Полынь-трава горькая... - 9

Тут пора познакомиться с заместителем главного инженера по эксплуатации второй очереди Чернобыльской АЭС Анатолием Степа­новичем Дятловым.

Анатолий Степа­нович Дятлов... После взрыва считал реактор заглушенным, отдавал приказы обеспечить его охлаждение. По словам Дятлова, ближе к середине ночи он убедился в разрушении реактора после обнаружения на территории станции реакторного графита.

Худощавый, с гладко зачесанной, серой от седины шевелюрой и уклончивыми, глубоко запавшими тусклыми глазами, Дятлов появил­ся на атомной станции в середине 1973 года. До этого заведовал физлабораторией на одном из предприятий Дальнего Востока, зани­мался небольшими корабельными атомными установками. На АЭС ни­когда не работал. Тепловых схем станции и уран-графитовых реакто­ров не знал. «Как будете работать? —спросил я его.— Объект для вас новый». «Выучим,— сказал он как-то натужно,— задвижки там, трубо­проводы... Это проще, чем физика реактора...» Казалось, он с трудом выдавливал слова, разделяя их долгими паузами. Характер в нем ощущался тяжелый, а в нашем деле это немаловажно.

Я сказал Брюханову, что принимать Дятлова на должность на­чальника реакторного цеха нельзя. Управлять операторами ему бу­дет трудно не только в силу характера (искусством общения он яв­но не владел), но и по опыту предшествующей работы: чистый фи­зик, атомной технологии не знает. Через день вышел приказ о на­значении Дятлова заместителем начальника реакторного цеха. Брю­ханов прислушался к моему мнению, назначил Дятлова на должность пониже, однако направление — реакторный цех — осталось. После мо­его отъезда из Чернобыля Брюханов двинул Дятлова в начальники реакторного цеха, а затем сделал заместителем главного инженера по эксплуатации второй очереди атомной станции.

Приведу характеристики, данные Дятлову его подчиненными, проработавшими с ним бок о бок много лет.

Давлетбаев Разим Ильгамович, заместитель началь­ника турбинного цеха четвертого блока: «Дятлов—человек непро­стой, тяжелый характер, персонал по мелочам не дергал, копил заме­чания (злопамятен) и потом отчитывал сразу за несколько проступков или ошибок. Упрямый, нудный, не держит слова...»

Разим Давлетбаев — заместитель начальника турбинного цеха № 2, род. 15 февраля 1950 г. в д. Тат. Кандыз ТАССР, в 1975 г. окончил МЭИ, Указом Президента России № 971 от 21.06.1996 г. «за мужество и самоотверженность, проявленные при ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС» награждён Орденом Мужества, умер 15 марта 2017 г. от острого лейкоза.

Смагин Виктор Григорьевич, начальник смены четвер­того блока: «Дятлов — человек тяжелый, замедленный. Подчиненным обычно говорил: «Я сразу не наказываю. Я обдумываю проступок под­чиненного не менее суток и, когда уже не остается в душе осадка, принимаю решение...» Костяк физиков-управленцев собрал с Дальне­го Востока, где сам работал начальником физлаборатории. Орлов, Ситников (оба погибли) тоже оттуда. И многие другие друзья-товарищи по прежней работе. Общая тенденция на Чернобыльской АЭС до взрыва — дрючить оперативный персонал смен, щадить и поощрять дневной (неоперативный) персонал цехов. Обычно больше аварий было в турбинном зале, меньше — в реакторном отделении. Отсюда размагниченное отношение к реактору. Мол, надежный, безопас­ный...»

Так вот, способен ли был Дятлов к мгновенной, единственно пра­вильной оценке ситуации в момент ее перехода в аварию? Думаю, нет. Более того, в нем, видимо, не были в достаточной степени раз­виты необходимая осторожность и чувство опасности, столь нужные руководителю атомных операторов. Зато неуважения к операторам и технологическому регламенту хоть отбавляй...

Именно эти качества развернулись в Дятлове в полную силу, ко­гда при отключении системы локального автоматического регулиро­вания старший инженер управления реактором Леонид Топтунов не сумел удержать реактор на мощности 1500 МВт и провалил её до 30 МВт тепловых.

