, что это тикают его наручные часы.
Он сорвал с запястья браслет и швырнул его от себя. Потом захохотал. Он смеялся до тех пор, пока на глазах не выступили слезы.
На другой депь, когда едва выкатился из-за горизонта оранжевый круг солнца, тральщик подходил к базе. Еще издали Рындин увидел долговязую фигуру замполита, который медленно расхаживал вдоль пирса. Временами Ба-рышев останавливался и, поднеся к подслеповатым глазам ладонь, пристально всматривался в море. Ждал, когда подойдет корабль.

Бухта приближалась с криками чаек, с утренним звоном сосен  и  тихими  вздохами  присмиревшей  у  берега волны.
Вновь швартовые заарканили чугунные головы кнехтов. Казалось, будто причал руками притягивает к себе корабль, чтобы успокоить и приласкать. И корабль доверчиво терся бортом о шершавые доски, словно ластился к материнской щеке.
Замполит шагнул на палубу тральщика. Выглядел он более хмурым, чем обычно, невыспавшимся, под глазами набрякли темные мешки.
Выслушав обстоятельный доклад командира корабля, он недоверчиво переспросил:
—  Неужели всего три минуты не доработал часовой
механизм до взрыва?
—  Всего три, — подтвердил Косарев. — Касадзе вынул этот механизм, и я сам все тщательно проверил по данным шкалы.
—   Выходит, Рындин просто в рубашке родился...
—  Может  быть,  —  согласился командир,  —  только виски у него совсем поседели. И это в двадцать семь-то лет!
—  Такой сединой гордиться можно. Отличный он все-таки парень!
—  Тем более жаль с ним будет расставаться.
—   Его куда-нибудь переводят?
—   Нет, совсем хочет уйти с флота. Подал рапорт об увольнении в запас.
—   Что ты говоришь! И ты ему поверил? Ни в коем случае его нельзя отпускать!
—  Дважды толковал с ним, но не переубедил. Не поддается!..
—   Ну так я покажу ему демобилизацию! — досадливо крякнул Барышев. Лицо его побагровело, подбородок затрясся.  Откашлявшись,  он  отрывисто спросил:
—   Где сейчас Рындин?
—   В душевой. Моется. Прикажете вызвать?
—   Немедленно.
Наскоро одевшись, Сергей явился по вызову.
—  Это вы всерьез?! — напустился на него замполит, потрясая рапортом.
—  Как видите... — спокойно начал Сергей.
—   В  здравом уме  и  твердой памяти? — перебил его Барышев.
И Рындин замолчал, поняв, что сейчас возражать замполиту бесполезно.
—   Мальчишество, слюнтяйство! — бушевал Иван Прокофьевич.
Потом резким движением разорвал листок.
—   Не имеете права! — вспыхнул Сергей.
—  Нет, имею, — почти спокойно сказал  замполит. — Можете на меня жаловаться. — Он в упор глянул на Рындина. — Куда угодно. В любую инстанцию... Это ваше право...
Весь выходной депь Рындин провел в своей каюте, покидая ее лишь для того, чтобы поесть. Жест Барышева, порвавшего рапорт, поначалу обозлил Сергея, но потом поверг в глубокое раздумье. Не хотелось менять уже принятое и выстраданное решение, однако написать новый рапорт не давала мысль о том, что, может, и в самом деле его место здесь, на боевом корабле, и труд его нужен людям, тем самым рыбакам Кюла-Ранд, которые хотят иметь под килем семь футов чистой воды.
Сняв только китель, Сергей прилег на койку, слушая, как ворчат волны, проплескивая между причалом и бортом тральщика.
Где-то поблизости проходил строй моряков.
Сергей слышал мерный шаг множества людей. Они пели какую-то знакомую песню, но слов нельзя было разобрать.
Он устало закрыл глаза, чувствуя, как его начинает обволакивать дремота...

...И вот уже звонкий мальчишеский голос запел давно забытую песню:
В наших кубриках с честью в почете Две заветные вещи лежат. Это спутники жизни На флоте: Бескозырка да верный бушлат...
И увидел себя Сергей озорным четырнадцатилетним юнгой, который старательно чеканит шаг по кронштадтской булыжной мостовой. Он весел, потому что впереди целая жизнь...
В дверь каюты постучали.
—  Старший лейтенант Рындин, — донеслось из коридора, — вас приглашают в штаб.
На улице Сергея обдало дождем и ветром, под погами чавкала слякоть. Промозглая балтийская осень заявила о себе затяжным ненастьем.
На территории береговой базы не видно ни души. Непогода всех загнала под крыши.
Рындину передали, что его ждет замполит. Торопясь на вызов, Сергей пытался догадаться, для чего он так срочно мог понадобиться. Еще издали увидал в темной громаде здания ярко освещенное окно барышевского кабинета.
Иван Прокофьевич, заложив руки за спину, расхаживал по комнате в плаще и фуражке. Видимо, он давно собрался домой и задержался только в ожидании Сер-гея.
На приветствие Рындина он сердито буркнул, не глядя на него:
—  Что, батенька, дурить больше не станешь? Рындин ничего не ответил.
—  А ты на меня не серчай, Сергей Александрович. Ишь какой хмурый!
—   Я   не   сержусь, — признался   Сергей. — С   чего  вы взяли?
Чуть заметная улыбка заиграла в серых выпуклых глазах замполита, но лицо его по-прежнему было суровым и насупленным.
—   Ох и упрямый ты,  Рындин, — сказал он не то с одобрением, не то с укоризной. — Кстати, могу порадовать:   о  подвиге  твоем  доложено самому главкому,  так что... — Замполит многозначительно повел бровью, давая этим понять, что поощрение свыше не заставит себя ждать. — Есть и другая новость... Из Москвы прибыла авторитетная комиссия, которая будет расследовать все подробности недавнего чепе.  Есть основания полагать, что район для рыболовства открыт поспешно, без необходимого обследования дна...
Рындин кивнул головой, соглашаясь.
— А теперь  можешь  отдыхать, — разрешил   Барышев, — свободен до утра.
«Свободен как птица, — иронически думал Сергей, выйдя на улицу, — так свободен, что самому тошно...»
Он долго бродил по поселку, не зная, куда деться. С завистью глядел на освещенные окна домов. Лил дождь, под ногами хлюпала грязь. На душе было сиротливо и пусто...
Сергей нс представлял себе, куда и зачем идет. Он и сам не заметил, как оказался на окраине поселка у знакомого дома под соснами. После всего случившегося он не рассчитывал на прощение. Не пусти Урве его на порог, он нисколько бы не удивился и не обиделся: принял бы как должное.
Ноги сами привели Сергея сюда...
Дверь была не заперта. Сергей вошел неторопливо и без стука, как возвращается с работы домой усталый хозяин.
Урве только что вымыла пол и стояла у порога с ведром и тряпкой в руках. Сергей снял мичманку. Девушка охнула и взялась за щеку, точно ее ударили. Она со страхом и жалостью глядела на его седые виски, не на-ходя слов. Он тоже молчал. Потом пошмыгал ботинками по влажному половичку, скинул промокший плащ и, пройдя к своему креслу, где любил отдыхать, тяжело опустился в него. Вытянул ноги и закрыл глаза, чувствуя, как по всему телу разливается успокоительная истома.
Никакие силы теперь не смогли бы сдвинуть его с этого места.
—  Есть хочешь? — как всегда, спросила Урве, будто бы ничего не случилось.
—  Даже  не  представляешь, как  я  проголодался, — сказал Сергей и вдруг понял, как бесконечно дорога ему эта девушка.

• Назад
• Вперед