При такой малой мощности начинается интенсивное отравление реактора продуктами распада (ксенон, йод). Восстановить парамет­ры становится очень трудно или даже невозможно. Стало ясно: экс­перимент с выбегом ротора срывается. Это сразу поняли все атомные операторы, в том числе Леонид Топтунов и начальник смены блока Александр Акимов. Понял это и заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Дятлов. Ситуация создалась довольно-таки драматическая. Обычно замедленный Дятлов забегал вокруг панелей пульта операторов. Сиплый тихий голос его обрел гневное металли­ческое звучание: «Японские караси! Не умеете! Бездарно провали­лись! Срываете эксперимент!»

Блочный щит управления Чернобыльской АЭС.

Его можно было понять. Реактор отравляется, надо или немед­ленно поднимать мощность, или ждать сутки, пока он разотравится... Вот и надо было ждать. Ах, Дятлов, Дятлов... Не учел ты, как быстро идет отравление. Остановись, безумный... Может, и минет человече­ство чернобыльская катастрофа...

Но он не желал останавливаться. Метал громы, носился по поме­щению блочного щита управления и терял драгоценные минуты.

Старший инженер управления реактором Леонид Топтунов и начальник смены блока Акимов задумались, и было над чем. Па­дение мощности до столь низких значений произошло с уровня 1500 МВт, то есть с пятидесятипроцентной величины. Оперативный запас реактивности при этом составлял двадцать восемь стержней (то есть двадцать восемь стержней были погружены в активную зо­ну). Восстановление параметров еще было возможно... Время шло, реактор отравлялся. Топтунову было ясно, что подняться до преж­него уровня мощности ему вряд ли удастся, а если и удастся, то с резким уменьшением числа погруженных в зону стержней, что требовало немедленной остановки реактора. Стало быть... Топтунов принял единственно правильное решение. «Я подниматься не бу­ду!»— твердо сказал Топтунов. Акимов поддержал его. Оба изложи­ли свои опасения Дятлову. «Что ты брешешь, японский карась! — на­кинулся Дятлов на Топтунова,—После падения с восьмидесяти процентов по регламенту разрешается подъем через сутки, а ты упал с пятидесяти процентов! Регламент не запрещает. А не будете под­ниматься, Трегуб поднимется...» Это была уже психическая атака: Трегуб — начальник смены блока, сдавший смену Акимову и остав­шийся посмотреть, как идут испытания, был рядом. Неизвестно, правда, согласился ли бы он поднимать мощность. Но Дятлов рассчи­тал правильно: Леонид Топтунов испугался окрика, изменил профес­сиональному чутью. Молод, конечно, всего двадцать шесть лет от ро­ду, неопытен. Эх, Топтунов, Топтунов...

Но он уже прикидывал: «Оперативный запас реактивности два­дцать восемь стержней... Чтобы компенсировать отравление, придет­ся подвыдернуть еще пять — семь стержней из группы запаса... Мо­жет, проскочу... Ослушаюсь — уволят...» (Топтунов рассказал об этом в припятской медсанчасти незадолго до отправки в Москву.)

ТВЭЛ (тепловыделяющий элемент)

1- тепловыделяющая сборка; 2 - направляющие хвостовики; 3 - несущий стержень; 4 - тепловыделяющий элемент (ТВЭЛ); 5- дистанционирующая решетка; 6- подвеска

Леонид Топтунов начал подъем мощности, тем самым подписав смертный приговор себе и многим своим товарищам. Под этим сим­волическим приговором четко видны также подписи Дятлова и Фомина. Разборчиво видна подпись Брюханова и многих других более высокопоставленных товарищей...

И все же справедливости ради надо сказать, что смертный при­говор был предопределен в некоторой степени и самой конструкцией РБМК. Нужно было только обеспечить стечение обстоятельств, при которых возможен взрыв. И это было сделано...

Но мы забегаем вперед. Было, было еще время одуматься. Но Топтунов продолжал поднимать мощность реактора. Только к 1 часу 00 минутам 26 апреля 1986 года ее удалось стабилизировать на уровне 200 МВт тепловых. Отравление реактора продуктами распада продолжалось, дальше поднимать мощность было нельзя из-за малого оперативного запаса реактивности — он к тому моменту был гораздо ниже регламентного. (По отчету СССР в МАГАТЭ, запас реактивности составлял шесть — восемь стержней, по заявлению умирающего Топтунова, который смотрел распечатку машины «Ска­ла» за семь минут до взрыва,— восемнадцать стержней. Тут нет про­тиворечия. Отчет составлялся по материалам, доставленным с ава­рийного блока, и что-то могло быть утеряно.)

Для реактора типа РБМК, как я уже говорил, запас реактивности — тридцать стержней. Реактор стал малоуправляемым из-за того, что Топтунов, выходя из «йодной ямы», извлек несколько стержней из группы неприкосновенного запаса. То есть способность реактора к разгону превышала теперь способность имеющихся защит заглу­шить аппарат. И все же испытания решено было продолжить. Слиш­ком прочна была внутренняя установка на успех. Надежда, что не подведет и на этот раз выручит реактор. Основным мотивом в по­ведении персонала было стремление быстрее закончить испытания: «Еще поднажмем, и дело сделано. Веселей, парни!..»

До взрыва оставалось двадцать четыре минуты...

Подытожим грубейшие нарушения, как заложенные в програм­му, так и допущенные в процессе подготовки и проведения экспе­римента:

стремясь выйти из «йодной ямы», значительно снизили опе­ративный запас реактивности, сделав аварийную защиту реактора неэффективной;

ошибочно отключили систему ААР (локальное автоматиче­ское регулирование), что привело к недопустимому провалу мощ­ности;

подключили к реактору все восемь главных циркуляционных насосов (ГЦН) с аварийным превышением расходов, что сделало температу­ру теплоносителя близкой к температуре насыщения;

намереваясь при необходимости повторить эксперимент с обесточиванием, заблокировали защиту реактора по многим пара­метрам (по сигналу остановки при отключении двух турбин, по уров­ню воды и давлению пара в барабанах-сепараторах, по тепловым пара­метрам);

отключили также систему защиты от максимальной проект­ной аварии (стремясь избежать ложного срабатывания САОР во время проведения испытаний);

наконец, заблокировали оба аварийных дизель-генератора, а также рабочий и пускорезервный трансформаторы, отключив блок от источников аварийного электропитания и от энергосистемы. Стре­мясь провести «чистый опыт», фактически завершили цепь предпо­сылок для предельной ядерной катастрофы.

Все перечисленное обретало еще более зловещую окраску на фо­не ряда неблагоприятных нейтронно-физических коэффициентов ре­актора типа РБМК и порочной конструкции поглощающих стержней системы управления защитой.

Конструкция поглощающего стержня РР (ручное регулирование)

Дело в том, что при высоте активной зоны, равной семи метрам, поглощающая часть стержня имела длину пять метров, а ниже и вы­ше находились метровой длины полые участки. Нижний же концевик поглощающего стержня, уходящий при полном погружении ниже активной зоны, заполнен графитом. При такой конструкции стержнирегулирования входят в активную зону реактора вначале нижним графитовым концевиком, затем в зону попадает пустотелый метро­вый участок и только после этого — поглощающая часть. Всего на чернобыльском четвертом энергоблоке двести одиннадцать поглощающих стержней. По данным отчета СССР МАГАТЭ, двести пять стержней находились в крайнем верхнем положении; по сви­детельству Топтунова, вверху находились сто девяносто три стержня. Одновременное введение такого количества стержней в активную зо­ну дает в первый момент, положительный всплеск реактивности, по­скольку в зону вначале входят графитовые концевики (длина пять метров) и пустотелые участки метровой длины. Всплеск реактивно­сти при стабильном, управляемом реакторе не страшен, однако при совпадении неблагоприятных факторов эта добавка может оказаться роковой, ибо потянет за собой неуправляемый разгон.

Знали об этом операторы или находились в святом неведении? Думаю, что знали, во всяком случае обязаны были знать, СИУР Лео­нид Топтунов в особенности. Но он молодой специалист, знания не вошли еще в плоть и кровь...

А вот начальник смены блока Александр Акимов мог и не знать, потому что СИУРом никогда не работал. Реактор, конечно, изучал, сдавал экзамены на рабочее место, но всякие тонкости в конструкции поглощающего стержня могли пройти мимо сознания оператора, ибо впрямую не связывались с опасностью для жизни. А ведь именно в этой конструкции и притаились до времени смерть и ужас черно­быльской ядерной катастрофы.

1980-е годы, Припять. Александр Акимов (1953-86) (в центре) старший инженер управления реактором (СИУР) во время празднования Октябрьских праздников.

Думаю также, что вчерне конструкцию стержня представляли Брюханов, Фомин и Дятлов, не говоря уж о конструкторах-разработчиках реактора, однако не думали, что будущий взрыв спрятался в каких-то концевых участках поглощающих стержней, которые яв­ляются наиглавнейшей системой защиты ядерного реактора. Убило то, что должно было защитить, потому и не ждали отсюда смерти...

Но ведь конструировать реакторы надо так, чтобы они при непредвиденных разгонах самозатухали. Это правило — святая свя­тых конструирования ядерных управляемых устройств. И надо ска­зать, что водо-водяной реактор типа нововоронежского отвечает этим требованиям.

Тут необходимо еще одно короткое пояснение. Атомным реакто­ром возможно управлять только благодаря доле запаздывающих нейтронов, которая обозначается греческой буквой β (бета). По пра­вилам ядерной безопасности скорость увеличения мощности реакто­ра не должна превышать 0,0065 β  за 60 секунд. Если доля запаздываю­щих нейтронов — 0,5 β , начинается разгон на мгновенных нейтронах. Нарушения регламента и защит реактора, о которых я говорил выше, грозили высвобождением реактивности, равной по меньшей мере 5 β , что означало фатальный взрывной разгон.

Представляли всю эту цепочку Брюханов, Фомин, Дятлов, Аки­мов, Топтунов? Первые два наверняка не представляли. Трое других теоретически должны были знать, практически, думаю, нет. Акимов вплоть до самой смерти 11 мая 1986 года повторял, пока мог говорить, одну мучившую его мысль: «Я все делал правильно. Не понимаю, по­чему так произошло».

Все это говорит еще и о том, что противоаварийные тренировки на АЭС, теоретическая и практическая подготовка персонала велись в основном в пределах примитивного управленческого алгоритма. Как же докатились до такой размагниченности, до такой преступной халатности? Кто и когда заложил в программу нашей судьбы воз­можность ядерной катастрофы в украинском Полесье? И почему именно уран-графитовый реактор был выбран к установке в ста три­дцати километрах от Киева? Уже пятнадцать лет назад у многих возникали сомнения по этому поводу.

Как-то мы с Брюхановым поехали на «газике» в Киев по вызову тогдашнего министра энергетики Украинской ССР А. Н. Макухина. Сам Макухин по образованию и опыту работы теплоэнергетик. По дороге в Киев Брюханов сказал: «Не возражаешь, если выкроим часок-другой, прочтешь министру и его замам лекцию об атомной энер­гетике, о конструкции ядерного реактора? Постарайся популярнее, а то они, как и я, в атомных станциях не все понимают...»

Министр энергетики Украинской ССР Алексей Наумович Маку­хин держался очень начальственно.

Алексей Наумович Макухин (11 марта 1928, Шолохово, Криворожский округ — 17 июня 2000, Москва) — советский партийный и общественный деятель, министр энергетики и электрификации Украинской ССР. Кандидат в члены ЦК КПУ (1966—1986). Депутат Верховного Совета УССР 7—10-го созывов.

Говорил отрывисто. Я рассказал об устройстве чернобыльского реактора, о компоновке атомной станции и об особенностях АЭС данного типа. Помню, Макухин спросил: «На ваш взгляд, реактор выбран удачно или...? Я имею в ви­ду— рядом все же Киев...» Я ответил, что для Чернобыльской АЭС, на мой взгляд, больше подошел бы не уран-графитовый, а водо-водяной реактор нововоронежского типа. Двухконтурная станция чи­ще, меньше протяженность трубопроводных коммуникаций, меньше активность выбросов. Словом, безопасней. «Вы читали статью ака­демика Доллежаля в «Коммунисте»? Он не советует выдвигать реак­торы типа РБМК в европейскую часть страны, но вот что-то неотчетливо аргументирует...» — «Ну что я могу сказать... Доллежаль прав, вы­двигать не стоит. У этих реакторов большой сибирский опыт работы, они там зарекомендовали себя, если можно так выразиться, с гряз­ной стороны. Это серьезный аргумент...» «А почему Доллежаль не проявил настойчивость в отстаивании своей позиции?» — строго спросил Макухин. «Не знаю, Алексей Наумович,— я развел руками,— видимо, нашлись силы помощнее академика Доллежаля». «Какие у чернобыльского реактора проектные выбросы?» — уже озабоченно поинтересовался министр. «До четырех тысяч кюри в сутки».— «А у нововоронежского?» — «До ста кюри. Разница существенная».— «Но ведь академики... Применение этого реактора утверждено Совми­ном. Анатолий Петрович Александров хвалит этот реактор как наи­более безопасный и экономичный. Вы сгустили краски. Но ничего, освоим... Эксплуатационникам предстоит организовать дело так, что­бы наш первый украинский реактор был чище и безопасней новово­ронежского!»

В 1982 году А. Н. Макухин был переведен в центральный аппа­рат Минэнерго СССР на должность первого заместителя министра по эксплуатации электростанций и сетей. 14 августа 1986 года уже по итогам чернобыльской катастрофы решением Комитета партийного контроля при ЦК КПСС «за непринятие должных мер по повышению надежности эксплуатации Чернобыльской АЭС» первому заместите­лю министра энергетики и электрификации СССР А. Н. Макухину был объявлен строгий партийный выговор.

А ведь тогда, в 1972 году, еще можно было сменить тип черно­быльского реактора на водо-водяной и тем самым резко уменьшить вероятность того, что случилось в апреле 1986 года. И слово минист­ра энергетики УССР было бы здесь не последним.

Еще один характерный эпизод. В декабре 1979 года, уже работая в Москве, мы выехали с инспекционной поездкой на Чернобыльскую АЭС. На совещании атомостроителей выступил тогдашний первый секретарь Киевского обкома КПУ Владимир Михайлович Цибулько. Его обожженное лицо со следами келоидных рубцов (во время войны он был танкистом и горел в танке) густо покраснело, он смотрел в пространство перед собой и говорил тоном человека, не привык­шего к возражениям. Но в голосе проскакивали и отеческие нотки, нотки заботы и доброго напутствия: «Посмотрите, товарищи, какой прекрасный город Припять, глаз радуется! Вы говорите: четыре энер­гоблока. А я скажу так: мало! Я бы построил здесь восемь, двена­дцать, а то и все двадцать атомных энергоблоков!.. А что?! И город вымахнет до ста тысяч человек. Не город, а сказка... Вы имеете прекрасный обкатанный коллектив атомных строителей и монтажников. Чем открывать площадку на новом месте, давайте строить здесь...»

Площадка Чернобыльской атомной электростанции... 1986 год

Во время одной из пауз я вклинился и сказал, что чрезмерное скопление атомных активных зон весьма чревато, ибо снижает ядерную безопасность государства как в случае военного конфликта и на­падения на атомные станции, так и в случае предельной ядерной аварии... Реплика моя осталась незамеченной, зато предложение това­рища Цибулько было воспринято с энтузиазмом, как директивное ука­зание. Вскоре началось строительство третьей очереди Чернобыльской АЭС, приступили к проектированию четвертой...

Однако 26 апреля 1986 года было не за горами, и взрыв атомного реактора четвертого энергоблока одним махом вырубил из единой энергосистемы страны 4 миллиона киловатт и прекратил строитель­ство пятого энергоблока, ввод которого был реален в 1986 году.

Теперь представим, что мечта В. М. Цибулько сбылась. Если бы это случилось, то 26 апреля 1986 года все двенадцать энергоблоков были бы выбиты из энергосистемы на длительный срок, обезлюдел бы город со стотысячным населением и ущерб государству исчислялся бы не восемью, а как минимум двадцатью миллиардами рублей.

Следует также упомянуть, что энергоблок № 4, спроектированный Гидропроектом с расположением взрывоопасного прочноплотного бокса и бассейна-барбатера под атомным реактором, вызвал в свое время категорические возражения экспертной комиссии. Будучи председателем этой комиссии, я выступал против такой компоновки и предлагал убрать взрывоопасное устройство из-под реактора^*. Одна­ко мнение экспертизы было проигнорировано. Как показала жизнь, взрыв произошел и в самом реакторе и в прочноплотном боксе...

* Подробнее об этом см: Г. Медведев, «Экспертиза»

• Назад